Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Таким мы еще не видели Пастура. Глаза его сверкали, и лицо, казалось, состояло из одних нервов — каждая черточка жила и двигалась.
Мы с Аббасом вытянулись и нестройно, но взволнованно произнесли:
— Смерть монархии!
— Да здравствует революция!
Пастур горячо обнял нас и легко вскочил на коня.
— Ждите двадцатого!..
Его новый конь взял с места в карьер и понесся по дороге в сторону Мораве-Тепе.
Как нам хотелось быть сейчас там, где решалась судьба восстания, где был наш друг и командир Салар-Дженг!..
Возбужденные, шли мы к себе в часть. Перебивая друг друга, говорили о предстоящем выступлении. И только у самых ворот умолкли. Я вдруг подумал, что все эти люди, . которые отдыхают сейчас в казарме после трудового солдатского дня, через неделю будут подняты нами по тревоге, построены и объявлены солдатами революции!.. Как поведут они себя в те решающие минуты, все ли безоговорочно встанут на нашу сторону? Может быть, у кого-то дрогнет сердце, кто-то струсит... Не должно быть,— всех этих людей я знал давно... Только те двое подвели бы, будь они среди нас, Заман-хан и Фаррух...
— Господин ождан!— оборвал мои мысли дневальный,— вас срочно вызывает господин подполковник Довуд-хан.
— А что случилось?
— Не знаю, господин ождан! А только час назад прискакал из Боджнурда нарочный, привез пакет. А что в нем— не знаю,— виновато развел он руками.— Нарочный тут же ускакал обратно.
— И ничего не сказал?
— Он же офицер, а я солдат!
Поднимаюсь на крыльцо в резиденцию Довуд-хана.
— Господин подполковник, ождан Гусейнкули-хан...
— Проходите, ождан, садитесь,— прервал он мой рапорт.— Есть важное дело!..
Я уже не раз видел таким Довуд-хана — и в Миянабаде, и в Аббасабаде, и в дни осады Боджнурда: хмурый, встревоженный, забывший о своем обычном величии, он ходил по комнате из угла в угол и теребил тонкие усики. Видно, стряслось что-то такое, что может повредить лично ему, Довуд-хану, и он ищет выхода из создавшегося положения.
Наконец, он останавливается и буравит меня своими глазками.
— Я всегда верил вам, ождан Гусейнкули-хан,— говорит тонким голосом Довуд-хан. Голос его срывается, и я понимаю, что подполковник хотел говорить как можно торжественнее.— Эскадрон под вашим командованием честно выполняет свой долг во имя его величества и нашей родины. Мы бы и дальше мирно несли свою почетную службу, если бы враги правительства, а значит, и наши враги, не устраивали смуту, не выступали против закона...
Он еще долго разглагольствовал о родине, законе и верности долгу, а я тревожно думал: неужели пронюхали правительственные ищейки о предстоящем восстании?
— ...И я считаю себя вправе передать вам секретные сведения, только что полученные мною,— эти слова Довуд-хана заставили насторожиться.— Группа заговорщиков, в основном бывшие сподвижники Таги-хана, готовят вооруженное восстание. Эти ничтожные людишки намереваются изменить существующий строй, настраивают солдат против его величества шах-ин-шаха. Но за спиной правительства — верные трону войска, и они сокрушат эту шайку разбойников.
Забывшись, Довуд-хан стал размахивать руками и брызгать слюной, глаза его горели ненавистью. И снова, как в Миянабаде, я подумал о том, какой это жестокий человек и как он ненавидит простой народ, отстаивающий свои права на счастье.
Я поднялся и четко, по-военному сказал:
— Можете не волноваться, господин подполковник, солдаты нашего эскадрона до конца выполнят свой долг!
Он сразу осекся и уставился на меня взглядом, в котором медленно таяла ненависть. Потом Довуд-хан сказал почти спокойно:
— Я верю в это. Передайте солдатам от моего имени, что задержка жалованья — явление временное, скоро они получат все, что им причитается. В этом виноваты какие-то чиновники из министерства финансов. Шах-ин-шах уже распорядился наказать виновных.
Он снова стал ходить по комнате и теребить свои усики.
Решив уточнить, что именно стало ему известно, я спросил:
— Очевидно, господин подполковник, выступает опять какая-то горстка разбойников, вроде тех, за которыми мы гонялись в Миянабаде?
Довуд-хан резко остановился и заложил руки за спину.
— Какие разбойники? Я разве не сказал? Офицеры правительственных войск... Изменники!
У меня словно бы оборвалось сердце и перехватило дыхание. Хотел спросить, где же именно происходят эти события, и не мог.
Увидев мое состояние, Довуд-хан истолковал его по-своему.
— Да, меня тоже возмутило поведение этих предателей,— сказал он снисходительно.— Но я не теряю силы духа, не поддаюсь отчаянию и готов выполнить свой долг. Надеюсь и на вас, ождан!
— Что прикажете предпринять? — спросил я.
— Пока нас только информировали о событиях,— заговорил он, снова начав мерять комнату шагами.— Наш гарнизон стоит на пути в Мораве-Тепе, и если поступит приказ, мы первыми встретим мятежников. Но время еще есть... Их выступление намечено на двадцатое, к тому дню будут подтянуты верные правительству войска, и с мятежниками покончат в два счета. Но нам надо быть бдительными и стойкими. Дольше находитесь среди солдат, нужно знать их настроение. Избавь нас бог от крамолы! Если что заметите, немедленно докладывайте.
— Слушаюсь, господин подполковник!
Я щелкнул каблуками и вышел. Только на крыльце позволил себе перевести дыхание и расстегнуть воротничок, ставший вдруг неимоверно тугим. Значит, заговор раскрыт, правительство собирается бросить на усмирение войска. Если они придут неожиданно — конец всему.
В висках стучало. Сняв фуражку, я вытер пот со лба. Что же делать? Ведь Салар-Дженг ничего не знает...
Как только я появился в казарме, Аббас взглянул на меня и сразу же подошел.
— Выйдем во двор,— сказал он.— Здесь душно.
Во дворе мы тоже не сразу нашли укромное место. И только убедившись, что нас не могут подслушать, Аббас спросил:
— Что случилось?
— Раскрыт заговор в Мораве-Тепе. У них там оказался предатель.
Аббас побледнел и стал по привычке почесывать подбородок.
— Ну, что ж, будь что будет, а я поеду,— сказал он наконец.— Другого выхода нет, сам понимаешь. На третий день постараюсь вернуться. Ты здесь что-нибудь придумай, если задержусь.
Протянув ему руку, я ответил:
— Действуй, Аббас, надо спешить. Скажи там, что надо выступать немедленно. Возьмем Боджнурд, пока туда не пришли правительственные войска из Мешхеда!..
Немало бессонных ночей пришлось провести мне в разные годы жизни, но такой еще никогда не было. Мне казалось, что время остановилось и луна замерла в черном небе. А сердце мое, наоборот, стало биться втрое быстрее. Голова горела, и я несколько раз выходил во двор, останавливался на крыльце и смотрел на небо, отыскивая свою звезду и звезду Парвин, стараясь думать о чем-нибудь приятном... о последней встрече с Парвин, о сестренках, о матери... Но все равно мысли мои возвращались к Аббасу. Сумеет ли он благополучно добраться до Мораве-Тепе, и все ли готово у Салар-Дженга? А может, тот предатель получил приказ убить Салар-Дженга?.. Аббас прискачет, а там уже хозяйничают верные правительству, офицеры... солдаты мечутся в растерянности, потому что нет командира, нет Салар-Дженга...
Потом я снова возвращался к себе, ложился на койку, чувствуя страшную усталость, но уснуть не мог. Лежал в темноте и думал, думал... Вдруг мне показалось, что стучат конские копыта на улице. Вскакиваю и выбегаю во двор. Прислушиваюсь. Нет никого, тихо вокруг. Снова стою один на крыльце, скрестив на груди руки. Что там сейчас в Мораве-Тепе? А если восстание не удалось и Аббаса схватили, пытают... вырывают ногти, вздергивают за ноги и бьют шомполами?.. Два дня не находил я себе места, в голову лезли тревожные мысли.
С ума можно было сойти от таких мыслей.
Выхожу к воротам. Часовой отделяется от стены и, узнав меня, вытягивается.
— Что, не спится, господин ождан? — спрашивает он, и в голосе его чувствуется улыбка.— Или свидание назначили'1
Я подхожу и вижу, что он действительно улыбается.
— Да нет, какие тут свидания. Жду Аббаса. Вот у него действительно свидание, и очень важное. Обещал к утру вернуться, а самого все нет.
— Так до утра еще далеко, господин ождан,— говорит солдат.— Не беспокойтесь, не зацелует она его до смерти!
Если б он знал, какое у Аббаса свидание...
Иду в комнату, ложусь, и снова обступают меня тяжелые видения, мучат сомнения... Скорее бы утро!
Перед самым рассветом действительно застучали копыта, и во двор въехал Аббас. Был он запылен, но выглядел весело, и когда часовой спросил его, как прошло свидание, крикнул громко:
— Лучше не бывает! Солдат засмеялся.
Я не мог дождаться пока поставит Аббас коня, и, накинув китель, пошел за ним в конюшню. Здесь было тепло, пахло навозом и конским потом, слышались пофыркивание и удары копыт по дощатому полу.
