Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3
Здесь бурный спор был между капитаном,
Моим кузеном, и воякой этим
Из-за какой не знаю чепухи;
Чины, соперничество да интриги
Военной службы!
«Добрая ссора»Внимательные слушатели наградили прекрасную рассказчицу приведенного выше предания комплиментами по всем правилам вежливости. Только Олдбок наморщил нос и заметил, что искусство прекрасного автора имеет нечто общее с алхимией, так как мисс Уордор сумела извлечь музыку и ценную мораль из бессодержательной и нелепой легенды.
— Насколько я знаю, сейчас модно восхищаться такими глупыми вымыслами, но что до меня…
Британца сердце, что в груди моей,
Ни духи не страшат, ни стук костей.
— Если разрешите, мой допрый мистер Олденбок, — сказал немец, — мисс Уордор сделала эту историю, как все, к чему она прикасается, ошень изящной. Но фесь рассказ про гарцского духа и про то, как он ходит по пустынным горам с большой сосной фместо трости, венком из зеленых веток на голофе и такой же повязкой на бедрах, верна, как прафда то, что я честни челофек.
— Можно ли спорить при такой гарантии достоверности! — сухо ответил антикварий.
Но в этот миг разговор был прерван появлением нового лица.
Это был красивый молодой человек, лет двадцати пяти, в военной форме. В его внешнем виде и манерах отражалась — быть может, слишком подчеркнуто — принадлежность к воинственной профессии, хотя у благовоспитанного человека профессиональные привычки не должны бросаться в глаза. Большая часть общества немедленно приветствовала его.
— Дорогой Гектор! — сказала мисс Мак-Интайр, вставая, чтобы ответить на его рукопожатие.
— Гектор, сын Приама, откуда ты? — спросил антикварий.
— Из Файфа, мой сюзерен, — ответил молодой воин и продолжал, вежливо поздоровавшись с остальным обществом, в особенности с сэром Артуром и его дочерью: — Направляясь в Монкбарнс, чтобы засвидетельствовать родственникам свое почтение, я узнал от одного из слуг, что найду всех вас здесь, и я рад случаю засвидетельствовать свое почтение стольким друзьям сразу.
— И еще одному новому, мой верный троянец, — сказал Олдбок. — Мистер Ловел, это мой племянник, капитан Мак-Интайр. Гектор, рекомендую тебе мистера Ловела.
Молодой воин острым взглядом окинул Ловела и поклонился сдержанно и не слишком любезно. А так как нашему другу такая холодность показалась почти высокомерной, он поклонился в ответ тоже с ледяным и надменным видом. Таким образом, взаимное предубеждение возникло между ними с самого начала знакомства.
Наблюдения, сделанные Ловелом во время продолжавшейся экскурсии, не могли примирить его с этим добавлением к их обществу. Капитан Мак-Интайр с галантностью, какой и можно было ожидать от его возраста и рода занятий, посвятил себя служению мисс Уордор и при всяком удобном случае оказывал ей знаки внимания. Такое же внимание готов был бы оказать ей и Ловел; он все на свете отдал бы за подобную возможность, но вынужден был воздерживаться, из страха навлечь на себя неудовольствие девушки. То с унылым отчаянием, то с чувством обиды и гнева смотрел он, как красивый молодой офицер присваивает себе права cavalier servente[113]: подает мисс Уордор перчатки, помогает ей надеть шаль, не отходит от нее во время прогулок, спешит устранить малейшие препятствия с ее пути и поддерживает ее, когда тропа становится каменистой и трудной для ходьбы. В разговоре он обращался главным образом к ней, а если условия это допускали, то и только к ней. Ловел отлично знал, что все это могло быть и просто следствием своеобразного эгоизма, побуждающего некоторых современных молодых людей притязать на расположение самой красивой женщины в обществе только для того, чтобы показать, будто другие мужчины не стоят ее внимания. Но ему казалось, что он замечает в поведении капитана Мак-Интайра признаки особой нежности, способные пробудить ревность влюбленного. А мисс Уордор принимала эти знаки внимания. И хотя Ловел в глубине души признавал, что их нельзя было отвергнуть, не выказав некоторого жеманства, все же ее поведение причиняло ему жестокую боль.
Сердечные муки, вызванные этими размышлениями, оказались очень неподходящей приправой к сухим историческим комментариям, которыми Олдбок, требуя особого внимания Ловела, безжалостно преследовал его. Подавляя в себе приступ досады, иногда граничившей с негодованием, Ловел должен был выслушать целый курс лекций о монастырской архитектуре всех стилей — от тяжеловесного саксонского до пышного готического и дальше, до смешанной и сложной архитектуры времен Иакова Первого, когда, по словам Олдбока, все ордера смешались и колонны самого различного вида возвышались рядом или громоздились одни на другие, словно симметрия была забыта, а основы искусства распались, потонув в первозданном хаосе.
— Что может быть мучительнее для сердца, — в экстазе воскликнул Олдбок, — чем зрелище зла, которое мы принуждены созерцать, не имея средств его устранить! — Ловел ответил ему невольным стоном. — Я вижу, мой дорогой юный друг, столь родственный мне по духу, что вы воспринимаете эти уродства почти так же, как я. Случалось ли вам приближаться к ним или встречать их, не испытывая желания разрушить или стереть то, что так позорно?
— Позорно? — эхом повторил Ловел. — В каком отношении позорно?
— Позорно для искусства.
— Где? Почему?
— Например, на портике оксфордских школ, где невежественный зодчий, дикарь и фантазер, счел нужным ценой неимоверных затрат представить все пять архитектурных ордеров на фасаде одного здания.
Таким натиском Олдбок, не ведая о причиняемой им пытке, заставлял Ловела уделять ему долю внимания, подобно тому, как искусный рыболов своей леской управляет судорожными движениями бьющейся в агонии добычи.
Теперь они уже возвращались к тому месту, где оставили экипажи. И трудно сказать, сколько раз на протяжении этого короткого перехода Ловел, изнемогавший от словоизвержения своего почтенного друга, мысленно посылал к дьяволу, — лишь бы тот избавил его от необходимости слушать еще, — все ордера архитектуры в их чистом или искаженном виде, начиная со времен построения Соломонова храма. Но тут произошло небольшое событие, пролившее как бы целительную прохладу в его пылавшую и страждавшую душу.
Мисс Уордор и ее самозваный рыцарь несколько опередили остальных на узкой тропинке, но молодой леди, по-видимому, захотелось присоединиться к прочей компании и прервать tete-a-tete с молодым офицером. Она остановилась и ждала, пока подойдет мистер Олдбок.
— Я хотела спросить вас, мистер Олдбок, к какому времени относятся эти замечательные руины?
Мы были бы несправедливы к savoir faire[114] мисс Уордор, если бы предположили, что она понимала, какой многословный ответ вызовет ее вопрос. Антикварий, воспрянув, как боевой конь при звуке трубы, немедленно углубился в разбор различных доводов за и против даты 1273 года, которая в недавней публикации о шотландских архитектурных древностях указывалась как год возникновения приората святой Руфи. Он перебрал имена всех приоров, правивших этим учреждением, знатных людей, жертвовавших монастырю земли, и властителей, спящих теперь последним сном в его полуразрушенных стенах. И как фитиль непременно воспламеняется от другого, зажженного поблизости, так баронет, уловив встретившееся в изысканиях Олдбока имя одного из своих предков, начал повествовать о его войнах, победах и трофеях. Это побудило достойного доктора Блеттергаула, при упоминании о пожаловании земель cum decimis inclusis tam vicarriis quam garbalibus, et nunquam antea separatis[115], пуститься в длинное объяснение по поводу того, как суд истолковал подобный пункт, встретившийся в процессе, когда потребовалось определить, на чей счет следует отнести последнюю прибавку к его окладу. Ораторы, подобно трем скакунам, мчались вперед, мало думая о том, не перебивают ли и не толкают ли они своих соперников. Мистер Олдбок разглагольствовал, баронет декламировал, мистер Блеттергаул бубнил, излагая законы. Латинские термины феодальных дарственных грамот мешались с условным языком геральдики и еще более варварской фразеологией шотландского суда по десятинным делам церкви.
— Это был, — воскликнул Олдбок, говоря о приоре Адемаре, — действительно примерный прелат. И, зная его строгую нравственность, неуклонное соблюдение им епитимий, в сочетании со склонностью к делам благотворения и недугами, неизбежными при его преклонном возрасте и аскетических привычках…
Тут он случайно кашлянул, и сэр Артур ворвался в его речь или, вернее, продолжил ее:
— … его звали в народе дьяволом в латах. Он носил щит с червленым полем и черной повязкой и пал в битве под Вернейлем во Франции, убив шестерых англичан своим собственным…
