А. Глинкин - Дипломатия Симона Боливара
Обмен посланиями между Боливаром и Сан-Мартином продолжался без малого два года. Анализ этих документов позволяет выявить широкую область согласия двух руководителей накануне встречи в Гуаякиле. Привлекает внимание ряд моментов. Переписка отражает высокое уважение Боливара и Сан-Мартина друг к другу, можно сказать, их взаимное притяжение. Боливар первым назвал Сан-Мартина «Освободителем Юга Америки», и с этим титулом Сан-Мартин вошел в историю. Оба руководителя демонстрируют свою заинтересованность в личной встрече. Они едины в понимании ее исторической значимости и согласны в том, что их переговоры должны укрепить союз Великой Колумбии и Перу, провозглашенный в договоре, подписанном представителями двух стран 6 июля 1822 г.
В это время освободительные армии Севера и Юга уже начали взаимодействовать в борьбе с испанскими колонизаторами. Боевой союз двух стран, о котором вели политический диалог Боливар и Сан-Мартин, скреплялся совместно пролитой кровью на полях сражений. В составе освободительной армии Сан-Мартина находился состоявший из венесуэльцев батальон «Нумансиа», заслуживший высокую оценку главнокомандующего. В свою очередь, 1200 перуанцев и аргентинцев из бригады полковника А. Санта-Круса вместе с колумбийцами принимали участие в решающих сражениях против испанцев. Сообщая Сан-Мартину в июне 1822 года о победах патриотов при Бомбоне и Пичинче, Боливар выразил ему благодарность за оказанную поддержку и подтвердил свою готовность бороться вместе с перуанцами против общего врага: «Война в Колумбии окончена, и ее армия готова направиться туда, куда ее призовут наши братья, особенно на родину наших соседей на Юге…».[221]
Тенденция к сотрудничеству двух стран и их руководителей пробивала дорогу, несмотря на серьезные противоречия между ними. Весьма трудной, острой, таившей множество подводных камней была проблема Гуаякиля. Колумбия и Перу с одинаковым рвением претендовали на него, хотя весомость выдвигавшихся ими аргументов была различной.
Образование большого числа независимых латиноамериканских государств на месте единой испанской империи очень остро поставило вопрос о территориальном разграничении между ними. Как правило, новые республики образовывались в границах основных административных подразделений колониальной эпохи (вице-королевств и генерал-капитанств). Однако во многих случаях фактические границы расходились с юридическими, закрепленными в документах. К тому же ни первые, ни вторые четко не демаркировались на местности и на картах. Ряд районов оставались «белыми пятнами», так как никогда не осваивались. Все это являлось питательной почвой для возникновения территориальных споров. Необходимо было найти общую основу для их разрешения, иначе континенту грозили нескончаемые вооруженные конфликты и войны.
Прецедент, а он имеет особое значение в международных делах, был создан договором между Венесуэлой и Кундинамаркой 1811 года. В нем впервые было зафиксировано согласие сторон руководствоваться в установлении территориального разграничения между ними известным принципом римского права uti possidetis («владейте тем, чем владеете»). При этом учитывается фактическое положение, а когда добавляется слово «juris», то и юридические права. За точку отсчета брался 1810 год — год начала войны за независимость.[222]
Боливар последовательно боролся за признание этого принципа в качестве одной из основ латиноамериканского сотрудничества. Отступления от него угрожали разногласиями между молодыми государствами. Конституция Колумбии, принятая Учредительным конгрессом в Кукуте, законодательно закрепляла принцип uti possidetis juris 1810 года и устанавливала на его основе границы территории республики в пределах бывших административных подразделений колониальной эпохи: генерал-капитанства Венесуэлы, вице-королевства Новой Гранады и аудиенсии Кито. Колумбийская дипломатия в соответствии с инструкциями Боливара руководствовалась этим принципом во всех переговорах с другими независимыми государствами региона при обсуждении территориальных проблем.
Права Великой Колумбии на провинцию и город Гуаякиль подтверждались неоспоримыми документами, прежде всего королевским указом от 7 июля 1803 г., а также королевскими разъяснениями, направленными Мадридом в июне 1819 года вице-королю Перу и губернатору города и провинции Гуаякиль.[223] Претензии Перу обосновывались ссылками на решения метрополии в период войны между Испанией и Англией в 1803–1806 годах. Тогда Мадрид возложил ответственность за оборону крепости и порта Гуаякиль на вице-короля Перу. Кроме того, правительство Лимы заявляло, что население спорной территории предпочитало присоединиться к Перу. Действительно, правительственная хунта, образованная жителями Гуаякиля после провозглашения независимости в 1820 году, в первые же дни обратилась к Сан-Мартину с просьбой о помощи и защите. Такое обращение, очевидно, не было равнозначно волеизъявлению населения относительно воссоединения с Перу. Сан-Мартин учитывал это обстоятельство. В марте 1822 года он предлагал Боливару: «Давайте предоставим Гуаякилю возможность самому определить свои интересы и свою судьбу. Пусть он свободно решит вопрос о присоединении к тому, кто ему больше подходит».[224]
Боливар, можно сказать, внял этому предложению провести консультацию с народом, хотя и сделал это на свой лад. Еще в мае 1821 года он направил в Гуаякиль генерала Сукре для переговоров с правительственной хунтой города. Ближайший сподвижник Освободителя оказался столь же талантливым дипломатом, как и полководцем. Опираясь на поддержку общественного мнения, которое, по его словам, «в целом высказывается в пользу Колумбии», ему удалось убедить членов правительственной хунты в необходимости союза Гуаякиля с Колумбией в интересах торжества дела патриотов в борьбе с Испанией. 15 мая 1821 г. Сукре подписал в Гуаякиле договор, отразивший эту договоренность.[225] Окончательно судьбу Гуаякиля должна была решить Ассамблея народных представителей провинции.
Такому демократическому решению долгое время препятствовала напряженная обстановка в городе. После провозглашения независимости в Гуаякиле образовалось три политических течения. Одно выступало за вхождение в состав Великой Колумбии, второе — за присоединение к Перу, а третье хотело сохранить самостоятельность. Когда политические распри между ними начали перерастать в вооруженные столкновения и в городе воцарилась анархия, Боливар, находившийся в Кито, решил принять меры, исходя из исторических и документально обоснованных прав Колумбии. Понимая остроту проблемы и возможные международные осложнения, он заранее обратился за советом к правительству в Боготе. Полученный им ответ представлял коллективное мнение Сантандера, временно исполнявшего обязанности главы государства в связи с отсутствием Боливара, и кабинета министров. В нем содержались две рекомендации: «предпочтение в решении вопроса о Гуаякиле должно всегда отдаваться дружественным переговорам», если же они не принесут необходимого результата, «без промедления занять колумбийскими войсками всю провинцию и таким путем включить ее в состав Колумбии».[226]
Именно так и действовал Боливар. 11 июля 1822 г., за две недели до встречи с Сан-Мартином, Освободитель во главе отряда войск появился в Гуаякиле, приветствуемый жителями города. Он взял в свои руки всю полноту власти и провозгласил воссоединение Гуаякиля с республикой Великая Колумбия. Три недели спустя Ассамблея представителей населения провинции высказалась в поддержку такого решения. Даже те, кто осуждал Боливара за эти действия, признавали его правоту. Аргентинский историк Б. Митре писал по этому поводу: «Вопрос был решен силой, но исторические документы юридического характера давали Колумбии законное основание для этого».[227] Не потому ли в государственном совете Перу при обсуждении поставленного Сан-Мартином вопроса о защите перуанских интересов в Гуаякиле возобладал голос разума и объявления войны Колумбии не последовало?
Вторая область серьезных разногласий между Боливаром и Сан-Мартином касалась государственного устройства стран, добившихся независимости. Боливар был последовательным, убежденным республиканцем и считал справедливым только демократический строй. «Суверенитет народа является единственной законной основой государственной власти»,[228] — говорил он. Для Боливара все короли являлись олицетворением тирании. «Я же считаю, что времена монархий уже прошли»,[229] — писал Освободитель. Исходя из таких убеждений, он и строил всю свою политическую деятельность.
