Валентин Пронин - Катулл
VI
Юный поэт Цецилий из рода Плиниев жил в городке Новум Комум, на берегу Ларийского озера. В часы досуга он сочинял поэму о Диндимене-Кибеле, богине фригийских гор. Сочиняя, Цецилий помнил, что знаменитый Катулл, чьим преданным поклонником и учеником он себя считал, вернулся недавно из Вифинии, где видел, конечно, древнее святилище Кибелы и вдохновился могучей властью богини над сердцами людей. Если Катулл напишет о владычице Диндима, то Цецилий, используя ту же тему, невольно станет его соперником в поэзии. Но каково соревноваться с Катуллом!
Год назад Цецилий отказался поехать в Вифинию и сейчас в глубине души сожалел об этом. Тогда он самодовольно обещал написать поэму, не покидая родного дома и не разлучаясь с любимой супругой.
Жена Цецилия была не меньше его сведуща в стихотворчестве. Подражая великой Сафо, она сочиняла жалобные песни неразделенной любви. Но даже ее искреннее восхищение «Диндименой» не удовлетворяло его. Он поцелуем благодарил милую подругу, растроганно гладил ее кудрявую головку и уходил бродить по берегу озера. Вздыхая, он с грустью размышлял о своей поэме. Может быть, он напрасно теряет дни невозвратимой молодости? Зачем отнимать время у веселья и любви? Если Аполлон не пустит его на Парнас, то напрасны все труды и жертвы.
Воображение Цецилия питали ветхие греческие свитки. Он прилежно перечитывал их, и его латинские строфы заполнялись давно устоявшимися выражениями, такими, как «влажномерцающий взгляд прекрасновенчанной богини», «гибельно-яростный гнев» и «громкошумящая слава».
Мучимый сомнениями, еще не закончив «Диндимену», Цецилий вдруг решился и послал ее Катуллу. Ответ пришел через неделю. За эту неделю юноша потерял сон.
Ответ Катулла восхитил его. В великолепных стихах Катулл хвалил поэму Цецилия и изящно воспевал нежную преданность его возлюбленной. Влажными от счастья глазами Цецилий читал:
Задушевному другу и поэту
Пусть Цецилию скажут эти строки,
Чтоб в Верону летел он, Новум Комум
И Ларийское озеро покинув.
На другой день юноша помчался к Катуллу. Они расцеловались и принялись говорить, перебивая один другого. Этот бессвязный разговор продолжался, пока Катулл, рассмеявшись, не прикрыл ладонями рот Цецилию и себе. Друзья уединились в таблине. Цецилий узнал, что Катулл со дня приезда живет в загородной вилле, отдыхает и следит за хозяйством, а сейчас он привез в Верону гимн к празднику Дианы-Латонии, написанный по заказу городских властей. Гимн был написан по образцу старинных обрядовых песнопений, и, казалось, Катуллу не очень-то хотелось его сочинять. Отодвинув тщательно отглаженный пемзой папирус, Катулл взял стопку табличек и показал Цецилию.
Юноша жадно пробегал глазами еще неизвестные ему творения друга, вспыльчивого и мудрого, язвительного и благородного, великого поэта. Катулл тем временем сидел рядом, положив ногу на ногу, и исправлял что-го в одной из табличек.
У Цецилия перехватывало дыхание от волнующей прелести и совершенства стихов. Две элегии на смерть брата были поразительны, ничего подобного по искренности и глубине печального чувства Цецилий не знал ни в греческой, ни в римской поэзии. И тут же он от души смеялся над забавным отрывком, в котором говорилось о бедных жителях маленького городка, не собравшихся починить прогнивший мостик через болото, и о незадачливом «землячке», глуповатом и сонливом, прозевавшем свою юную «женку». Стихи, написанные в дальней Вифинии, во время путешествия и на Сирмионе, все были по своему пленительны и тщательно, мастерски отделаны. Цецилий не находил слов, чтобы выразить свое преклонение перед головокружительным блеском этих черновиков.
Катулл видел восторг юноши, и ему стало неловко, будто он пригласил его нарочно, зная заранее его неизменное доброжелательство. Смиренно, с легкой усмешкой он ждал, когда Цецилий прекратит лепетать похвалы его стихам. Потом он задал ему коварный вопрос:
— Ну а как идут дела на твоем мутном, обмелевшем озерце?
Он начал игру, которой они не раз развлекались в Риме, смущая недоумевающих приятелей, пока те не разгадывали истинную цену их спора.
— Почему ты говоришь с таким пренебрежением о Ларийском озере? Разве оно хуже Бенакского? — вступил в игру Цецилий тем более охотно, что вошел отец Катулла и сел рядом в кресло. — По-моему, наоборот…
— У тебя достает совести сравнивать кристально прозрачный Бенако с мерзкой лужей, называемой Ларийским озером? — Катулл поднял брови и сделал обиженный вид.
— При всем моем уважении к тебе, дорогой Гай, лужу напоминает скорее Бенако… — ни на шаг не отступил юноша, презрительно скривив губы. — Не говоря о вони этой сточной ямы, в ней и рыбы-то никакой нет…
— Что? В Бенако нет рыбы? Да мой знакомец Тит недавно поймал вот такого угря… нет, во-от такого… ты видишь? Клянусь Геркулесом, я еще не встречал столь невыносимого спорщика, утверждающего с ослиным упрямством, что Ларийская клоака чище божественного Бенакского моря…
— Я позволю себе привлечь беспристрастное внимание мудрого отца, — обратился Цецилий к старшему Катуллу, — чтобы он смог по достоинству оценить неприличную похвальбу своего сына. Всем известно, что хвастунам всегда не хватает размаха рук, чтобы показать, какую невиданно огромную рыбу они поймали… Нет, даже не они сами, а их сосед, или некто «знакомец», или, наконец, раб этого «знакомца» и так далее. Гай, может быть, принести веревку подлиннее? Тогда ты покажешь нам величину фантастического угря, выловленного в смрадной жиже Бенако… Но, положа руку на сердце, признайся: ведь настоящая рыба водится именно в чистейшей воде Ларийского…
— Нет, — прервал его Катулл, — только в несравнимо более прозрачном Бенакском!
— Но чище-то Ларийское!
— Нет, Бенако, дерзкий лгун!
— Сам ты лгун и распутник! Чище Ларийское!
— Клянусь Юпитером-громовержцем, я вынужден буду двинуть тебе по уху, молокосос, если ты не уймешься! — Катулл вскочил на ноги.
— Попробуй только дотронься до меня, я отделаю тебя как бараний биток! Все равно прозрачнее Ларийское озеро! — Цецилий тоже встал с воинственным видом.
— Где мой кинжал? — завопил Катулл, бросаясь на Цецилия. — Я убью этого наглеца сейчас же, не сходя с места!
— Плевать я хотел на твои угрозы! Я и без кинжала с тобой расправлюсь! — Цецилий оттолкнул Гая и взмахнул кулаками.
Тут вмешался оторопевший от изумления отец Катулла.
— Гай, ты пьян, что ли? — закричал он, стараясь их разнять. — Цецилий, мальчик, ты перегрелся на солнце? О чем вы спорите, идиоты? Горе мне, они сошли с ума!
Мнимые скандалисты дружно расхохотались, и почтенный муниципал понял свою оплошность.
— Негодяи! — воскликнул он. — Нашли способ дурачить пожилого человека! Вот велю высечь вас как напроказивших школяров… Сейчас же убирайтесь из моего благонравного дома! И не появляйтесь в Вероне раньше, чем через три дня! И непременно привезите мне свежую рыбу из Бенакского озера… Да, да, паршивец Цецилий! Убирайтесь, или, клянусь всеми богами, я исполню свою угрозу! — Старик показал, что и он не лишен остроумия.
Друзья собрали свои таблички и поехали на Сирмион. Там они обедали и отправились гулять, слушать плеск воды и дышать вечерней прохладой.
Лето кончилось, но осень еще не решалась тронуть природу желтизной увядания — лишь сгустила цвет тяжелой листвы. Наступило время роскошной зрелости. Виноградники издавали терпкий запах налившихся гроздей, черных и искристо-золотых, фруктовые сады разукрасились румяными плодами. Молоденькие девушки смущенно поглядывали через изгородь на грубо вытесанные деревянные фаллы, поставленные в садах, как символы плодородия. Хлеба были убраны, и пологие скаты полей топорщились белесой стерней.
Катулл и Цецилий поднялись на холм и остановились у межевого камня, посвященного Термину. Юноша окинул взглядом озеро, полоску Сирмиона, зеленовато-дымчатые валы альпийских предгорий и, покосившись на Катулла, сказал по-гречески:
— Прекрасный уголок, клянусь Герой! Этот платан такой развесистый и высокий, а разросшаяся тенистая верба так великолепна, — все кругом благоухает. И что за славный родник пробивается под платаном: вода в нем совсем холодная, можно попробовать ногой… Ветерок прохладный и очень приятный: он звонко вторит хору цикад. А самое удачное — это то, что здесь на пологом склоне столько травы — можно прилечь, и голове будет очень удобно…[163]
Цецилий хитрил, он вздумал проверить память Катулла, но веронца провести не удалось.
— Уж эта мне греческая образованность, — усмехнулся Катулл. — Советую тебе, мой Цецилий, описывать лишь то, что ты видишь своими собственными глазами. Где же тут платан, когда перед нами старые корявые вязы? А вместо поэтических зарослей вербы — пустые поля и заботливо подвязанные виноградники… И вообще, мудрый Платон обозревал блаженным взором красноватые склоны Гиметтского хребта и любовался дальней синевой моря, а у нас под носом тихое озеро и отроги неприветливых галльских гор…
