Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
Уже разрушались монастырские стены, и сквозь проломы побежали отчаянные иноки, падая под мечами врагов.
— Прекратите, прекратите убийство! — кричал Курбский.
Но поляки не слушали слов его; в страшном смятении смешались вопли жертв и крик поражающих; уже две церкви пылали; пламя охватило монастырскую кровлю; с треском раздробились стропила высокой колокольни, и звон падающих колоколов раздался среди дыма, пожара и звона мечей. Курбский видел, как святые иконы падали из рук трепещущих старцев, как русская кровь брызгала на золотые венцы и оклады. Душа его содрогнулась; он не вытерпел и бросился наказать непокорных, невнемлющих его повелениям. Поляки с изумлением остановились. Вдруг он замечает в толпе русских знакомое лицо. Курбский узнает своего сына, бледного, испуганного, покрытого пылью, обагрённого кровью... Юрий узнает отца, простирает к нему руки, но в эту минуту внезапно подоспевший полк башкирских стрельцов разделяет отца с сыном, пронёсшись между русскими и поляками.
— Спасите, спасите этого отрока! — кричит Курбский воинам, и спешит добраться до Юрия; множество ратников падает около Курбского, уже бегут от него с трепетом свирепые башкиры и татары, кидая луки и сабли; уже в оцепенении повергаются пред ним его пленники, но он более не видит сына. Тщетно Курбский, озираясь вокруг, зовёт его: радостные крики поляков заглушают голос вождя. К нему теснятся с поздравлениями, но князь не слышит приветствий; он ищет сына. Но Юрий уже далеко. Новгородец Никанор увёз его.
Битва закончилась. Поляки грабили окрестности и искали монастырские драгоценности, дымящиеся развалины церквей свидетельствовали о жестокости врагов и упорной защите обители.
ГЛАВА IX
Братья
— Итак, князь Курбский — отец твой? — спросил новгородец Юрия. — Отчего прежде ты не сказал о том?
— Ах! — отвечал Юрий. — Мать запретила мне говорить об отце моём, иначе мы можем погибнуть.
— Правда, — сказал Никанор, — если узнают, что ты сын Курбского...
— Зачем не допустил ты меня к отцу моему? — спрашивал Юрий.
— Бедный Юрий! — отвечал новгородец. — Ты мог бы погибнуть и от русских, и от поляков на пути к отцу; я должен был увести тебя от мечей, отовсюду грозивших нам. Не знаю, что будет с тобою; может быть, Бог приведёт тебя к родителям, но нужно молчать о твоём роде. Жизнь моя по торговле заботлива, езжу из места в место; не знаю, кому доверить тебя. Теперь мне нужно отправиться в Псков, пробуду там две недели; есть у меня добрый знакомец, купец Заболоцкий; мы у него пристанем.
Скоро прибыли они в Псков, и ласковый Заболоцкий принял старого знакомца с радушием. Новгородец, не открывая ему, каким случаем он нашёл Юрия, сказал:
— Это сирота, сын русского боярина, не имеет пристанища, ни ближних, ни знаемых; я желал бы поместить его в монастырь, где бы он мог быть послушником; он же грамотен.
— Видно, что боярский сын, — сказал Заболоцкий, — в монастырях грамотным рады, оставь его у меня, я отвезу его в Печерскую обитель. Благословенное место, город, а не монастырь; поглядел бы ты, как она украсилась.
— Давно не бывал я там, — отвечал Никанор.
— Поезжай в Госпожинки; ведь Успенье-то — храмовый праздник.
— Знаю, я там слушал заутреню в подземном соборе, молился в святой горе, и Богозданную пещеру осматривал, бродил по ископанным улицам, а полдничал в дубовой лесу на святой горе.
— Теперь там садят плодовые деревья, — сказал Заболоцкий, — а стену то мы вывели кругом всей обители. Есть чем похвалиться, послужили игумену Корнилию!..
— Да, и ты приложил немало, — сказал Никанор.
— Зато на каменной-то стене десять башень построили, в ограде трое ворот, а над святыми воротами церковь.
— Слухом земля полнится. Печерская обитель твёрже крепости.
— Да, не скоро возьмут немцы или Литва. Пусть попытаются подступить, так их кольями со стен закидают. Сам государь пожаловал в обитель серебра и золота; недавно прислал свою цепь золотую, два ковша серебряные, да оставил на память свою вилку, а Иван-царевич пожаловал серебряный ковш.
— Помнится, — сказал Никанор, — был в ризнице перстень царицы Анастасии Романовны?
— Как же, сама сняла с руки и отдала отцу ризничему, а перстень-то с надписью её имени и с лазоревым яхонтом, и к чудотворной-то иконе привесила шитую золотом пелену своего рукоделия, а князь Курбский из ливонского похода прислал позолоченный бокал.
Юрий тяжко вздохнул; Заболоцкий оглянулся, спросил его, о чём он вздыхает.
— Как бы хотел я там помолиться, где бывал отец мой.
— Бог — отец сиротам, — сказал Заболоцкий, — не оставит и тебя. Чудны судьбы Господни! Прославилась Печерская обитель. А знаешь ли, как она основалась? Был отшельник; неизвестно, откуда пришёл он в то место; неизвестно, сколько лет прожил там и когда отошёл к Богу, известно только, что он жил в горной пещере и назвал её Богозданною. Прошло много времени, когда двое ловчих, гоняясь в лесу, пришли на то место, где стоит ныне церковь Владычицы; вдруг послышалось им сладкое пение, как будто ангельские голоса, и вокруг разливалось благоухание. Удивлённые ловчие рассказывали о том окружным жителям, но ничего там не видели, кроме горы и дремучего леса, а случилось, по многих годах, владельцу того места поселиться в надгорьи у речки, и рубил он лес на горе, подсек превысокий дуб, покатился тот дуб на другие деревья, на край горы с такою силою, что с корнями их выворотил; тогда вдруг увидели отверстие глубокой пещеры и над нею надпись на камне: пещера Богозданная.
— А кто же соорудил церковь подземную? — спросил Юрий.
— Священник из Юрьева. Терпя обиды от немцев, он переселился во Псков, а оттуда перешёл в пещеру; полюбив пустынное место, он первый начал копать церковь в горе, поставил на столбах две кельи; тут Бог привёл ему и постричься. Лет девяносто прошло, освятили пещерную церковь; старца-священника давно в живых не было, но видно, что был богатырской силы; на теле его найдена под рясой кольчуга. А всего более послужил обители дьяк Мисюрь; его волостными и казною прокопана гора в самую глубину, и обитель-то основал он, провёл ручей-каменец сквозь неё, подняв воду на гору, и с той поры славна стала обитель Печерская. Сказать правду, последний раз слушая там благовест большого колокола, я прослезился...
— Отчего же, друг? — спросил Никанор.
— Два года, как тот колокол прислан от воевод по взятии Вельяна, а с той поры из воевод немного осталось: Адашевых поминай, Петра Шуйского тоже, Курбский в Литве, людская жизнь переменчивей звука, а колокол всё по-прежнему благовестит!
Вдруг послышался звон колокольчика под окнами Заболоцкого.
— Что это? — спросил с удивлением Никанор.
— Это наш Никола юродивый; разве ты не знал о нём?
— Слыхал много и желал бы увидеть его. Не привелось с ним встречаться, когда бывал он во Пскове.
— Он святой человек, — сказал Заболоцкий, — кто что ни говори, а его слово даром не пропадёт. Теперь он ходит, собирает подаяние на разорённых пожаром и многим помог, но вот он идёт ко мне на крыльцо; ты увидишь его. Это он стучится.
И Заболоцкий пошёл встретить Салоса.
— Рад доброму гостю! — сказал он, вводя его.
— Хорошо, у кого для добра всегда время есть, — сказал Салос.
Никанор рассматривал юродивого и, казалось, был поражён его видом; в волнении души он закрыл рукою глаза, как будто бы видел в нём своего обличителя, но это было минутное движение, он задрожал и, снова устремив на него глаза, сказал:
— Какое сходство, таков был мой брат Николай.
— Все люди — братья, — сказал Салос, простерши к нему объятия, — а братья живут в несогласии, но Бог всех примирит! — Салос обнял Никанора; слёзы покатились из его глаз.
— Ты плачешь, старец? — спросил Никанор.
— Оба мы старцы, — отвечал Салос, — а за двадцать лет ещё цвела наша жизнь; не от радости побелели наши волосы, а на радость мы свиделись.
— Возможно ли? — сказал Никанор. — Неужели ты мой брат, Николай?
— Я был Николай бедный, а ты Никанор богатый; теперь я Николай богатый, а ты Никанор бедный.
— Так, бедный, — воскликнул Никанор, орошая слезами руки его, — упрёки совести — истинная бедность! Брат мой, прости меня!.. — И он хотел упасть к ногам Салоса, но Никола не допустил и, благословляя брата, сказал:
— Тот богат, кто примирится с совестью; ты раскаялся, я благословляю тебя именем небесного нашего Отца!
— Брат мой! — продолжал Никанор. — В каком виде я встречаю тебя? Это рубище! Эта верёвка...
— Одежда братии Христовой, — сказал Салос, — рубище на теле — одежда для души, покров от суеты мира, а верёвкой я связал тело, чтобы грехи не связали душу.
