Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы
Те, кто питался в столовых по нормам литеры «Б» (члены-корреспонденты Академии наук, заслуженные деятели науки и искусства, писатели и мастера искусств), получали паек на сумму 300 рублей.
Лауреатам Сталинской премии и лауреатам международных конкурсов исполнителей пайков не давали, зато они имели право на ежедневный обед «по нормам, установленным для рабочих предприятий особого списка» и на кусок хлеба (двести граммов), а раз в месяц – триста граммов шоколада и полкило кофе или какао.
Обед с куском хлеба полагался и всем прочим работникам науки, искусства и литературы. И все это, конечно, помимо того, что они могли приобретать по карточкам.
Государство заботилось об интеллигенции и, как могло, подкармливало ее. Простым гражданам было труднее. Им больше приходилось менять и продавать, чтобы прокормиться.
То, что москвичи не могли снести на рынки и в магазины (мебель, напольные часы и пр.), скупали у них представители комиссионок, которые вывозили покупки на собственном транспорте. Так под грохот бомбежек и артиллерийских канонад в Москве сколачивались новые состояния и обставлялись квартиры состоятельных людей и дельцов, богатевших в дни «тяжких испытаний» своей Родины.
После войны, в 1947 году состоялся процесс над одним из скупщиков мебели Дмитриевским. В течение двух лет он скупил у населения по дешевке «стильные гарнитуры», а проще говоря, мебель стиля рококо, ампир, мебель эпохи Павла I, Александра II, всякие там гондолы, трюмо, бюро, козетки, трельяжи, секретеры, горки, ломберные столики, кровати эпохи Людовика XIV и XV и прочие красивые вещи. Потом он эти гарнитуры сам у себя скупал, через подставных лиц, и продавал по достойной цене артели по реставрации мебели. Артель же направляла мебель в торговую сеть, где ее продавали еще дороже. Всего Дмитриевский перепродал мебели на два миллиона рублей и получил за это десять лет лишения свободы.
В отличие от Дмитриевского у миллионов москвичей запросы были более скромные. Торговля на рынках приносила им доход, позволяющий не умереть с голоду. А поскольку желающих хоть как-то прокормиться было много, торговля на рынках приобрела ужасающий масштаб. Из официальных документов тех лет следует, что торговля с рук старыми вещами и предметами домашнего обихода забивала колхозную торговлю. Торгующие с рук граждане не только заполняли рынки, но и прилегающую к ним территорию. Они трясли своим барахлом даже на мостовой, не давая проезжать по ней машинам. Так, посреди улицы торговали те, кто не хотел платить разовый сбор (8 рублей) за торговлю с рук на рынке. Сбор взимался специальными кассами при входе на рынок. Уплативший сбор получал в кассе контрольный талон и мог спокойно торговать хоть целый день. Начальство возмущалось упрямством граждан, не желавших приобретать такие талоны, а милиция их гоняла, штрафовала и задерживала. При этом никто не подумал о том, а поместится ли вся эта толпа на рынке, если купит талоны, а также о том, смогут ли люди, уплатившие «сбор», продать в тот же день свое барахло. А ведь некоторым приходилось неделю, а то и больше толкаться около какого-нибудь рынка, чтобы что-нибудь продать. Платить же разовый сбор только за то, чтобы потолкаться, ничего не продав, мог позволить себе не каждый. Вот и получалось, что люди со своими товарами располагались не на рынке, а около него.
Естественно, что при таком наплыве людей рынки не помещались на отведенной им территории. Бутырский, например, начинался сразу за Вятской улицей, Центральный – занимал весь Цветной бульвар, а Тишинский – всю Тишинскую площадь.
В моей памяти о Центральном рынке тех лет осталась огромная серая толпа людей. Ватники, шинели, платки и косынки, шлемы танкистов и летчиков, бескозырки моряков, культи ног и рук, хриплое пение, матерщина, запах водки, махорки, мешки, чемоданы, авоськи, кульки и свертки, грязь под ногами, валяющийся на земле пьяный, а главное, непроходимая и непролазная бедность всего этого копошащегося в центре Москвы человеческого муравейника.
Среди лиц, промышлявших на рынках, существовала своя специализация. Табаком и папиросами торговали исключительно инвалиды и дети. Инвалиды приобретали табак и папиросы у некурящих, которым те выделялись по карточкам, а кроме того, в магазинах «Особторга», где папиросы отпускались им со скидкой в 25 процентов. Спекулировали инвалиды и продуктовыми карточками. На Бутырском рынке они торговали также яблоками, семечками или украденным с завода сахарином.
Пачку махорки стоимостью 70 копеек спекулянты «толкали» за 20 рублей. Коробок спичек, стоивший 5 копеек, – за 3 рубля. В конце 1941-го – начале 1942 года к инвалидам и детям присоединились набивщицы папирос табачной фабрики «Дукат». Они продавали на рынках папиросы «Девиз», которые им выдали на фабрике в уплату за труд. Из-за этого их посчитали спекулянтками и стали привлекать к уголовной ответственности.
С табаком во время войны в Москве стало плохо. 22 августа 1941 года нарком торговли РСФСР Павлов разослал своим подчиненным телеграмму следующего содержания: «Впредь особого распоряжения отпуск табачных изделий одни руки устанавливается пятьдесят штук папирос или сто грамм табака или пятьдесят грамм махорки тчк установите контроль выполнением тчк». За отсутствием табака в ход пошла махорка. Ее покупали в подмосковных деревнях и сбывали на рынках. За стакан махорки брали от 15 до 30 рублей при госцене пачки – 35 копеек.
Покупатели тоже были разные. Особое место среди них занимали колхозники. У колхозников водились деньги, поскольку они торговали продуктами, а продукты были в цене. Килограмм редьки, например, в начале войны стоил 25 рублей, картошки – 50. Колхозницы, а также некоторые домашние хозяйки покупали на рынке шоколад, конфеты и другие кондитерские изделия. Они же, вместе с командированными из дальних мест, приобретали промтовары, а также карточки для своих родственников, которые работали в городе и имели возможность их отоваривать. Молочницы и строительные рабочие покупали хлеб, сахар, печенье. Были и те, кто скупал лимитные книжки с целью приобретения по ним товаров в магазинах «Особторга» или с целью последующей их перепродажи по повышенным ценам. А кто-то продавал белый хлеб для того, чтобы купить черного, но побольше.
30 октября 1941 года в Москве была запрещена продажа вина в магазинах. Спиртное можно было купить только на рынке. Поллитровая бутылка водки при государственной цене 13 рублей 50 копеек на каком-нибудь Тетеринском рынке продавалась за 40 рублей.
Исчезла из продажи соль. Спекулянты этим также пользовались. И не только спекулянты. В годы войны на подмосковных рынках вместо соли продавали такую гадость, которой легко можно было отравиться.
Рынки, вообще, являлись рассадниками заразы и преступности. Здесь можно было за 500 рублей купить пистолет. Здесь хулиганы резали мешки колхозникам, а воры тащили у них мясо с прилавков.
Следить за качеством мяса было некому. Санитарные лаборатории на рынках в начале войны перестали существовать, поскольку мясо практически исчезло, да и лабораторное оборудование было разворовано. Из-за того что в городе не работали бойни, а на рынках – холодильники, крестьяне стали пригонять на рынок скот живьем. На Преображенском рынке, в пятнадцати метрах от чайной, в 1942 году возник свинарник.
Сначала там держали десять свиней. Через два года их стало сто. Свинарник распространял окрест грязь, визг и вонь. Народ требовал его убрать. Но ликвидировали его только весной 1945 года. На том же Преображенском рынке шла торговля варенцом и простоквашей. Продавцы держали и то и другое в больших стеклянных банках. Над банками кружили мухи. Стаканы никто не мыл, ложки, впрочем, тоже. Санинспекция заставляла продавцов мыть посуду, брала простоквашу и варенец на анализ, требовала от продавцов справку о медосмотре. И все-таки, несмотря на принимаемые меры, чистота посуды вызывала у посетителей рынка серьезные сомнения.
Спекулянтов на рынках вылавливала милиция, а трибунал судил их скоро и жестоко. Особенно суровой была юстиция в начале войны. Юта Шмулевна Лейтман получила пять лет с конфискацией за то, что продала на Центральном рынке четыре килограмма хлеба, нажив при этом 23 рубля, а Кувалдина, продавшая на том же рынке буханку черного за 25 рублей, схлопотала семь лет. На меру наказания, наверное, повлияло то, что у нее при задержании были обнаружены курица и воловий язык. Глебову, у которого дома при обыске нашли 1250 рублей, досталось еще больше. За продажу трех буханок черного хлеба он получил десять лет с конфискацией имущества. Такой же срок получил Израиль Исаакович Шнайдер. Он из аптеки, где работал, приносил домой спирт, хотя сам его не пил. Этот спирт его жена продавала на рынке. Как-то ее за этим занятием застали милиционеры. Они сделали в квартире Шнайдеров обыск и обнаружили сто два куска мыла, шестнадцать килограммов сахара, четыреста восемьдесят метров мануфактуры, двадцать пар галош, шестнадцать пар туфель и пятьдесят пять пар носков. Такое обилие ширпотреба, конечно, не могло не произвести сильного впечатления на судей.
