Наташа Боровская - Дворянская дочь
Она сдалась.
— Ну, хорошо, моя голубушка. Только попейте чаю и съешьте хотя бы печенье.
Проглотив стакан чаю с печеньем возле стоявшей у двери печки, я пошла к фургону для раненых офицеров.
В самом конце узкого прохода между двойными рядами раненых лежал Стиви, вытянувшись вдоль прохода во всю длину своего большого роста. Он пошевелил губами, и я присела возле него на корточки. Потом его вырвало. Я вытерла ему лицо и рот мокрой салфеткой, и он снова лег на спину, закрыв глаза. Он напоминал мне того восьмилетнего мальчишку, томящегося на соломенной подстилке в подвале после жестокой порки.
— Пить, — простонал он совсем, как тогда.
Я поднесла стеклянную трубочку к его губам.
— Только глоток, иначе тебя снова затошнит. Он пососал через трубочку, затем внимательно посмотрел на меня.
— Она на месте?
— Все на месте. — Я понимала, что он говорит о ноге.
Он с облегчением, как ребенок, улыбнулся.
— Везет же мне, если бы Ким вовремя не затащил меня в воронку, меня бы разорвало на куски. А я ведь угрожал ему трибуналом за невыполнение приказа ехать дальше.
«Господи, благослови Казимира», — помолилась я про себя.
Стиви поморщился.
— Сейчас принесу тебе что-нибудь болеутоляющее. Досчитай медленно до двадцати, и я вернусь.
Я вышла из фургона, сдерживаясь, чтобы не бежать. Старшая сестра сказала, что морфия очень мало, его нужно беречь для самых серьезных случаев.
— Сестра, если вы не дадите мне морфия для этого офицера, он устроит такой шум, что будет слышно на неприятельской стороне, — сказала я. — У него голос, как иерихонская труба, я его знаю.
Один раненый может своим криком взбудоражить весь фургон и превратить его в сущий ад. Я получила свой морфий.
— Ты храбрый мальчик, Стиви. Тебе сразу станет от этого легче. — Я потерла спиртом ему руку и воткнула иглу. Надавливая на поршень, убедилась, что не попала в сосуд, и ввела морфий. Он следил за мной, немного нервничая, но как только лекарство стало действовать, черты его лица расслабились.
— Ну вот и все, — я погладила его по голове. — Теперь спи, я загляну опять, как только смогу.
— Мне все еще хочется пить.
Я дала ему еще глоток через трубочку.
— Меня опять тошнит.
Я поставила ему тазик возле головы.
— Если тебе еще что-нибудь будет нужно, позови санитара.
Я попыталась встать, но он схватил меня за руку. Несмотря на слабость, он еще был достаточно силен.
— Стиви, позволь мне уйти.
— Не могла бы ты поцеловать бедного раненого?
Воспоминание о поцелуе, о котором он не помнил, заставило меня покраснеть. У него был ужасно довольный вид.
— Если ты отпустишь мою руку. — Он отпустил меня, и я дотронулась губами до его губ. Они пахли рвотой, эфиром, и, прикоснувшись к ним, я вновь почувствовала головокружение.
— Пока, Стиви.
Как только я спустилась по ступенькам фургона, ко мне подскочил Адам. Я отослала его к хозяину.
По пути к операционному фургону меня остановил красивый молодой корнет с полковой эмблемой веславских улан.
— Таня, как там Стиви? — спросил он на чистом английском языке.
— Пока все в порядке, Ким, — а это был Казимир, приехавший узнать о состоянии своего лучшего друга. — Ты можешь войти и повидать его.
Казимир окинул взглядом поляну и состроил такую же гримасу, как Стефан.
— Невеселое место, правда?
— Да. Но операция была сделана наилучшим образом. Передай это дяде Стену и скажи ему, чтобы немедленно прислал карету скорой помощи. Если Стиви не выберется из этой грязи, то может подхватить инфекцию… и умереть, — с трудом договорила я.
— Я доложу полковнику, как только повидаюсь со Стиви. Как ему повезло, что ты здесь! — Казимир пожал мне руку.
Я удержала его.
— Погоди, Ким, расскажи, как это случилось?
— Это было такое невезение, Таня. Ночной дозор подтвердил наличие бреши в позиции противника. — Бреши, которую отец заметил опытным глазом во время нашей инспекции накануне. — Нам было приказано сделать вылазку одновременно с отвлекающим маневром пехоты. Маневр этот удался, мы встретили слабое сопротивление и прорвались на батарею раньше, чем австрияки поняли, что случилось. Это была настоящая мясорубка. Потом, когда мы возвращались на наши позиции, вдруг стали рваться снаряды. Нам не верилось, что Стиви ранен, весь взвод остановился под огнем. Упавший на землю Стиви с проклятиями приказывал нам… выбираться оттуда…
— Ты не послушался, я знаю, чтобы спасти его.
— А, ты об этом, — Казимир покраснел, — уверяю тебя, что ты сделала бы то же самое. Стиви получит Георгиевский крест за этот бой. — Потом добавил: — Ты выглядишь совсем измученной. — Он с участием смотрел на меня.
— Я выдержу, — улыбнувшись через силу, я направилась обратно в операционную.
Каждые полчаса я заглядывала к Стиви. Как только первая доза морфия перестала действовать, ему стало опять хуже, а больше он получить не мог. Но он понимал, что другим еще хуже и что капризничать — это не по-мужски.
Перед заходом солнца за ним приехала карета «скорой помощи» с врачом и сестрой милосердия. Я подвела к нему санитаров и сообщила приятную новость.
— Мне не нужен никакой особый уход, — ответил он.
— Будущий Повелитель Польши нуждается в особом уходе.
Стиви царственно нахмурился.
— Ты поедешь со мной?
Я отрицательно покачала головой.
— Но ты нужна мне!
— Тебе будет оказана лучшая в мире медицинская помощь, а я больше нужна здесь.
Он попытался схватить меня за руку, но его положили на специально удлиненные носилки и унесли. Когда он увидел раненых, лежавших у дороги в ожидании эвакуации, то попросил, чтобы карету скорой помощи загрузили полностью.
Я велела санитарам положить еще троих раненых в машину, встретив при этом возражения со стороны английской сестры милосердия, чье миловидное личико с голубенькими глазками возненавидела сразу же.
— Так угодно князю Веславскому, — отрезала я. Затем описала швейцарскому доктору débridement[42] Стиви и послеоперационный курс лечения.
— Вы оказали большую помощь, сестра. — Лицо доктора было совершенно непроницаемым. — Думаю, что сумею сделать все, что нужно.
Я была слишком измучена, чтобы отреагировать на эту колкость. Перекрестив Стиви, я положила ладонь на его бледную небритую щеку.
— Поцелуй за меня тетю и попроси ее простить мне мою грубость. Слушайся врачей и благослови тебя Господь. — Я быстро пошла прочь, чтобы не разрыдаться.
Почему же я плачу? — удивлялась я, глядя, как «скорая помощь» удаляется в рыжем облаке пыли. И хотя по щекам текли слезы, я была счастлива, что Стиви уехал. Теперь он поправится, с ним будет все хорошо.
Повернувшись к поляне, я увидела все ту же мрачную картину: почерневшие, израненные, оголенные деревья; санитары в окровавленных халатах, шагающие между окровавленными людьми по окровавленной земле. Справа, испуская тошнотворное зловоние, горела куча бинтов, дым разъедал глаза. Слева, стоя одна за другой, обозные лошади помахивали хвостами и трясли головами, отгоняя мух. Было все так же жарко и душно; каждая проезжавшая повозка поднимала облако пыли, оседавшей на деревья, на крыши фургонов, на раненых, на землю.
Я приехала сюда вчера, подумала я, и все было так же, то же самое будет и завтра, и когда это кончится, неизвестно.
15
Когда стемнело, и вокруг поляны зажглись и задымили костры, доктор Корнев велел мне отправляться спать.
Все это время, пока я крепко спала на своем соломенном тюфяке, фургон сотрясался от долгого грохота: началось отступление с ближайших позиций. Всю ночь мимо нашего обоза, продвигаясь на северо-восток, шла артиллерия, подводы, полевые кухни, платформы с пулеметами, санитарные фургоны, кавалерийские отряды и колонны пехоты.
На рассвете, не успела я еще одеться и позавтракать перед работой, как подъехал открытый автомобиль с поднятым российским флажком, и Ефим доложил:
— Генерал князь Силомирский желает видеть вашу светлость.
Я подбежала к машине, за мной запыхавшаяся сестра Марфа, и бросилась отцу на грудь.
— Ну что, девочка, с тебя довольно? — он приподнял мою голову за подбородок. — Ты готова поехать со мной и отправиться в госпиталь к Стефану?
В ответ я покачала головой.
— Оставаться опасно, — он обращался также и к Марфе Антоновне, — ваш обоз должен остаться с арьергардом. Между вами и неприятелем останутся только два пехотных полка, саперный батальон, отряд казаков и веславские уланы. Это отборные войска, они сознают свою ответственность за прикрытие отступления. Но на войне все может случиться: вас могут взять в плен, обстрелять из артиллерийских орудий. Как я могу допустить, чтобы моя дочь подвергалась такому ненужному риску?
