Мария Воронова - Сестра милосердия
Так или иначе, но дети считали Шварцвальда чужим человеком, чужим и по крови, и по социальному признаку. Они очень увлекались революцией, готовились вступить в комсомол и искали утешения там, среди товарищей, а с бароном едва здоровались.
Пока он был мужем матери, его терпели, но с ее смертью необходимость соблюдать приличия отпала. Кажется, они считали Шварцвальда виновником ее гибели — если бы не эта беременность, мать бы сейчас была жива и здорова. И самое грустное, что сам барон тоже так думал…
Каждый был сам по себе, после похорон в квартире воцарилась гнетущая тишина. Шварцвальд вернулся на службу, пытаясь забыться в делах, дети тоже приходили только ночевать.
Нянюшка, привыкшая к совсем другой, радостной атмосфере, которую всегда создают вокруг себя дети, пугалась, и умоляла «Нюрочку» не оставлять ее одну в этом мрачном доме. Маленькая, но решительная Соня несколько раз так цыкнула на нее, что все величие няни куда-то испарилось. Впрочем, требовать от юной девушки, чтобы она оставила свои дела и посвятила жизнь маленькому брату, было бы несправедливо и неправильно.
Поэтому «Нюрочка» отправилась на поклон к своей старшей, чтобы та перевела ее на суточный режим.
Элеонора точно знала, что для старшей это даже лучше, чем для нее самой, но безропотно выслушала тираду о том, что на работе нужно думать о работе и о том, что хорошо для работы, а не для сотрудницы. Но она очень милосердная начальница, поэтому сделает это одолжение поистине космических масштабов и удовлетворит просьбу Элеоноры, хоть та ничем не заслужила столь хорошего отношения.
Глава 19
Так началось самое счастливое время в жизни Элеоноры. Она поехала забирать малыша вместе с бароном, и, как только увидела крепкий тевтонский носик, выглядывающий из пены кружев, сердце сжалось от нежности. Барон нес драгоценный сверток, казавшийся таким маленьким и хрупким в его руках, а Элеонора семенила рядом, ежеминутно поправляя ажурный уголок.
Дома ребенка передали няне, та очень ловко его развернула, и Элеонора с умилением разглядывала крошечные пальчики и круглый животик. Малыш махал ручками и ножками, и в каждом движении ей виделся глубокий смысл.
Потом няня сделала несколько неуловимых пассов, и ребенок вдруг как по волшебству оказался спеленутым. Видя, с какой жадностью Элеонора смотрит на малыша, Анастасия Васильевна положила его ей на руки и дала бутылочку. Потом, кряхтя, наклонилась и подсунула ей под одну ногу маленькую скамеечку.
Элеонора сидела, боясь пошевелиться, и смотрела, как малыш сосредоточенно сосет, насупив бровки (да, у него были бровки, если приглядеться), и чувствовала, что прежняя жизнь уходит, отмирает, и все начинается заново с этой минуты.
Больше всего ей хотелось знать, что ее объятия защитят малыша от всех напастей. Чтобы все они застревали в ее теле и не могли причинить ему никакого вреда.
— Вы как мадонна с младенцем, — сказал Шварцвальд безрадостно и ушел к себе.
Ребенка назвали Эриком, это было родовое имя Шварцвальдов, но записали Эрнстом, как одного из этих уголовников — пролетарских вождей. Понятно, что это было просто совпадение, Эрнст Николаевич звучит гораздо лучше, чем Эрик Николаевич, тем не менее тут же возникли слухи, что барон сбрендил капитально и в угоду большевикам дал ребенку революционное имечко.
В день крещения Эрика погода внезапно испортилась. Небо заволокло сплошными серыми тучами, и, как только они вышли из дому, воздух наполнился мелкими каплями дождя. Барон раскрыл зонт над Элеонорой, несшей ребенка на руках, но это не помогло.
Она испугалась, что малыш простудится, и сделала что-то вроде навеса из своей жакетки, сняв ее с одного плеча.
Никого не было вместе с ними. Соня с Ванечкой, истовые комсомольцы, отказались идти в церковь, впрочем, барон их даже не просил.
Бедный Шварцвальд вообще оказался в сложном положении. Он вращался сейчас в обществе вероотступников, которые или искренне отринули православие, или же усердно изображали из себя атеистов. Первых приглашать на роль крестного отца было бессмысленно, а вторых по меньшей мере неловко. Открыто посещать церковь и тем более принимать участие в религиозном обряде слишком рискованно.
По этой же причине барон не хотел подвергать опасности никого из своего прежнего круга. Он даже Элеонору отговаривал, мол, и так будет считать ее крестной матерью Эрика, но она сказала, что раз директор Клинического института может посещать церковь, то может и она. Саша сама назначила ее крестной матерью своего ребенка, и не о чем больше говорить. Была минута слабости, когда Элеонора думала, что Шварцвальд сам струсит и не станет крестить сына, и теперь она очень стыдилась своих подозрений.
Быстрым шагом они за четверть часа дошли до Спасо-Преображенского собора. Элеонора поразилась тишине, мелкий моросящий дождик гасил шум с Литейного проспекта, на паперти в этот ранний час совсем не было нищих, а может быть, их разогнала ЧК. Ветви растущих в некотором отдалении деревьев, еще полные зеленых листьев, склонялись совсем по-осеннему, и вороны каркали тревожно и пронзительно.
Было пасмурно и промозгло, и многие, наверное, усмотрели бы во всем этом какую-то аллегорию. Но Элеонора слишком любила малыша, чтобы предаваться лирическим мыслям и печальным обобщениям.
Она верила, что, несмотря на грустный день, на этих ворон и на все остальное, судьба Эрика сложится интересно и счастливо.
Ей вдруг пришло в голову, что она держит на руках будущее, живое, крепкое и горластое будущее, которое обязательно все изменит, повернет к свету и добру.
Та Россия, в которой она готовилась жить, погибла, тут ничего не поделаешь. Но рождаются дети, и они не будут жить в мертвой стране. Да, многое ушло безвозвратно, но будет что-то новое, что принесут в мир такие хорошие, такие любимые дети, как Эрик.
Люди приходят в мир и уходят, и миры рождаются и умирают, это в порядке вещей. Ей случилось умирать вместе со старым миром, а Эрику — родиться вместе с новым.
Элеонора улыбнулась и подумала, что сейчас не самый подходящий момент для философских размышлений. На душе вдруг стало радостно, слишком радостно для той миссии, к которой она готовилась приступить.
В соборе было тоже пусто, под высокими сводами стояла звенящая тишина. Пасмурный день почти не проникал сюда, теплый и отрадный огонек свечей освещал все вокруг. Их было мало, но тем ярче они горели.
Накануне Элеонора исповедовалась и причащалась, и она была немного шокирована той небрежностью, с какой батюшка дал ей отпущение грехов. Он стремительно простил ей Ланского, а когда она попыталась признаться в том, что было с ней в ЧК, он даже не дослушал, перебил ее, мол, она претерпела за веру.
Формальности оказались соблюдены, но от легкости, с которой ей простились грехи, Элеоноре было немного не по себе. Все священнослужители, которые не сняли с себя сана, а остались со своей паствой, несмотря на гонения, — настоящие мученики, и кто осмелится упрекнуть их за то, что соблюдают известную осторожность? Врачей же не упрекают, что они, работая в очаге эпидемии, моют руки и носят маски!
И все же она не чувствовала себя прощенной и, кажется, не почувствует никогда.
Шварцвальд подошел к свечнице, мрачной женщине неопределенных лет, замотанной в темные тряпки, и заплатил ей за крещение.
Вышел батюшка и ласково улыбнулся им. У него были удивительные лучистые глаза на простом лице с резкими неправильными чертами.
Он начал обряд, и Элеонора забыла обо всем, о своих несчастьях и переживаниях. Держа Эрика на руках, она выполняла все указания батюшки и чувствовала, как крепнет особая связь между ней и ребенком. Трудно было это объяснить, но когда она от имени Эрика отвечала: «отрекаюсь», ей казалось, что душа малютки в эту минуту открылась свету и добру.
Господь в великой милости своей никогда не оставит сердце человека без надежды и без смысла существования.
Этот человечек, лежащий сейчас так доверчиво на ее руках, воспринимающий все так спокойно и с таким важным видом, будто понимает, что происходит, он нуждается в ее заботах. Значит, надо жить и безжалостно гнать уныние и печаль, потому что детство должно быть радостным.
Теперь каждое утро Элеоноры начиналось с того, что она бежала к «молочной маме» и забирала бутылочку с грудным молоком. Еще по такой же бутылочке она забирала днем и вечером. Этого не хватало для полноценного кормления, приходилось давать смеси, их в женской консультации забирал Ванечка.
В квартире ее встречала нянюшка с Эриком на руках. Как бы рано ни приходила Элеонора, Эрик уже просыпался и хотел есть. Она быстро мыла руки, подогревала бутылочку на водяной бане до нужной температуры и садилась кормить. Она обожала эти минуты, когда малыш ел, с таким важным личиком, будто делал очень ответственную работу.
