Валентин Костылев - Кузьма Минин
Не спалось Роману. Долго он ворочался с боку на бок, а потом слез с постели, стал на колени, принялся молиться: «Сбереги, господи-боже, для меня Наталью, не допусти до нее ни одного пана, ни одного казака, ни одного гусара, ни монаха, ни разбойника…» Все звания и должности перечислил, стоя на коленях перед иконами, хмельной Роман.
Взошла луна.
Охваченный полночной тишиной, маленький Суздаль погрузился в тоскливый сон, наполненный предчувствием какого-то нового страшного испытания.
IV
Нижегородское войско росло и крепло. Минин целые дни проводил в ополченских таборах. Татьяна Семеновна притихла. Пробовал Кузьма заговаривать с ней, но безуспешно. Нефед, растерянный, запуганный, робко приближался к отцу, косясь в сторону матери.
Обедали молча. Минин ел, обдумывая: какое и кому жалованье в ополчении положить. Задача немаловажная. Крестьяне, холопы и бобыли против прежних порядков:
«Не давать вотчин дворянам и служилым! Не по-божьему так: мы будем кровь проливать, а нас посля меж собою дворяне ровно скотину будут делить!»
Ополченцы роптали на древний обычай награждать дворян за поход землею и крестьянами… «Давай всем жалованье!» Дорогобужанам, смолянам, вязьмичам уже платили деньгами.
Было над чем призадуматься Минину.
К ополчению примкнули многие из князей. Явились на службу в Нижний князья — Черкасский, Лопата-Пожарский, правнучатый брат Пожарского; князья — Хованский (зять Пожарского), Прозоровский и Гагарин да знатный вотчинник Михайла Дмитриев Левашов.
А эти и вовсе испокон века за походы землями награждались, и некоторые из них были очень храбрые и отважные. Отойдут — слабее станет ополчение.
Время от времени к крыльцу подъезжали верховые, вызывая Минина на волю. Кроме верховых, приходили кучки пеших ратников.
Кому давай сапогов и лаптей, кому оружие, кто жаловался на пищу…
Свой конь, вычищенный и оседланный, стоял у ворот. Нужно было в Земскую, в Съезжую избу, да и кузницы нельзя было оставлять без присмотра… В литейных ямах дело шло хорошо.
Вместе с Пожарским навещал Кузьма иногда Марфу Борисовну. Несколько посадских и деревенских женщин и девушек расшивали знамена. Пожарский сам чертил на бархате рисунки и слова. Немало золотных узоров на знаменах было полито слезами нижегородских вышивальщиц.
Много было забот, много волнений и тяжелых минут у Минина. Ведь на нем лежало всё: он должен был и накормить, и дать обувь ополченцам, и находить им жилища, творить суд и расправу.
Но для людей Минин — железный человек, у которого не может быть никаких сомнений. Стойко выслушивал он ругань и проклятия, но никогда всерьез не принимал ни их, ни льстивых похвал, говоря, что нет страшнее врага, нежели льстец.
Чем больше забирал власть Кузьма и чем ближе он становился к народу, тем осторожнее делались его враги. Тот же Охлопков, закоренелый недруг Кузьмы, теперь не отходил от него, называя его «братом». Балахнинский Фома Демьянов, рассказывавший ранее всюду о своих оленях, о том, что якобы Минин его обманул, выманив их у него за бесценок, теперь приехал на жительство в Нижний, возвестив всем, что он «жить без Кузьмы Минича не может!» Даже высокородные князья и дворяне стали с ним говорить как с равным.
И, однако, в Съезжей избе он сказал:
— Прошу прощенья у знатных родов! Мы — не царская власть и земли давать мы не можем… Бог не благословил нас на это. Ополчение — меч, врученный нам господом для очищения Москвы от ляхов и воров… Так по разорении Иерусалима собрались последние люди Иудеи и, прийдя под Иерусалим, очистили его. Воля боярская и дворянская обратиться к будущему избранному царю за награждением. А мы не можем. Из царских рук достойно дворянину получать землю и людей, а не из наших. Не могут вожди ополчения уподобиться самовольному тушинскому вору!
Честолюбие дворян было задето. В самом деле, достойно ли боярину или дворянину получать земли из рук всесословного Земского совета? И признает ли будущий царь помещиками дворян, получивших от Совета землю?
Оставалось согласиться на жалованье. Другого выхода не было.
Пожарский, опасавшийся распри, теперь успокоенный, наедине, крепко обнял Минина.
— Спасибо, Минич!.. Не чаял я! Не чаял!
Жалованье обсудили, глядя по статьям: первой приходилось пятьдесят, второй — сорок пять, третьей — сорок и самой меньшей — тридцать рублей.
Дворяне, в надежде на получение от будущего царя вотчин, стали спокойны. Казакам жалованья положили больше всех. На этом настоял сам Кузьма. Запашек у них нет. От родных мест удалены, дома их нарушены военными походами. Голые скитальцы! Нет у них ничего кроме коня и сабли. Нельзя равнять их со всеми. Они больше других боролись с иноземцами. И кто такие казаки? Кроме донцов, немало крестьян, гонимых и обездоленных, назвались казаками.
Спор о казаках был горячий, и многие земские люди называли их разбойниками. Сам Пожарский был иного мнения о казаках, нежели Кузьма, однако казакам жалованья дали больше ратников.
Пожарский отказался от всяких денежных хлопот.
— Мое дело — война. Я не хочу уподобиться Ляпунову, Заруцкому и Трубецкому, — объявил он. — Смешав золото с огнем, они гасили огонь и обращали в тлен золото. Золото в руках Минича принесет больше пользы.
Прибавилось забот у Кузьмы, но он шутливо говорил:
— Так не так, а уж этак будет.
Собрал дьяков-раздатчиков и над ними поставил других дьяков — проверщиков, а надо всеми — дьяка Василия Юдина.
В Земской избе наладили приказ ополченской казны. Целые дни здесь толпились казаки, чуваши, татарские наездники, беглые крестьяне.
Все сюда шли за жалованьем. Временами среди этой пестрой толпы можно было видеть и дворянские кафтаны. Ходили, толкались около дьяков и князья. От них тоже было два человека в этом приказе.
Минин весело потирал руки:
— Подперто — не валится. Пришиблено — не пищит.
* * *Незаметно шло время. Ополченская рать мало-помалу вооружалась. Кузницы шумели круглые сутки. Длинной вереницей тянулись из Заволжья через лед сани, нагруженные дровами для кузниц и литейных ям. Работа кипела. День упустишь — годом не наверстаешь!
Вот уже и февраль!
Крепкие морозы вернулись вновь. Небо синее, чистое. Церковные вышки кажутся прозрачными. Укуталось в овчину и меха все посадское население. Гулко скрипит снег в необычайной благоговейной тишине первой недели великого поста. Лица богомольцев набожны, печальны. Уныло расплывается в воздухе великопостный благовест. Дни покаяния и молитв.
И вдруг однажды ночью жители Нижнего Нове-града были разбужены необычайным шумом, криком и конским топотом. Накинув тулупы, в сапогах на босу ногу выбежали на волю; во мраке разглядели толпу всадников.
Оказалось, из Ярославля прибыли они с грамотой, в которой говорилось, что Заруцкий, желая помешать соединению нижегородского ополчения с северными городами, прислал в Ярославль многих казаков.
Гонцы донесли, что по следам казаков идет большое войско атамана Просовецкого. Он намерен захватить Ярославль и другие северные города.
Пожарский и Минин в громадных неуклюжих медвежьих тулупах пришли в Съезжую избу, где уже с гонцами беседовал Алябьев. При появлении ополченских вождей поднялись со своих мест все находившиеся в избе.
Монахи и стрелецкие начальники подняли шум: ополчению, мол, давно следовало бы выйти из Нижнего. И Троице-Сергиевская лавра много раз писала о том же… Сам отец Дионисий и келарь Авраамий Палицын уже начали упрекать Пожарского и Кузьму — «чего-де вы медлите?! Довольно бражничать!».
Кузьма крикнул своим могучим голосом:
— Чего шумите! Уймитесь! Хочу говорить!
Он спросил присутствующих:
— Крест воеводе целовали?
Взметнулись голоса:
— Целовали! Целовали!
— Внимать будете?
— Будем! Будем!
В избе наступила такая тишина, что слышен был писк мышей в подполье.
— Говори, Митрий Михайлыч…
Поднялся Пожарский. Спокойный, слегка улыбающийся.
— Не могу я сметать дело на живую нитку. Совершить на скорую руку — недолго, но и в беду попасть того скорее… А я так думаю: берегись бед, пока их нет, а там уж поздно беречься. Монахи Троице-Сергиевской лавры и келарь Авраамий, хоть и святые отцы, а в ответе перед вами не они, а мы… Наши деды говорили: «Десятью примерь, однова отрежь!» — так будем и мы… Сгубить наше войско — стало быть, навеки потерять Москву. Будем ждать Ивана Иваныча Биркина с подмогой из Казани, тогда и пойдем. А для угона Просовецкого от Ярославля я пошлю вам воинов с вернейшим воеводой, братом моим Дмитрием Петровичем Пожарским-Лопатою.
Худенький, русобородый юноша вышел на середину избы. Сделал низкий поклон.
