Алла Бегунова - Тайна генерала Багратиона
Зато на страницах французского «Le journal de Vienne» ему на глаза попалась статья, о которой непременно следовало рассказать послу. Автор ее, некий Дж. Браун, проявил прямо-таки поразительную осведомленность. Он отметил затянувшееся пребывание в Вене персидской дипломатической миссии и объяснил его возросшими амбициями турок. Османы не желали усиления соседней страны, с которой вели постоянные войны на Кавказе. Браун обозначил успехи франко-персидского договора 1807 года, усилившие персидскую армию, и тут же ехидно сообщил, что Наполеон Бонапарт, как всегда, обещал больше, чем мог сделать, и его десять тысяч орудий Фетх-Али-шаху до сих пор не поставлены. Но англичане, уже прибыв из Дели в Тегеран, привезли мундирное синее и красное сукно для пяти тысяч сарбазов, а также некоторое количество ружей со штыками. Они обещают безвозмездный заем в пятнадцать тысяч фунтов для модернизации вооруженных сил Персии. В конце концов, все равно, писал хитрый Дж. Браун, кто снарядит и вооружит варваров. Лишь бы они отбросили русских с Кавказа, навязали им войну.
В двенадцатом часу дня, как обычно, Игарри вошел в кабинет своего начальника Хуссейн-хана и начал доклад именно со статьи в «Le journal de Vienne».
Старик выглядел отлично. Вернее, по его морщинистому, цвета печеного яблока, лицу и глазам-щелочкам трудно было понять, хорошо или плохо он себя чувствует.
Его четвертая жена, четырнадцатилетняя Мариам, не скрывающая лица перед переводчиком, давно ставшим членом их семьи, готовила чай. Она грела в камине металлический чайник с водой, потом заливала ею сухие, причудливо свернувшиеся листья зеленого чая, добавляла каплю меда и настаивала отвар, завернув его в свою овчинную жилетку.
— Кто этот Браун, написавший статью? — просил посол.
— Одному Аллаху, да живет его светлое имя в сердцах правоверных, сие известно, — ответил Игарри.
— Но он рассказал правду про англичан. С ними мы ведем переговоры. И сукно доставлено в Тегеран.
— Может быть, они ему и заплатили, — предположил переводчик.
— Зачем? Это им невыгодно. Тут работает кто-то другой. Либо австрийцы, либо русские.
— Мы слишком давно живем здесь, — вздохнул Игарри. — Вот и попались на глаза разведке. А за всем не уследишь.
Нежная Мариам, низко поклонившись, подала чашки с готовым чаем послу и его секретарю.
Переводчик осмелился на секунду задержать взгляд на нее лице. Мариам была хороша, как полураспустившаяся роза. Хуссейн-хан купил ее перед поездкой в Париж в одной небогатой семье, заплатив «мехр» совсем незначительный. В миссии болтали, будто старик уже не в силах совершить нормальный половой акт и потому прибегает к разным извращениям, о коих вслух и рассказывать-то неприлично.
Глубокие синие тени под глазами и пугливая улыбка Мариам отчасти подтверждали эти домыслы. Но по правилам «та’аруф» жизнь любой персидской семьи есть тайна за семью печатями. Что там вытворяет муж, полновластный хозяин своих жен и детей, — никому неинтересно. В крайнем случае, родственники четвертой жены могут возмутиться издевательствами над ней, но они пока далеко, в Тегеране.
— Ночью в гостинице ты не ночевал, — вдруг сменил тему Хуссйен-хан. — Видимо, и тебя совратила эта разнузданная Вена.
— Как всегда, вы правы, о мудрейший.
— Куда ты пошел?
— В бордель «Красный цветок» на Ринг-штрассе. Недешево, конечно. Но там работают только голубоглазые блондинки.
— Какую ты выбрал?
— Самую толстую.
Хуссейн-хан расхохотался и в знак полного одобрения даже хлопнул себя ладонью по колену:
— Вот это по-моему! Мяса, сынок, должно быть много, белого, покорного, ползающего в ногах.
Игарри немного послушал откровения старого развратника и потом кашлянул. Ему не хотелось посвящать весь разговор скользкой эротической теме. Перед ним лежала кожаная папка с тезисами для доклада, свежие, сегодня купленные в городе газеты с подчеркнутыми в них заголовками и фразами, донесение охранника Фархада о том, кто из состава миссии покидал гостиницу и с кем встречался в последние два дня, письмо из Министерства иностранных дел Австрии. Наконец-то он прочел это письмо, перевел и обнаружил, что ничего существенного бумага не содержит.
Под письмо переводчик подложил четыре голубоватых листа, похожих на те, другие, с секретным протоколом. Конечно, на них не было водяных знаков. Не было и печатей с подписями. Но французский текст сын серхенга Резы воспроизвел на бумаге с максимальной точностью и тем четким канцелярским почерком, который характерен для всех дипломатических документов. Между тем замысел его оригинальностью не отличался. Он хотел подменить оригинал этой самодельной копией, а потом, спрятав секретный протокол во внутренний карман фрака, вынести из гостиницы и доставить в особняк княгини Багратион на Риген-штрассе, 22.
Пока между переводчиком и заветным ящиком из сандалового дерева, в котором хранились наиболее важные бумаги, находился Хуссейн-хан, пребывающий в отличном расположении духа и задающий вопросы о прелестях шлюх из «Красного цветка», а также Мариам, которая беспрерывно передвигалась по комнате в своих заботах. Она поправляла подушку под седалищем своего повелителя, доставала из шкафа коробку с заваркой индийского чая, собиралась заправить кальян и для того уже сняла глиняную чашечку на верхушке этого изящного изобретения Востока.
Ровным голосом Игарри рассказывал послу про бордель на Ринг-штрассе, про другие статьи, про донос Фархада. Письмо из австрийского МИДа он даже продемонстрировал начальнику. Австрийцы запрашивали о дальнейшем их пребывании в Вене, поскольку первый срок, согласованный между императором Францем Первым и шахом Фетх-Али, заканчивался через три дня.
Посол продиктовал секретарю ответ. Для него требовалась не простая бумага, а государственный бланк, из тех, что хранились в сандаловом ящике. Ключ от него Хуссейн-хан берег как зеницу ока. Но он отцепил его от связки на своем поясе и передал Игарри, ибо произошло некое неожиданное событие.
Несчастная Мариам — да хранит Всевышний ее невинную душу! — опрокинула почти заправленный черным персидским табаком кальян на пол. Глиняная чашечка на его верхушке раскололась надвое. Это привело посла в бешенство. Кальян был испорчен, а он так любил его! К тому же в этой стране кяфиров достать подобную вещь, наверное, будет непросто.
Пользуясь суматохой, переводчик не спеша переложил оригинал протокола в свою кожаную папку под газеты и вместо него оставил копию. Также он извлек из сандалового ящика один лист с водяными знаками и государственным гербом, аккуратно повернул в замке ключ, вернул его послу и сказал, глядя на Мариам, получившую звонкую пощечину от мужа и пытающуюся скрыть слезы:
— Превосходные кальяны продаются в магазине моего дяди Али-Хабиба. Если позволите, завтра я отвезу вас туда.
— А сколько они стоят? — проворчал Хуссейн-хан.
— Чуть-чуть дороже, чем в Тегеране.
Хуссейн-хан, сразу подобрев, предложил переводчику остаться у него на обед. Давно оторванные от родины, они могли только за софре, расстеленной на полу, вспоминать ее краски и запахи. Сегодня нет ничего лучше классического персидского блюда «чело-кебаб» [21] с поджаренными помидорами и солеными огурцами под соусом из гранатового сока, растертых грецких орехов и кардамона.
Игарри поблагодарил за приглашение и отказался. Он объяснил послу, что очень устал и хочет отоспаться после бурной ночи, проведенной в борделе.
Старик, подмигнув, похлопал его по плечу:
— Ладно, сынок, иди.
Насколько спокойно и обдуманно он действовал, извлекая оригинал протокола, настолько сильно разволновался, очутившись в своей маленькой комнатке. Его охватила нервная дрожь, дыхание сбилось, сердце заколотилось в бешеном ритме. Без сил сын серхенга Резы повалился на кровать и лежал, глядя в потолок остановившимся взглядом.
Вскоре ему удалось дотянуться до графина с водой, подслащенной апельсиновым соком. Глоток жидкости помог преодолеть невероятную слабость. Дрожь постепенно улеглась. Кожаная папка с документами валялась на полу. Он посмотрел на нее, словно на какое-то чудо. Прежнее хладнокровие возвращалось к нему, и он, торжествуя, повторял: «Мне это удалось!»
Игарри окинул жилище новым взглядом. Ничего из имеющихся здесь вещей взять с собой будет ему невозможно. Он должен пройти мимо охранника Фархада так, будто отправляется на обычную послеобеденную прогулку по Вене.
Вытащив всю наличность из потайного места за подкладкой баула, он пересчитал и рассовал ее по карманам. Бежевый шелковый шарф, подаренный матерью, переводчик повязал на шею. Четыре голубоватых листа с тяжелыми сургучными печатями он свернул в трубочку, крепко перетянул бечевкой и поместил во внутренний левый карман жилета вместе с собственным заграничным паспортом. Теперь ему захотелось бежать отсюда без оглядки. Однако время еще не подошло.
