Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2
За разговором оба рыцаря уже поднялись на холм и ехали теперь по живописной местности, откуда открывался великолепный вид. Один хвалит коня другого, и оба обмениваются дружественными словами. «Кабы знал я, что думаешь ты обо мне благородно, кабы имя твое не давило на мою знатность, да не превозносился бы ты над моими родичами — пожалуй, могли бы мы объединиться в верной дружбе, ибо король, оскорбивший меня, и тебе — недруг!»
Такого рода думы мелькали в голове пана Чеча, да и Ольдрих в мыслях своих готов был с ним примириться.
ПАЛЬЦЕРИК
Витековичи и иные чешские дворяне в Австрии как дома. Живительно ли, что льнут они к королеве Маргарите?
Льнут к ней, вертятся вокруг ее дам, целуют ей ручки, и король, которому нравятся галантные беседы, слушает их с удовольствием. Их десятка три, а то и больше, этих девиц, и королева с королем часто проводит время среди них. Пршемысл улыбается, Маргарита грустна. Мысли ее совсем в другом месте — летят они к монастырю святого Франциска, ведут беседу с подругой королевы, Анежкой, отвечая ей беззвучными словами; королева едва не плачет. Под легкий говор, что переходит с предмета на предмет и вьется подобно шелковой ленточке, Маргарита беседует с той, что живет за крепкими стенами, с той, что сейчас читает молитвы. Вот что мысленно говорит Маргарита Анежке:
«Я одета в кружева, при каждом движении шуршит мое роскошное платье, как сухие листья. Мое время — время сожалений. Вижу облака, что плывут по небесному руслу, вижу убегающие годы, вижу свои ошибки. Выбрала я благородного супруга, а он — одинок в моих объятиях, и я одинока, и лоно мое заперто. Бог призывает меня к покаянию и указывает мне твой путь, о блаженная Анежка!»
Король через плечо Маргариты смотрит на одну из фрейлин. Волосы у нее подстрижены так, как у рыцарей, у нее хрупкая шейка; ей шестнадцать лет. Нежны ее ноздри, красиво изогнуты брови, прекрасны глаза. Король заговорил с девицей, ведет ее к столу, покрытому сукном с зелеными и белыми полями: это шахматный стол. Пршемысл просит девицу сыграть с ним. Дворяне не спускают глаз с короля, ибо девица, прозванная при дворе «Пальцериком» — ее рыцарская прическа «пальцер» — ибо эта девица прекраснее всех.
Вот король опять заговаривает с ней и снова целует ей руку, а когда наступает ночь, входит к ней и сжимает ее в объятиях.
Но кто-то из служанок заметил, как Пальцерик выходит из спальни короля. Идет эта служанка к дамам, болтает с другими служанками, и не настал еще обеденный час, как новость разнеслась по всему дворцу.
За обедом дворяне сидят будто в воду опущенные, никто не взглянет на короля, никто не поцелует ручку соседке, но королева улыбается. Она снимает перстень со своего пальца и дает знак той, что прекраснее всех, сесть с ней рядом. И просит ее украсить себя перстнем королевы.
Когда пришел срок, родился от этих объятий сын, нареченный Миколашем. И вырос он самым благородным, а также самым красивым юношей.
БИТВА
Был у короля Пршемысла двоюродный брат по имени Филипп. Характера этот Филипп был легкого, в действиях скорее пылкий, чем рассудительный. И красив он был — какое-то очарование таилось в его натуре, и Пршемысл питал к нему благосклонность. Заботился о нем и в надежде, что Филипп станет опорой Чешского государства, добился, чтобы его сделали Зальцбургским архиепископом. Но Филипп даже посвящения не принял и, не обращая внимания на добрые советы, жил так весело, что возбудил недовольство своего капитула. Тогда каноники выбрали другого пастыря, однако Филипп не желал оставлять свою должность. И вышло так, что баварские герцоги приняли сторону новоизбранного архиепископа, а Пршемысл сторону двоюродного брата. И вскоре началась война. Старые споры, давние причины, вечная борьба за первенство и, конечно же, потеря Штирии (отошедшей к Пршемыслу) побудили вступить в войну и венгерского короля Белу.
Весной 1260 года вышли друг на друга две огромные армии и расположились на рубежах Венгерского королевства и Моравии, там, где река того же названия впадает в Дунай. Одна армия разбила стан на левой стороне, другая на берегу Моравы.
Сто сорок тысяч неприятельских воинов стало против Пршемысла: Болеслав, великий князь Краковский, Даниил, князь Галицкий, сербы, болгары, валахи, дружина греков, наконец, орда кровожадных татар. (Хан Берекай хотел этим подтвердить свой союз с Белой, ибо два этих народа вступили в сговор против христианских владык.)
В чешском лагере — каринтийцы, силезские князья, маркграфы Бранденбургский и Мейссенский. Всего воинов v Пршемысла насчитывалось сто тысяч, из них семь тысяч конницы, с ног до головы закованной в латы. Приятно было смотреть, как носятся они перед лагерем. Сбруя звенит, кони ржут, сверкают мечи. Подскакивают эти всадники к низкому берегу и, возвысив голос, кричат через реку неприятелю:
— Эй, куман, Плавче, чего прячешься?! Так и будешь стоять без дела? Не трусь! Иди сюда, к нам, или дай нам время разыскать тебя в твоем логове! Да не кобенься — мы вежливенько снесем тебе голову! Давай к нам, да поближе, не бойся, достанется на всех! Нас тут парочка добрых юнаков, быстрых лучников, сильных копейщиков, и пленных добываем ловко, и сечемся славно, побеждаем отважно! Приходите же, гляньте на нас вблизи!
Король усмехается, слыша эти крики. Приятна ему нынче похвальба воинов. Он понял, что легкой куманской коннице и татарам с венграми легче двигаться по песчаной почве, чем его железным всадникам. Надо бы переманить противника на свой берег. В поисках утоптанной площади, где легко было бы расскакаться рыцарям, объездил король всю местность вдоль и поперек и остановился возле деревни по названию Кессенбрун. Осматривал, взвешивал выгоды этого места, соображал, что могло помочь врагу, — и вот решение готово. Собрав военачальников, сказал им король:
— Друзья, не хочу ждать, пока кони съедят последнюю охапку сена и у наших кобыл проступят ребра под кожей. Те, у кого хорошо подвешен язык, пускай идут, кричат, пускай раздразнят врага! Оскорбляйте их как угодно, раздуйте пламя их гнева! Пусть высоко взлетит оно, подобно воронам и галкам! Желаю, чтобы венгерский король без помехи перебрался через реку, желаю отступить, и чтоб на его дороге не стоял ни один лучник! Пускай безопасно перейдет брод, пусть ваши оскорбления заставят его это сделать. Слышу яростный свист их дудок, значит, они жаждут боя, и крики их несутся вдоль войска, и копейщики в бессилии своем стучат древками о землю и колотят по воде так, что она взметается фонтаном! А вы раззадорьте их еще больше! Когда они совсем сорвут голос и побледнеют от ярости, скажите им — Пршемысл вызывает короля Белу!
И разъехались ho берегу рыцари, выкрикивая обидные слова венгерским воинам. Когда гнев тех дошел до крайности, к берегу подъехала группа трубачей с барабанщиками, в центре которой ехал король Пршемысл. Трубачи и молоденькие барабанщики стали выкликать имя Белы, повелителя бессчетных воинов. Бела, не колеблясь, подогнал коня к самой воде. Он бледен, борода и усы его встопорщены от ярости.
— Слушаю тебя!
— Король! — кричит ему Пршемысл. — Я обращаюсь не к рабам твоим и не к слуге хана Берекая, который — язычник, лжец и собака; мои слова — к тебе, рыцарственный король!
Бог даст одному из нас победу, другого загонит в даль великую, туда, где горе, и пустота, и смерть. Войско у тебя большое — а есть ли отвага? Позволь нам мирно перейти через реку. Отойди со своими людьми на двадцать крат, двадцать полетов стрелы, и на третий день в шестом часу сойдемся в битве.
А коли опасаешься, что я стану ногой на твоей земле, — иди сюда сам, и мое войско отойдет на двадцать крат, двадцать выстрелов.
— Никто не назовет меня робким королем! Чтоб мне не вернуться в свою страну, чтоб умереть мне позорной смертью и никогда не носить короны, коли не отыщу тебя в твоем теплом гнездышке! Хочешь битвы? Ах, несчастный король! Вижу за тобой только кучку людишек, за мной же — необозримое войско! Ступай, отходи на свои двадцать раз по двадцать выстрелов и послезавтра в шесть часов приготовься к гибели!
И заколыхались прапорцы, затрубили трубы — отступает чешское войско. Пршемысл приказал воинам мирно отдыхать. Разрешил им разойтись по укрытиям, сам же с рыцарями оттянулся к избранному месту у деревни Кессенбрун.
А конные куманы, татары и венгры переходят через реку Мораву. Лошади высоко поднимают головы, всадники — руки с оружием. В воду! Глубже, глубже! Вперед! Лица горят жаждой боя, гнев обуревает людей, самые нетерпеливые шпорят коней и бьют мечами по вспененной воде.
Конница переправилась, и ни одна стрела не просвистела над нею; вот вышли на берег, построились — и тотчас первый полк двинулся в наступление, за ним скачут куманы, татары и воины воинственного короля.
