Александр Спешилов - Бурлаки
Меркурьев запросил указаний в уездном совдепе, а тамошнее начальство возмутилось. Зачем, дескать, обращаться в вышестоящую организацию, когда можно проявить власть на месте…
И Меркурьев решил проявить на месте свою власть. Стал он ежедневно подолгу сидеть на берегу Камы. Мы думали, что старый капитан опять по реке затосковал, но оказалось совсем другое.
Однажды, когда Меркурьев был на своем посту, из устья Обвы на Каму выплыл за пароходом большой плот.
Председатель быстро сбежал под берег и, когда пароход подошел ближе, дал из нагана два выстрела и закричал:
— Ставь плот к берегу. Не то всех перестреляю!
На плоту спустили якорь. От парохода отделилась лодка. Выехал сам капитан.
— Алексею Петровичу! — поздоровался капитан. И это не было странно. Меркурьева знали все капитаны на Каме. — Ты чего развоевался?
— Здравствуй, Володя! Знаешь, нынче власть на местах. Подтягивай плот к берегу, и никаких разговоров.
— Не могу, Алексей Петрович. Я вроде извозчика, сам понимаешь. На плоту уполномоченный. Ему и приказывай, если ты власть.
— Ты, Володя, со мной не шути! — сдвинув брови, буркнул Меркурьев. — Делай, что говорю. А то ссажу на берег и сам все сделаю. У нас в Строганове без тебя найдутся капитаны.
— Кто отвечать будет? — спросил капитан Володя.
— Я — власть, я и отвечаю. А ты ни при чем.
Капитан возвратился на пароход. Плотовщики вывезли на берег чалку и подтянули плот к песку. Из «казенки» вышел уполномоченный — молодой человек в кожаном пиджаке и таких же штанах. Спросил:
— Что за остановка? Почему задерживаете плот?
— Это не остановка, а выгрузка, — разъяснил Меркурьев. — Выходи на берег. Казенка и дрова мои.
— Вы что? Рехнулись? — возмутился уполномоченный. — Кто вы такой?
— Председатель волисполкома. Имею распоряжение из уезда.
— Дикое распоряжение.
— Как так дикое? Ты, парень, контрик, что ли? Против Советской власти идешь? — припугнул уполномоченного председатель.
— Дикое распоряжение, — продолжал спорить уполномоченный. — Дрова заготовлены для завода, а не для вас.
— А мне плевать, для кого они заготовлены. Здесь моя власть…
Пока уполномоченный ездил в село Никольское на телеграф, пока суд да дело, плот разгрузили, дрова развезли. На берегу даже виц и клиньев не осталось.
Вскоре мне пришлось побывать в Никольском. Зашел я и в тамошнюю больницу навестить Павла Ивановича. Рассказал ему о меркурьевском способе заготовки дров.
Ефимов страшно возмутился:
— Неужели не понимаете, что наши заводы сейчас работают на армию? Надо Меркурьева, да и вас с ним заодно, и уездный исполком привлечь к революционной ответственности… Ведь мы же так сами разрушаем тыл Красной Армий, анархию разводим… Как держат себя ваши комиссариатские офицеры?
— Хорошо. Охлупина в партию приняли.
— Зря это сделали.
— Почему? — возразил я. — Чудинову, как сыну капиталиста, не следует доверять, а Охлупин вышел из крестьян.
— Все это очень подозрительно.
Я пошутил:
— Ты, Павел Иванович, не заразился от товарища Панина лишней дальнозоркостью?
— Не знаю, — ответил Ефимов. — Только у Панина зрение куда лучше, чем у нас с тобой, хотя он и проворонил мятеж мобилизованных.
Глава V
ВРАГ ПЕРЕВАЛИЛ ЧЕРЕЗ УРАЛЬСКИЕ ГОРЫ
Однажды по дороге в комиссариат я зашел в исполком. Среди дежурных крестьян заметил двух молодых парней из Боровской десятни, где уже несколько дней Романов занимался с допризывниками.
— Вы, ребята, зачем сюда приехали? С занятий сбежали, что ли?
— Нет! Нас сегодня сам Романов отпустил.
— А остальные занимаются?
— Нет. Он не сам отпустил — ему велел отпустить какой-то дядя…
— Пошли со мной. — И я привел их к Панину.
— Рассказывайте, какой дядя велел вас отпустить.
— А большой отряд конных мимо проехал в сторону Алексеевского. Как поравнялись с нами, ихний начальник, толстый, с саблей, трубка у него, как самовар, крышка серебряная, подъехал к Романову и говорит: «Кончайте занятия, поручик».
— А Романов что?
— Слушаюсь, говорит. Даже руку к козырьку приложил. И отпустил нас домой. А нам-то что.
Ребят больше не задерживали, а Пирогов с отрядом выехал в Боровскую десятню.
В конце дня строгановские крестьяне привезли к нам полумертвого паренька. Оказался он моим товарищем по работе — делопроизводителем военного комиссариата в соседнем селе Алексеевской, Борисом Голдобиным.
Когда Голдобин отогрелся немного и пришел в себя, он рассказал нам такое, от чего у меня мурашки по коже поползли.
Утром он шел из деревни в село на службу. На окраине, у хлебного сарая, увидел каких-то верховых. У каждого из них на груди был приколот красный бант. Голдобин прошел мимо и направился к военкомату. Навстречу попался комиссар. Рядом шел военный, толстый, с трубкой в зубах.
— Не помнишь, была у трубки крышка? — спросил Панин.
— Помню! С крышкой. Она как жестяная.
— Дальше рассказывай.
Голдобин слышал, как комиссар называл военного товарищем Ефремовым. Когда они, и Голдобин тоже, проходили мимо исполкома, вдруг на них набросились какие-то солдаты.
Комиссара и Голдобина втащили в исполком, а Ефремов куда-то исчез.
— Я поглядел в окно. Идет по улице наш начальник милиции, — говорил Голдобин. — Вдруг к нему подъехал верховой и шашкой голову отрубил. Я закричал, а меня по голове чем-то ударили…
Арестное помещение, рассказывал дальше Голдобин, до отказа забили. Там уже сидели не только партийные, но и все беспартийные советские работники. Из дома приезжих привели Никольского судью и двух командировочных — они там случайно остановились, подводы ожидали.
Последним втиснули председателя исполкома Некрасова и закрыли дверь на замок.
Товарищи пропустили Некрасова в дальний угол, где свалена была куча пихтовых веток, приготовленных для украшения исполкома к празднику. Некрасов до того был избит, что не держался на ногах. Его уложили в углу на пол и закидали ветками в надежде на то, что, может быть, именно эта «соломинка» спасет председателя от гибели.
Арестованных вывели на берег речки за селом и всех порубили шашками. Удалось спастись одному Голдобину. После ухода палачей он очнулся в груде трупов и переполз к стогу сена, где его и подобрали приехавшие за сеном строгановские крестьяне.
— А что с Некрасовым? — спросил Панин.
— Не знаю. Он в камере оставался…
Наш отряд прочесал все окрестные леса и лога, но шайка бандита, называвшего себя Ефремовым, исчезла, как будто ее и не было совсем.
— Кулачье, — сделал вывод Панин. — Сделали налет, а теперь сидят спокойно по деревням.
Некрасову спастись не удалось. Когда уже стемнело и банда оставила село, он вылез из-под прикрытия и вышел из открытой камеры. Но едва только он появился на улице, его задержали местные кулаки и прикончили ударом топора-колуна.
Чтобы не допустить такого же неожиданного налета на Строгановскую волость, мы у себя объявили военное положение, выбрали ревком.
Бычков обратился с просьбой к командованию десятого кавалерийского полка, чтобы выделили хотя бы эскадрон для патрулирования по дорогам. Один из командиров полка, бывший капитан Корочкин, ответил, что воинская часть в местные гражданские дела не вмешивается и с бабами не воюет.
В глухое осеннее время, забрызганный грязью, я возвращался домой из поездки по деревням. Село уже спало, на грязной улице было черным-черно. Я опустил поводья, предоставил коню самому выбирать дорогу. Когда проезжал мимо дома, где жила Фина Суханова, конь свернул с дороги и ткнулся мордой в ворота. Я потянул было за повод, но конь повернул ко мне голову и заржал.
Делать нечего, пришлось постучать. Вышла Фина и открыла ворота. Въехав во двор, я поставил коня под навес и пошел в избу.
На столе в комнате Фины горел огонек, а сама она, по-видимому, еще и не ложилась спать.
— Сумерничаешь? — шутя спросил я Фину.
— Не то. Не до сна… Да ты не знаешь, наверное…
— Что такое?
— Несчастье, большое несчастье. Эсерка Каплан стреляла в товарища Ленина… Ленин тяжело ранен…
Мы долго сидели в молчании.
— Я боюсь одна оставаться, — заговорила Фина. — Тетка уехала в гости. Мне страшно одной.
— Одевайся, Фина. Едем.
Усадив Фину в седло, я взял в руки повод и зашагал по грязной дороге.
Когда мы с Финой зашли в исполком, на нас никто не обратил внимания, все внимательно слушали, что вполголоса говорил Меркурьев.
— До чего дело дошло, товарищи. В июне Володарского убили, теперь Урицкого. На Владимира Ильича Ленина руку подняли. В ответ на гнусные действия врага партия большевиков объявила красный террор.
