Александр Кравчук - Галерея римских императоров. Доминат
Таким образом, всего за несколько месяцев правления Юлиан, находясь в Константинополе, сумел сделать очень многое, в основном в области политики внутренней. В границах империи не существовало ни одного очага сопротивления, так как Аквилея, где с поздней осени 361 г. оборонялись верные Констанцию солдаты, сдалась в январе или феврале следующего года. Настало время подумать о внешних врагах.
За Нижним Дунаем представляли опасность готы. В окружении цезаря раздавались голоса, что надо бы перейти реку и расправиться с ними раз и навсегда. Юлиан, однако, счел, что этот противник его недостоин. Он мечтал разбить персов, покорить царя царей, отомстить за падение Амиды и других крепостей, понести римских орлов далеко на восток, как это сделал Траян двести пятьдесят лет тому назад.
Но чтобы претворить этот план в жизнь, необходимо было покинуть Константинополь и перенести резиденцию ближе к будущему театру военных действий. А потому в мае 362 г. Юлиан простился с родным городом и, не торопясь, через страны Малой Азии направился к Сирии.
АНТИОХИЯ
По пути в Сирию цезарь сначала посетил Никомедию, все еще лежащую в руинах после ужасного землетрясения почти трехлетней давности. Он помнил этот город времен своего детства и учебы богатым и цветущим, где жило много знакомых и друзей. Юлиан не стеснялся слез, проходя в траурном шествии по узким дорожкам среди развалин. Не пожалел он и пожертвований на помощь населению и восстановление города.
Затем император совершил паломничество в святилище древнейшей богини Малой Азии в Песинунте. Называли ее Великой Матерью Богов или Кибелой, и была она богиней плодородия и сил природы, а также хранила от болезней и опасностей войны. 22 марта, то есть в начале календарной весны, там проходили церемонии, во время которых оплакивалась смерть спутника богини, Аттиса, а двумя днями позже радостно встречали добрую весть о его воскресении. Поскольку Аттис одновременно считался воплощением бога Солнца, Юлиан относился к нему с особым почтением и, еще будучи в Константинополе, написал как раз в дни мартовских празднеств теологический трактат в честь обоих божеств, который завершил молитвой: «Пусть для меня будет плодом почитания Тебя правда о моем отношении к богам, совершенство в служении им, честность и успех в любом деянии, какое начинаю я на государственном и военном поприще, а в итоге завершение жизни в спокойствии и уверенности, что путь ведет к Вам».
Верховной жрицей богини цезарь назначил Каликсену, но общим положением дел в Песинунте остался недоволен, так как приверженцев богини Кибелы он встретил там совсем немного. Вскоре после его отъезда двое молодых христиан осквернили святилище. Они были пойманы и предстали перед императором, который одного из них, хотя тот вел себя нагло, велел отпустить, вероятно, приняв за помешанного, а второго только высечь, что считалось в те времена отеческим наказанием.
В Анкире, нынешней Анкаре, цезарь вершил правосудие, а затем проезжал через Каппадокию, землю, где мальчиком провел несколько лет в имении Мацеллум. Но в это имение император не завернул, вероятно, слишком неприятны были воспоминания.
17 июня 362 г. Юлиан подписал один из важнейших законов, изданных в его правление. «Руководители учебных заведений и учителя должны, прежде всего, отличаться примерным поведением, а также речью. Поскольку я не могу посещать каждый город лично, сим повелеваю, чтобы каждый, желающий учительствовать, не принимал на себя этих обязанностей скоропостижно и необдуманно, а предстал прежде перед членами сословия, и с общего одобрения лучших его представителей был утвержден городским советом. Соответствующее постановление надлежит представить на мое усмотрение».
На практике это означало, что каждый преподаватель обязательно утверждался императорской канцелярией. Такая прекрасная и справедливая забота о повышении уровня образования в империи имела, однако, и второе дно. Законодатель заботился, таким образом, о том, чтобы обучением молодежи занимались люди, преданные идеалам старой культуры и верные прежним богам. Во всяком случае, Юлиан первым в истории империи ввел в практику принцип подчинения образования государственной власти.
Продолжая свое путешествие, цезарь вступил на земли Киликии. Здесь он встретил приятеля времен учебы в Афинах, Цельса, которого пригласил в свой экипаж и так, к восторгу толпы, следовал далее по берегу моря. Ехали по той самой дороге, где столетия назад маршировала армия Александра Македонского.
У сирийской границы императора ожидала делегация жителей Антиохии. Среди них присутствовал и Либаний: «Он чуть было не проехал мимо, не узнав меня, ибо лицо мое изменилось вследствие болезни и течения времени. Однако дядя его сказал, кто я такой. Он тут же ловко повернул коня, взял меня за правую руку и долго не отпускал, очаровательно шутя. Я поддерживал беседу в шутливом тоне».
Толпы народа с энтузиазмом приветствовали правителя у городских ворот и на улицах, но когда кортеж уже приближался ко дворцу, с разных сторон вдруг раздались отчаянные стоны и рыдания. Это женщины оплакивали смерть Адониса, спутника богини Астарты, как раз на этот день пришелся ежегодный праздник; а через несколько дней предстояло радоваться его воскресению. В окружении Юлиана этот неожиданный всплеск отчаяния посчитали злым предзнаменованием. Для нас же упоминание о совпадении двух событий является важным хронологическим указателем на присутствие цезаря в Антиохии 16 июля, так как именно в этот день там отмечали смерть Адониса.
Антиохийцы и Юлиан были весьма расположены друг к другу, ибо рассчитывали на взаимную пользу. Цезарь надеялся, что в этом большом эллинском городе его планы возрождения старой веры найдут широкую поддержку. Он уже ранее списал городской общине часть долгов по налогам, а жители ожидали от правителя, что тот сможет остановить бешеный рост цен на продовольствие. Причиной же дороговизны были действия еще прежнего императора, Констанция, который для снабжения своих войск опустошил склады восточных провинций, а последний урожай был весьма скромным из-за зимней засухи. Однако, как принято в таких случаях, все были убеждены, что у купцов и крупных землевладельцев закрома полны и они только ждут, когда цены на хлеб еще повысятся.
Когда во время гонок на колесницах Юлиан появился в своей ложе, весь ипподром принялся дружно скандировать: «Все полно, все дорого!» На следующий день император призвал местных богатеев и сановников и пытался их убедить, что — это его слова — «лучше отказаться от несправедливого заработка и помочь согражданам». Можно легко догадаться, что эти наивные призывы к благоразумию и ответственности не встретили у собравшихся ни малейшего сочувствия.
Работы у Юлиана, как всегда, было много. «В течение того же дня он отвечал многочисленным делегациям, посылал письма в разные города, военачальникам и наместникам, а также друзьям, выслушивал послания, принимал решения по петициям. А говорил он так быстро, что руки секретарей за ним не успевали. Отдыхать могла прислуга, а он переходил от одного занятия к другому. Покончив же с общественными делами, он ел, лишь бы подкрепить силы, и набрасывался на стопки книг, читая громко и без перерыва, словно цикада, покуда вечером его снова не призывали заботы об общем благе. Обед бывал еще более скромным, нежели первый прием пищи, а сон такой, какого и следовало ожидать после столь скудной еды. И снова являлись другие секретари, что проспали день в постели. Ибо помощники должны были сменяться и отдыхать по очереди, а он менял только род занятий». Такова реляция Либания, имевшего возможность вблизи наблюдать юлианов образ жизни в Антиохии.
Эти слова подтверждает и Аммиан Марцеллин, также бывший свидетелем пребывания цезаря в столице Сирин: «Не привлекали его никакие соблазнительные удовольствия, которыми так богата здешняя земля, а для якобы отдохновения обратился он к делам судебным, как и иным, трудным и военным. (…) Разрешая спорные проблемы, он, правда, вел себя не всегда верно, расспрашивая стороны об их религиозных убеждениях, но вы не найдете ни одного его приговора, которое противоречило бы истине. Никто не мог его обвинить, что он свернул с прямой дороги справедливости ради религии или чего иного».
А значит, Юлиан, так привязанный к своим богам, чувствовал себя прежде всего императором, ответственным за правопорядок и благополучие своих подданных, независимо от их убеждений и верований. Этот факт поражает каждого, кто беспристрастно анализирует деятельность этого правителя. «Подавляющее большинство эдиктов никоим образом, даже косвенно, не связано со сферой религиозных интересов. Они одинаково благодетельны и по отношению к язычникам, и к христианам. И те, и другие в равной мере пользовались улучшенными дорогами, более действенной, нежели прежде, юстицией, более равномерным распределением общественных тягот между разными слоями». Так писал в свое время Станислав Венцковский в своем труде о Юлиане как администраторе и законодателе. А вот мнение Тадеуша Котули из его книги, посвященной Северной Африке времен античности: «Цезарь не был оторванным от жизни мечтателем, как иногда полагают. (…) Как во всей империи, так и в Африке он защищал интересы горожан, заботился об обустройстве городов, условием чего было налаживание все ухудшавшегося состояния городских финансов».
