Мария Сосновских - Переселенцы
– Ну, что там караулить-то… Днем из Аргаяша Ульяна прийти сулилась, она присмотрит!
Митрич вроде бы притих; поужинал и пошел спать на сеновал. Отец тоже пошел отдохнуть перед дорогой, и Соломия, не спавшая прошлую ночь, разделась и быстро заснула. Но спать долго не пришлось: за дверью послышались шаги, шорох, потом что-то звякнуло. Она открыла глаза и с ужасом увидела: в щель дверного притвора просунулось узкое лезвие ножа и медленно поднимает крючок…
Со сдавленным криком Соломия вскочила с постели и лихорадочно натянула платье.
– Кто это?!
На пороге показались две черные фигуры, и она услышала голос Митрича:
– Говори, сукина дочь, где отец брильянты прячет!
– Н-н-е знаю… не знаю ничего ни про какие брильянты … – пересохшими губами прошелестела Соломия.
– Сейчас ты, стерва, у меня заговоришь! – прогудел второй голосом давешнего бродяги, и в руке у него блеснуло узкое лезвие.
Соломия опрометью кинулась к окну с одной открытой из-за жары створкой и даже не выпрыгнула, а, не помня себя, вывалилась наружу.
Вихрем она донеслась до тракта, на бегу оглянулась: по счастью, за ней не погнались, но она все равно во весь дух бежала к Аргаяшу и опомнилась только возле мостика через речушку, где начинались огороды.
«Что теперь делать-то? – думала Соломия. – В волостном правлении нет никого – только что рассвело еще… Может, старосте все рассказать?».
Постучав в ближайший дом, она узнала у открывшей ей глуховатой старухи, что старосту зовут Иваном Максимовичем, а дом его, крытый железом, – совсем рядом.
– Ну, что я один могу сделать? – пожал плечами староста, выслушав рассказ Соломии. – А вдруг не двое там, а шайка целая? На авось ежели сунешься – свой же лоб под обух подставишь…
Соломию только теперь начал бить озноб от пережитого ужаса, она вся дрожала крупной дрожью, стуча зубами.
Староста повел Соломию в дом.
– Ты, девонька, пока в себя приходи, а я пойду до урядника, да не знаю, дома ли: он в Казань, в губернию уезжал… Да и без стражников в таком деле не обойтись!
Он повернулся к приоткрытой двери горенки и крикнул:
– Марфа, вставай, принимай гостью! Да дай ей что-нибудь теплое – знобит ее, сердешную, все никак согреться не может…
Жена старосты, полная красивая женщина средних лет, вынесла Соломии большую шаль с кистями.
– Здравствуй, голубушка! На-ко вот, согрейся! Да ты не захворала ли? Вся дрожмя дрожишь, а на дворе-то вон какая теплынь стоит… Что у вас стряслось-то?
Соломия, с головы до пят закутавшись в шаль и, наконец, уняв дрожь, рассказала о ночном нападении грабителей и о том, как ей чудом удалось спастись. Слушая ее, хозяйка только ахала и охала без конца.
Потом она, поднявшись, сказала:
– Коров доить пора… Ты уж не обессудь, посиди пока – мы вдвоем с работницей скоро управимся, а уж я тебе молочка парного принесу!
Хозяйка вышла, и тотчас вернулся от урядника староста Иван Максимович.
– Нету, девонька, дома урядника-то… Но я в селе мужиков надежных собрал, они подойдут вот-вот, и поедем все на постоялый двор, к батюшке твоему! Сейчас запрягать пойду, как запрягу, так позову тебя!
Он вышел и оставил Соломию наедине с ее тревожными мыслями.
Та насилу дождалась, пока староста позовет ее. Соломию начало мучить недоброе предчувствие.
Конец Пантелея Китаева
Когда она вышла во двор, там уже было четверо молодых крепких мужиков; у каждого под опояску был засунут топор. Иван Максимович вынес из горницы ружье и положил в запряженную бричку, потом бросил туда еще крепкую веревку и трехрогие вилы, и кони тронули по тракту к китаевскому постоялому двору.
Свежий след от ворот постоялого двора явно говорил о том, что кто-то совсем недавно уехал в сторону Казанского тракта.
Во дворе не было ни души. Староста с Соломией и тремя мужиками, оставив одного при лошади, осторожно вошли в дом и стали обходить все комнаты.
В передней и гостиной царил страшный беспорядок: валялись разбросанные вещи, опрокинутые стулья – было видно, в доме что-то искали посторонние люди.
В спальне Пантелея Кузьмича стоял полумрак: оба окна были наглухо завешаны плотными шторами. Соломия отдернула одну, яркие солнечные лучи хлынули в окно, но в спальне никого не оказалось. Постель была скомкана, подушки вспороты, повсюду слоем лежали перо и пух, ящички ночного столика валялись на полу. В самом углу нашли рубашку и жилет хозяина.
Дверь в другую комнату была приоткрыта, а из замочной скважины торчал ключ. Перед вошедшими предстало ужасное зрелище: весь пол был залит кровью, а Пантелей Кузьмич ничком лежал на полу. На затылке убитого зияла рана, череп был проломлен, и виднелся грязновато-серый мозг…
При виде этого зрелища даже пожилому, видавшему виды старосте стало не по себе, а молодые мужики вместе с Соломией шарахнулись к двери. В коридоре Соломию охватил приступ неудержимой рвоты…
Опомнившись, мужики вернулись к трупу. Как раз над головой мертвеца была искореженная железная дверца стенного тайника, рядом валялся маленький ломик.
Тем временем пришедшая в себя Соломия думала… Нет, она думала не об убитом отце, а неотрывно глядела в открытое окно своей спальни на клумбу, не добрались ли и до ее тайника? Но на клумбе, как и раньше, мирно цвели маргаритки и резеда…
– Ну, мужики, без пристава теперь не обойтись. И караул к дому ставить придется, – сказал староста в комнате убитого.
– А это что? – староста только сейчас разглядел на полу и поднял бронзовый подсвечник. – Экая прости Бог, срамота! И чего только не держат в богатых-то домах – никак баба голая!
– Дай поглядеть, Иван Максимыч! – попросил один из мужиков, но сейчас же выронил подсвечник из рук, – фу, да на нем кровища! Не иначе этой штуковиной Китаева и порешили…
Староста в это время снова заглянул в тайник на стене и теперь держал в руках черную шкатулку.
– Пустая коробка-то, а до чего красивая – как зеркало черное! Ну-ка, пойду к дочке его – знает, поди-ка, что в ней отец держал!
При виде шкатулки Соломия побледнела, быстро взяла себя в руки и сделала безразличное выражение лица.
– Коробка вот эта в стене лежала. Не знаешь ли, что в ней держал… покойный-то?
– Не знаю! Там его кабинет был, и туда он никого не пускал, а ключ при себе носил…
Во дворе обнаружилось – нет легкой брички, на которой ездил Митрич.
«Из-за лошадей да брички на смертоубийство не идут. Нет, тут что-то не так… Да разве узнаешь правду в этом воровском притоне?» – думал староста. А вслух сказал:
– Вот что, мужики, придется вам покараулить дом, пока становой не приедет!
Мужики роптать было начали:
– Вот еще забота на нас навязалась, ведь сенокос в разгаре, Иван Максимыч! Закрыть, может, дом-то, да и все – покойника не украдут небось… А девчонку в Аргаяш с собой возьмем!
– Нет, ребята, негоже так делать. Караулить все едино придется. Урядник скоро приедет, да что урядник? Тут станового придется везти из Казани: дело-то нешуточное – смертоубийство! Без станового нельзя никак… Ты, Афоня, останешься тут, пока урядник не приедет. С вечера двое будут на карауле – Евден и Михайло. А мне придется кого-то послать в губернию за становым…
Страшная весть с быстротой молнии распространилась по селу: убийство!
– Говорят, Митрич подвел целую шайку… Китаева начисто ограбили и убили, и Соломийку тоже убить хотели!
Ульяна, бывшая китаевская повариха, и сейчас приходила иногда прислуживать, попеременно то крестилась, то хлопала ладонями по бедрам.
– Ну, спасибо – Бог-милостивец смерть от меня отвел: не пошла я на постоялый об это время, а то тоже ухайдакали бы! Вот она, жисть-то какая – сёдни не знаешь, што завтре стрясется… Ведь живой-здоровый позавчерась приходил ко мне Китаев-то, мол, присмотришь за домом, мы в Казань собираемся съездить. Ан вот он, уж неживой… Все под Богом ходим!
В этот день в Аргаяше только и разговору было, что об убийстве. Китаева не жалели, большинство говорило так:
– Ну, видать, что заслужил, то и получил. Много дружков было, они и ухлопали! Небось, деньги не поделили…
Другие вздыхали чуть ли не с завистью:
– А сколь вина выхлебал покойничек – мы всем селом столь не выпили…
Третьи удивленно пожимали плечами:
– Надо же, за столько лет не попался ни разу, а говорят, что он главный разбойничий атаман был!
Приехали становой пристав с урядником, вели следствие, вызывали по одному всю прислугу и работников постоялого двора.
Допрашивали и Соломию – она сказала то же самое, что говорила и старосте в день убийства. Тогда становой показал ей лаковую шкатулку и спросил напрямик:
– Ты же взрослая девушка, неужели ты не знала, что твой отец в этой шкатулке держал?
