Роберт Фаббри - Веспасиан. Трибун Рима
Молодой и амбициозный аристократ, Корбулон нещадно подгонял солдат, стремясь поспеть прежде, чем восстание будет окончательно подавлено и его личный шанс прославиться исчезнет.
Встретившись с проводниками, колонна оставила дорогу у восточной оконечности Родопского хребта и теперь направлялась на северо-восток по нехоженным тропам у подножия гор, с целью оказаться с северной их стороны и далее следовать на северо-запад до пункта назначения. Она находилась на землях целетов, племени, оставшегося верным Риму и его марионетке, царю Реметалку. По большей части целетами двигала ненависть к северным соседям, бессам и дейям, взбунтовавшимся в предыдущем году против наборов в римскую армию.
Видя, как Корбулон, закончив переговоры с проводниками-целетами, разворачивает лошадь и возвращается к голове колонны, стоявшие в рядах первой когорты из четырехсот восьмидесяти легионеров-новобранцев Веспасиан и Магн переглянулись.
– Как понимаю, наш уважаемый предводитель настойчиво толкает еще одно племя к бунту, – с усмешкой заметил Веспасиан, следя за тем, как багровый от ярости военный трибун проезжает мимо авангарда из ста двадцати галльских конников-ауксилиариев. – Если так дальше пойдет, не миновать нам раскачивания в деревянных клетках над священными кострами фракийцев.
– Я думал, что это обычай германцев и кельтов, – заметил Магн, поудобнее пристраивая натертые седлом мозоли.
– Не сомневаюсь, что и у этих варваров найдется не менее зверский способ тешиться с пленниками. Остается надеяться, что заносчивость Корбулона не подтолкнет фракийцев применить их к нам.
– Трибун! – рявкнул Корбулон, останавливая коня рядом с Веспасианом. – Мы встаем здесь на ночь – эти рыжие лисьи выродки отказываются идти сегодня дальше. Распорядись насчет постройки лагеря.
– Есть, командир.
– И еще, трибун, – Корбулон бросил на Веспасиана пристальный взгляд поверх длинного, выдающегося вперед носа, главенствующего над тонким угловатым лицом. – Прикажи центуриону Фаусту удвоить ночные караулы. Не доверяю я этим ублюдкам, которые из кожи вон лезут, чтобы замедлить наше продвижение.
– Я думал, что они верны Риму?
– Единственное, чему верны эти дикари, так это своим вонючим племенным богам. Они собственную мать зарежут.
– Мы, похоже, движемся очень кружным маршрутом.
– Фракийцы не спешат доставить нас к цели. Всякий раз, как я настаиваю идти на северо-запад, они находят какую-нибудь причину и через милю-другую снова сворачивают на северо-восток. Словно собираются вывести нас совсем в другое место.
– Сюда, например? – Веспасиан обвел взглядом сначала горы слева, потом густой сосновый лес, простиравшийся в низине насколько хватало глаз. – Не лучшая позиция для лагеря, слишком все закрыто.
– Точь-в-точь моя мысль, но что поделаешь? До заката чуть более трех часов, а без помощи проводников ничего лучшего нам не найти. Поэтому остаемся здесь. Хотя бы с древесиной трудностей не возникнет. Так что подряжай людей, я хочу, чтобы на ночь лагерь был обнесен частоколом – будем вести себя, как на вражеской территории.
Веспасиан смотрел вслед едущему вдоль колонны начальнику. Тот был на семь лет старше юноши, прослужил три последних года при штабе Поппея, а до этого год провел на границе на Рейне. Хотя Корбулон тоже являлся выходцем из провинции, его семья вот уже два поколения принадлежала к сенаторскому сословию, и молодой офицер вел себя с высокомерием человека, привыкшего к почету. Факт, что его вместе с примипилом, то есть первым центурионом Четвертого Скифского Фаустом, отослали в Италию за новобранцами, в результате чего летняя кампания началась без него, больно ранил тщеславие Корбулона. Отсюда проистекала нетерпимость к малейшим просчетам и ошибкам со стороны неопытных рекрутов, выразившаяся за семьдесят дней марша в несчетном количестве порок и одной казни. Трибун вполне заслуживал употребленного Магном эпитета «вонючего хорька», но даже ограниченный военный опыт подсказывал Веспасиану, что инстинкт военачальника у Корбулона верный, и юноша ревностно принялся исполнять полученные приказы.
– Центурион Фауст!
– Да, командир!
Центурион замер по стойке «смирно», тренькнув фалерой – металлическим диском, прикрепленным к доспеху. Эту награду ему пожаловали за двадцать два года службы. Поперечный гребень из конского волоса выглядел таким же жестким, как и его хозяин.
– Распорядись строить лагерь из частокола и выставить двойные караулы.
– Есть, командир! Буцинатор, труби «Приготовить лагерь»!
Сигнальщик поднес к губам четырехфутовую буцину и выдул последовательность пронзительных звуков. Эффект был мгновенным: две когорты новобранцев скинули с плеч ранцы и пилумы, после чего, подгоняемые вырезанными из виноградной лозы палками центурионов и окриками их заместителей, опционов, устало разбрелись по группам. Одним надлежало копать ров, вторым – трамбовать грунт, третьим – рубить колья. Турмы вспомогательной галльской кавалерии рассредоточились спереди и сзади колонны, образовав прикрытие для работающих легионеров. Еще дальше мелкие подразделения фессалийской легкой конницы и пешие лучники патрулировали окрестности. Слуги и рабы разгружали поклажу, сгоняли животных в табун и выравнивали грунт. Инженеры тем временем размеряли пространство и размечали линии, где вырастет квадратный частокол, и определяли место для каждого из двухсот папилионов – восьмиместных палаток.
Походной колонне потребовалось буквально несколько минут, чтобы превратиться в деятельный людской муравейник. Каждый был занят работой, за исключением дюжины фракийских проводников, которые расселись на корточках и укрылись от холодного ветра с гор, завернувшись в грубые накидки из неокрашенной шерсти и надвинув поглубже причудливой формы шапки из лисьего меха. Переговариваясь друг с другом на своем неудобоваримом языке, они безразлично смотрели, как лагерь обретает форму.
К заходу солнца измученные легионеры уже готовили ужин под защитой лагеря, представлявшего квадрат со стороной в триста шестьдесят футов. Каждый солдат либо вырыл, выбрасывая землю на внутреннюю сторону, где его товарищи уплотняли двухфутовой высоты вал, четыре фута траншеи шириной в пять футов и глубиной в три, либо нарезал и обстругал достаточное количество кольев, чтобы перегородить ими такой же отрезок пространства. И все это после шестнадцатимильного перехода по пересеченной местности. Разбившись на группы по восемь, новобранцы расселись у чадящих костров, разведенных вблизи кожаных палаток, и жаловались на тяготы непривычной военной жизни. Резкий запах застарелого пота перебивал аромат немудреной армейской похлебки, булькающей в котлах. Даже дневной рацион вина не в силах был вызвать смеха или сподвигнуть на веселый разговор.
Веспасиан сидел у полога, прислушиваясь к ворчанию подчиненных, Магн тем временем тушил свинину с бараньим горохом, составлявшую их ужин.
– Бьюсь об заклад, в эту минуту много найдется таких, кто горько жалеет о своем решении встать под «орла», – заметил юноша, сделав глоток вина.
– Привыкнут, – отозвался Магн, бросая в котелок листья дикого тимьяна. – Первые десять лет самые трудные, а потом все идет как по маслу.
– Ты отслужил полные двадцать пять?
– Я поступил, когда мне было пятнадцать, и одиннадцать лет провел в Пятом легионе Жаворонков на Рейне. Потом перевелся в когорту городской стражи. Там служат шестнадцать, так что мне повезло – еще пять, и все. Но до опциона я так и не дорос: по большей части из-за неграмотности, ну и постоянные драки на руку тоже не играли. Когда меня отпустили, я решил превратить недостаток в достоинство и стал кулачным бойцом. Платили лучше, но били крепче. – Подчеркивая эффект от сказанного, Магн потер скрюченное ухо. – Кстати, эти сосунки ноют, потому что им первый раз довелось строить полноценный лагерь после дневного марша. За летнюю кампанию привыкнут, если переживут ее, конечно.
Веспасиан поразмыслил над этими словами. С того дня, как они присоединились к уже тронувшейся в путь колонне – это произошло в десяти милях от Генуи, – та покрывала по двадцать миль за переход, идя по настоящим дорогам безопасной Италии, и вставала на ночевку, где ей заблагорассудится. Так было до прихода в порт Равенны. Оттуда, после долгого ожидания транспортных кораблей, легионеры пересекли Адриатическое море и по берегу Далмации прибили в город Диррахий, расположенный на западном побережье провинции Македония. Там они ступили на Эгнатиеву дорогу и пересекли Македонию, при этом ограничиваясь выставлением вокруг бивуака часовых. И вот в первый раз ночь сулит некую опасность. Легионеры, парни едва ли старше его самого, вскоре усвоят истину, что лучше быть усталым, но живым в укрепленном лагере, чем бодрым, но мертвым в чистом поле.
