Штандарт - Лернет-Холения Александр

Подполковник, фамилия которого была Моравец, сказал, что поговорил с офицерами и они не против, чтобы он пригласил нас сесть в поезд. Он немного помялся, но затем познакомил нас со своими офицерами. Поезд, объяснил он, идет прямо в Богемию, но немецкоязычные солдаты и некоторые офицеры отправятся в Австрию, предположительно из Будапешта.

Нас приняли, конечно, благодаря Резе, и приняли радушно. К нам подходили молодые офицеры, которые разглядывали Резу, но сразу же опускали глаза, как только она смотрела на них в ответ. Мы с Боттенлаубеном получили одно купе на двоих, Реза — отдельное купе. Нам срочно освободили места. В основном, все старались для Резы. Мы сидели, хотя нам очень хотелось растянуться на мягких сиденьях, и поддерживали разговор. Вскоре беседу вела только Реза, а мы просто смотрели в окна.

Это был прекрасный день.

Наконец поезд тронулся.

Путь до Пресбурга [6] занял три дня. Путешествие в целом было спокойным и проходило без осложнений. Из Будапешта большинство полкового начальства отправилось в Богемию, но состав с солдатскими и офицерскими вагонами пошел к австрийской границе.

Нам много пришлось разговаривать с офицерами; ухаживая за Резой, они и думать забыли о ситуации, в которой оказались. Однако когда мы оставались одни, мы почти все время молчали: мы с Боттенлаубеном время от времени смотрели друг на друга, а Реза просто сидела рядом со мной и держала меня за руку. Теперь в ее глазах часто стояли слезы, и один раз она опять сказала, что больше ничего для меня не значит.

Я смог выдавить из себя несколько примирительных фраз. Я гладил ее по волосам, но на самом деле не знал, что сказать. Иногда, когда я оставался один, я вытаскивал из-за пазухи штандарт и расстилал его на коленях. Рассматривал его, закрывал глаза, касался пальцами вышивки, как это делают слепые. Я представлял, что он снова в бою ведет за собой эскадрон за эскадроном. Я мечтал о том дне, когда его вернут на древко и поднимут перед полком. Я должен был вернуть его, и тогда он снова поведет за собой.

В дороге мы просмотрели письма, которые Реза нашла у Аншютца, и решили отправить их вместе с часами погибшего фрау фон Аншютц (которая позже сообщила мне, что через несколько месяцев англичане также передали ей остальную часть его вещей). Письма, которые оказались у нас, были написаны женой Аншютца, и мы сразу перестали их читать, когда заметили, что они очень личного свойства. Но тут же оказались и письма, написанные самим Аншютцем, они были совсем иного содержания, которое задело нас за живое и вызвало горячий спор. Одно письмо касалось разговора ротмистра Хакенберга с Хайстером незадолго до гибели прапорщика. Аншютц, несомненно, много думал об этом в последние дни. Странно, но письмо было написано поэтическими строфами. И человек, от лица которого говорилось в этом стихотворении, похоже, был не Аншютц, а кто-то другой, как будто бы Хакенберг. Строки гласили:

За этим следовали, без каких-либо переходов, еще девятнадцать строк, которые, как я позже выяснил, принадлежали не самому Аншютцу, а представляли собой отрывки из старинных песен. Они звучали так:

Не иначе безумие завладело Аншютцем, решившим, что Хакенберг, которого он считал виновником нашей судьбы, был вовсе не самим собой, а демоном или призраком, вселившимся в тело Хакенберга. А может, то были четыре демона, которые завладели телами Хакенберга, его лошади и двух его собак, чтобы уничтожить нас. Действительно, Аншютц однажды пытался рассказать нам о своих фантастических предположениях, но, когда Боттенлаубен спросил, не сошел ли он с ума, Аншютц не стал продолжать. Теперь-то, будучи уже по ту сторону, он точно знал, как все обстоит на самом деле. Между тем Боттенлаубен долго держал листок в руках, задумавшись, казалось, не только об Аншютце: позже он несколько раз перечитывал эти строки.

— Все это, — сказал он наконец, — очень странно… Если Аншютц знал Хакенберга раньше и заявляет здесь, что человек, которого мы видели, был вовсе не Хакенберг, он должен был предположить, что мертвый Хакенберг все еще находился где-то… в чаще, так это здесь называется.

— Вовсе нет, — сказал я. — Он просто говорит, что кто-то другой вселился в его тело.

— Но долго он в нем не проходил. Довольно скоро он оставил его… Бедный Аншютц! Если бы он не погиб, он бы действительно сошел с ума. А может, уже сошел. Он так странно говорил… в конце концов: не исключено, что этот старик… — тут он замолчал и вернул мне лист.

После Боттенлаубен говорил совсем о другом. Но у меня создалось впечатление, что он думал о так называемом старике больше, чем готов был признать. В любом случае, все это оставалось таким же неясным и неопределенным, как и многое другое, что произошло с нами. Вокруг разворачивались неслыханные события. Почему бы в такой момент чему-то таинственному не коснуться каждого из нас. Империя уходила. Но когда она вернется, она будет править во всех нас.

9 ноября в одиннадцать часов утра мы были в Пресбурге.

Погода все время стояла прекрасная, венгерские офицеры на вокзале грелись на солнышке и заявили, что им приказано забрать у нас оружие, потому что нам не позволено пересекать границу с оружием.

Боттенлаубен разбушевался и кричал, что лучше бы они так переживали за Австрию, как за наше оружие. Однако я отстегнул кобуру и положил ее с пистолетом на стол, на котором уже лежало оружие других. Затем бросил взгляд на Боттенлаубена, и, как ни странно, он тоже положил свой пистолет.

— Нам нужно добраться до места, — сказал я ему. — Нет смысла пререкаться с этими людьми.

Но наша неожиданная покладистость, очевидно, вызвала какие-то подозрения. Во всяком случае, двое подошли к нам, чтобы обыскать. Конечно, они больше не нашли никакого оружия, но тот, кто осматривал меня, заметил, что у меня что-то спрятано за пазухой. Штандарт. Прежде чем я успел остановить венгра, он уже оторвал две или три пуговицы на моей рубахе и в глаза ему сверкнула золотая вышивка. По его словам, я должен был оставить им и штандарт.