Ион Друцэ - Белая церковь
— Вы совершенно напрасно, светлейший князь, пренебрегли проявленным к вам расположением. И дело вовсе не в том, что это может кого-то обидеть. Беда в том, что из-за этого может пострадать ход государственных дел.
— Не вижу, — сказал князь, вернувшись опять к догорающему камину и грызя ногти, отчего его речь, пущенная сквозь пальцы, становилась глуховатой и невнятной. — Не вижу, каким образом наша взаимная неприязнь может отразиться на государственных делах.
— Очень даже просто. Мы втроем на сегодняшний день представляем мозг и волю державы. У каждого из нас свои виды, свои прожекты, но мы не можем начать их осуществление, не согласовав их.
— Мои прожекты, — прорычал Потемкин, — суть победы русского оружия последних двадцати лет на суше и на море. Если у вас тоже есть какие-нибудь прожекты, рад буду с ними ознакомиться.
— Могу поделиться. Впрочем, я готов даже кое-что прочесть. Из своего, разумеется…
Государыня, видя, как далеко заходит дело, поспешила подготовить светлейшего:
— А знаете, князь, у нашего Платоши открылся прелестный литературный стиль! Он, правда, отлынивает, но я его заставляю работать, и теперь по утрам мы оба садимся за работу — он за своим столиком, я за своим.
— Что ж, — сказал Потемкин, прекрасно знавший, когда и при каких обстоятельствах просыпается Зубов, — ничего удивительного. Дворцы и роскошь всегда располагали к сочинительству.
Достав нужные бумаги, картинно встав перед своими слушателями, Платон Зубов набрал полные легкие воздуха. Хотя, гм, небольшая заминка.
— Вступление тут у меня на французском, оно еще недостаточно отшлифовано. Начнем с пункта первого. Общих исторических мест рассуждение относительно устройства столиц, династий и дворов. По завершении всех наших побед в мире мусульманском, католическом и лютеранском преобразованная Россией Европа должна иметь суть следующие столицы — Москва, Астрахань, Вена, Константинополь, Берлин, Стокгольм, Копенгаген и Варшава. Хотя каждая из этих столиц будет иметь свой особый двор, сами эти дворы, однако, будут оставаться под началом главного петербургского двора. Что касается армии, финансов и таможенного контроля…
— Но позвольте! — вскричал князь. — Вы называете в качестве вассалов столицы ныне здравствующих держав! Куда, по-вашему, эти державы денутся?
Это был тяжелый удар для самолюбивого фаворита. Из всех существовавших тогда правительственных учреждений ему почему-то особенно приглянулась Коллегия по внешним сношениям. Он подчинил ее себе полностью, но, плохо разбираясь в межгосударственных отношениях, слабо владея языками, совершенно запутался во внешней политике России. На заседаниях Совета его укоряли в том, что у него нету единой концепции в ведения иностранных дел. Провозглашаемые теперь идеи должны были стать основой его иностранной политики, и вдруг такой удар в самом начале! Куда эти страны денутся…
— Для могущественной державы, — сказал вызывающе Платон Зубов, — какой является наша, это не может составить проблемы.
— Спору нет, для могущественной державы это не может составить проблемы, но для державы христианской, притом что и остальные державы христианские, это очень даже может составить проблему. Причем гигантскую, неразрешимую проблему!
— Христианство есть религия, — сказал, подумав, фаворит. — А религия к делам политическим некасаема.
— Нет, друг мой! Христианство есть формула нравственности, а уж нравственность составляет фундамент любого цивилизованного государства.
— Христианство есть религия, и только, — заявила вдруг Екатерина.
— Не соглашусь, матушка! Христианство есть такое состояние нравов, при котором вот оно — как будто и можно, но на самом деле нельзя!
— Если можно, то почему нельзя? — спросил в недоумении фаворит.
— Потому что над нами бог. Призывая его в судью и вершителя всех наших земных дел, мы тем самым как бы признаем относительность всех наших деяний. Человек предполагает, а бог располагает. Это речение витает не только над церковными нищими, но и над сильными мира сего. Перед богом все равны. И не зря в народе про человека, не признающего духа всевышнего, говорят с ужасом — креста на нем нету…
— Если об этом все время помнить, то невозможно будет даже роту солдат поставить во фрунт, — усмехнулся Зубов.
— А если забыть об этом, — вскричал князь, — то можно родную мать поставить по стойке «смирно» и забыть о ней на добрую сотню лет!
У Зубовых были какие-то нелады в семье, особенно в отношениях сыновей к матери. Собственно, и сам Потемкин был в ссоре со своей матерью, так что обе стороны на миг ослабили давление друг на друга.
— Ах, мужчины-мужчины, — вмешалась вдруг императрица. — Вам бы все саблями размахивать да о боге спорить. А мне вот завтра нужно пшеницу смолоть и выпечь пять тысяч мешков сухарей для моих солдатиков. Пшеницу достала — смолоть негде. Смелешь — выпечь негде. Выпечешь — высушить негде. Прямо рок какой-то на этой державе — никогда не бывает так, чтобы все было и чтобы все сразу получилось.
Несколько раздосадованный тем, что ему не удалось представить свое сочинение должным образом, фаворит упрятал листы обратно в стол и, чтобы как-то замять конфузность ситуации, сказал примирительно:
— Передышка нужна. Мир нужен. Вот что сегодня главное.
Императрица с жаром его поддержала:
— Право, князь, заключите скорее мир с турками и возвращайтесь. Помимо всего прочего, я просто соскучилась без вас.
— Я, со своей стороны, тоже очень просил бы вас об этом, — неожиданно заявил фаворит.
— Вам-то что за радость в моем возвращении?
— Радость для меня, конечно, относительная, но мне нужна армия. Согласно принятому постановлению войска, бывшие под вашим началом, поступают в мое распоряжение.
— Помилуйте, — завопил светлейший, пораженный этой новостью, так как он никогда ни один документ не дочитывал до конца, — зачем вам, в ваши двадцать пять лет, стотысячное войско?
— Вы думаете, — ехидно спросил фаворит, — без стотысячного войска возможен выход через Персию к теплому Индийскому океану?
— Да зачем вам Индийский океан?!
— Вы забываете, светлейший, что выход через Персию к Индийскому океану — естественное устремление России. Правда, персидский поход Петра окончился неудачей, но наша великая государыня, завершив почти все великие предначертания своего предшественника, не может оставить без внимания прожект выхода к Индийскому океану. И не исключено, что его выполнение будет поручено мне.
— Друг мой, — сказал Потемкин, изобразив на своем лице улыбку, — лень и неспособность заняться каким-либо полезным делом привели тебя к тому, что ты стал бредить неосуществимыми, химерическими планами…
— Уж коль скоро зашла речь о химерах, — задиристо заявил фаворит, — то это скорее ваша Византия и все эти ваши дела на юге.
— Юг — это будущее России.
— Не будем спорить. История нас рассудит.
Как-то так получалось, что все у них было на равных. Обоих в свое время государыня допустила к себе и возвысила, обоих обогатила, дала власть, армии, а что до разности их планов…
— Да как ты смеешь, сопляк, равнять себя со мной?! Я присоединил южный край и Крым к России, я вывел державу к Черному морю, я четыре года сражаюсь против турок, я поставил на колени эту империю! А что ты придумал в свои двадцать пять лет, кроме того, что спишь до полудня, и пока ты в постели нежишься, твоя обезьяна в приемной скачет по головам посетителей, грызет парики и мочится на них? И эти олухи вместо того, чтобы схватить за задние лапы это чудовище…
Побелевший Зубов подошел к столу, достал из выдвижного ящика массивный английский пистолет.
— Что-о-о? — завопил Потемкин. — Ротмистр поднимает оружие против фельдмаршала? Да я тебя голыми руками…
В ярости, не помня себя, он схватил тяжелое ореховое кресло и высоко поднял над головой. В какую-то секунду оба замерли — один с поднятым креслом, другой с наведенным пистолетом. Дело в том, что, помимо них, в кабинете находилось еще одно лицо, и, при несомненном могуществе сцепившихся сторон, абсолютной властью обладало именно то третье лицо, и от его поведения многое зависело в этой схватке. А третье лицо тем временем спокойно сидело в углу за отдельным столиком и кушало яблоко. Екатерина с юных лет завела себе привычку начинать и заканчивать день яблоком, и она его аккуратно, с удовольствием вкушала.
Доев, бросила сердцевину с зернышками в изящную, нарочно для этого поставленную хрустальную вазочку, пошла в другой конец кабинета, взяла золотую табакерку с нюхательным табаком. Петр с миниатюрного овального портрета смотрел на нее весело и дерзко. Взяв привычную порцию табака и отправив в напудренный нос, государыня чихнула, закрыла табакерку, еще раз посмотрела на своего великого предшественника. А как бы поступил ты на моем месте? Петр нервно дернул усиками и усмехнулся. Было бы о чем говорить! И то правда, подумала Екатерина, — было бы о чем говорить!
