Елена Жаринова - Сын скотьего Бога
Теперь, когда он смирился со своей злой судьбой, у него появилось время потравить свою душу мыслями об Ильмери.
Боль от потери все еще была такой запредельной, что он ее даже не чувствовал. Как будто все это случилось не с ним. Как будто Ильмерь приснилась ему — как и теперь снится наяву. Когда не листва шумит на ветру, а рассыпаются темные кудри. И не ласточки чертят небо острыми крыльями, а взлетают строгие брови над зелеными глазами. И не туман тает над рекой, а ее неуловимая улыбка. Ильмерь умерла — и теперь она была повсюду, касалась ладоней соцветиями лебеды, плакала дождями, смеялась солнцем. Она стала божеством, в недоступности которого Волх находил странное удовлетворение.
Особенно его удивило, что на обереге-коловрате не откололся новый край. Ведь со смертью Ильмери умерла и какая-то часть его самого. Или это не так? — иногда думал он с ужасом. Или смерть безумно любимой женщины — это не одно из главнейших событий в его жизни?
У Шелони наверняка нашлось бы этому объяснение. Но Волх не мог говорить с матерью об Ильмери. Знал, что и она не может. У нее свое горе… Вот и горевала бы, вместо того чтобы являться к нему с таким постным лицом!
В досаде и раздражении Волх шарахнул кулаком по стене. На костяшках пальцев выступила кровь. Волх долго смотрел на нее, потом слизал языком. Потом, словно муха какая его укусила, выбежал вон из спальни. Глоток воздуха — иначе он сойдет с ума!
Однако, собираясь уже выйти на крыльцо, Волх остановился. Снаружи доносились женские причитания. Встречаться с несчастными матерями Волху совершенно не хотелось.
— К лешему все! — выругался он шепотом. — В собственном доме, как в западне.
— Кто здесь? — гнусаво окликнули его из-за дверей. — Княжич, это ты? Чего ж не заходишь?
Волх только сейчас понял, что стоит у дверей библиотеки Словена. И голос Спиридона узнал. Этот голос раздражал его так же, как в детстве. И мерзкий запах горелого жира — Спиридон жег сальные свечи — напомнил ему часы, попусту потерянные в этих стенах. Но сейчас Волху нужна была лазейка, и он решительно вошел в библиотеку.
У Спиридона был несчастный и одинокий вид. Он постарел. Его длинный шмыгающий нос растерянно выглядывал из-за какой-то книги — «отцов грек» словно щитом прикрывался ею от неизвестности, которую сулило будущее. Немудрено: его покровитель умер, а от Хавра добра ждать не приходится. Странное дело: Волх думал об этом без злорадства. Ведь в какой-то степени они со Спиридоном были теперь в одной лодке.
— А ко мне тут Хавр пожаловал, — сварливо сообщил Спиридон. — Заявил, чтобы я собирался восвояси. Что я не вашей веры и делать мне здесь нечего. Дескать, молодому князю некогда будет книжки читать, а дармоеды ему не нужны.
Пять лет назад Волх от души бы поддержал бы такое решение. Но сейчас ему было невыносимо думать, что Хавр распоряжается в этом городе всеми и вся.
— Я ему говорю: а кто за библиотекой будет ухаживать? — продолжал ныть Спиридон. — А он мне: да кому нужны эти дохлых ослов шкуры? Это он про пергаменты, невежа… Я ему: они денег стоят, Словен их всюду приобретал, на греческие монеты менял. А он: вот спрошу у торговцев, и если ты врешь, спущу семь шкур. А эти торговцы — даны и свеи — книг в глаза не видели. Так что меня выгонят, а это все в огонь… А ведь отец твой, мудрый человек, такую библиотеку собрал…
Судьба ветхих пергаментов Волха не волновала. Он буркнул:
— Словен мне не отец.
Спиридон покачал головой, помотал жидкой бороденкой.
— Ну… Вот если бы ты поменьше об этом кричал на каждом углу, глядишь, ты сейчас был бы князем, а не Волховец.
В этом была доля правды, что только разозлило Волха.
— Что-то я на совете не слышал твоего голоса в мою поддержку! — заявил он. Потом добавил, справедливости ради: — И правильно делал, что молчал. Словенова дружина на мирных харчах отожралась так, что меча в руках не удержит. Их впятеро больше, чем русов, а они трясутся и Хавру в рот смотрят. Тьфу!
Волх выговаривался перед греком, как перед неодушевленным предметом. Но тот внимательно слушал, а потом сказал:
— Но город — это не только князева дружина. Надо бы горожан спросить, они-то кого хотят в князья.
— Кого спросить? — фыркнул Волх. — Холопов? Смердов? Или вот баб этих, которые сейчас на улице орут? Да и о чем говорить, все уж решено.
— Что решено, всегда можно перерешить, — грек блеснул умными глазами. — Необязательно начинать с холопов. Есть свободные горожане — сапожники, ткачи, скорняки. А бабий ор бывает оружием посильнее мечей. Вот бы у них спросить, хотят ли они, чтобы в городе заправляли русы.
Волх недоуменно нахмурился. О чем говорит этот грек? Чего стоит голос ремесленников — тех, кто не держал в руке меча? И вообще, зачем сыпать соль на рану? Волх собирался уже уходить, но тут Спиридон быстро вытащил с полки один из пергаментов и развернул его на столе.
— Что это? — опасливо спросил Волх. Бегущие по странице греческие буквы напоминали о мучительных уроках чтения.
— Это Плутарх из Херонеи. Описывает Периклов век. Был такой человек — Перикл, он жил сотни лет назад в Элладе, в великом городе Афины.
— Он был греком? Как ты?
— Ну… вроде того, — вздохнул Спиридон. — Той Греции больше нет.
— Как римлян? — Волх вдруг вспомнил, как спорил с Бельдом насчет римлян и завелся, словно в тот раз. — Да что все так носятся с этими римлянами и греками? Римляне то, греки сё… Они жили леший знает когда, наверно, еще мой прадед не родился. А теперь на их землях живут другие люди, которые оказались сильнее. Так чего теперь о них вздыхать?
Грек сердито поджал губы. Волх ужасно его раздражал. То ли дело послушный мальчик Волховец. Но вот беда: Волховец не мог помешать Хавру выгнать его из города. А при мысли о возвращении в Эфес Спиридона кидало в дрожь. Прошло уже много лет, но как знать, вдруг у капитана длинная память? Спиридон был труслив, но умен. Он понимал: только Волх мог защитить его от Хавра. И грек честно задумался над ответом.
— Не в том дело, кто оказался сильнее. Просто каждому народу, как и каждому человеку, отпущен определенный век. Нет бессмертия на земле. Народ проходит через юность и зрелость, к старости он накапливает мудрость, а потом снова впадает в детство и начинает творить глупости. Тогда-то и приходит ему пора умирать.
— И человек так же, — согласился Волх. — Но кто помнит, какую там мудрость нажили старики много лет тому назад? У каждого поколения своя мудрость.
— Это ты о себе? — хмыкнул Спиридон. — Как же, нашелся мудрец! Если бы было, как ты говоришь, люди до сих пор жили бы в норах, и каждый заново учился бы разводить огонь. Человеческий век слишком короток, чтобы узнать все. Но мудрость наших отцов и дедов живет в нас и позволяет нам идти вперед.
Спиридон горделиво приосанился. Он выразился так красноречиво и так глубоко, что в пору хвататься за перо и записывать собственные изречения. Жаль только, этот невежда не сможет их оценить…
— Вот, почитай, не побрезгуй, — сварливо сказал он, подвигая к Волху пергамент. Тот сердито уставился на него вмиг посветлевшими глазами.
— Ты что, издеваешься? Да я этот лист до утра читать буду!
— А куда тебе торопиться? — пожал плечами Спиридон.
Волх промолчал. Возразить было нечего. Ему некуда идти, нечем заняться и никого не хочется видеть. Читать он, конечно, не собирался, но в библиотеке ему почему-то было уютно. Может, и в самом деле от полок с пергаментами исходит какая-то сила?
— Тогда уходи, — велел он Спиридону. Грек послушно показал ему, где брать свечи, и шаркающей походкой вышел вон.
Волх остался один. Свет падал в основном на стол, а по углам вился полумрак. Несколько раз Волх тупо посматривал на пергамент, и буквы сразу же коварно разбегались. Но стоило ему ненадолго сфокусировать взгляд, как стало ясно, что он не разучился читать по-гречески. Все-таки Спиридон старательно вколачивал в него науку…
Забавно… Медленно, водя пальцами по строчкам, шевеля губами — его, к счастью, никто не подгонял, — Волх начал разбирать слова. Их смысл терялся сразу же после прочтения — слишком много усилий Волх вкладывал, чтобы разобрать буквы. Но через какое-то время произошло чудо. Прочитанный Волхом кусок оказался не набором отдельных слов. Он зазвучал в голове связной речью.
«По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же…» Так вот что значит — читать?!
Захваченный внезапным вдохновением, Волх жадно вгрызся в текст. Имена, названия, половина слов забыта… Невидимый собеседник Волха безусловно владел греческим лучше. И все-таки Волх понимал… Перикл правил городом Афинами, но народ при этом считал, что все решения принимает общегородское собрание… Это называлось «демократия» — власть народа. Все уважаемые граждане не только имели право, но даже были обязаны обсуждать государственные вопросы. А Перикл умело направлял народное мнение в нужное ему русло.
![Роберт Говард - За Черной рекой [= По ту сторону Черной реки]](/uploads/posts/books/11728/11728.jpg)
