Елена Жаринова - Сын скотьего Бога
— Не бесись, — оборвал его Бельд. — Пусть мы больше не дружина… пока… но мы по-прежнему братья, этого никто не отменял. А ты ни в чем не виноват, кроме того что срываешься на нас.
Волха несло:
— Был бы я по-прежнему князем, ты бы так со мной не разговаривал!
— Ну тебя к лешему! — не выдержал Клянча. — Князь, не князь… У меня есть вопрос поважнее: княжью медовуху от нас не попрятали? Я бы выпил немедленно после таких-то дел…
— Мой младший братец известный добряк, — усмехнулся Волх. — Уверен, он не пожалеет для меня бочонка-другого. Пошли, парни. Клянча прав: самое время выпить. Может, хотя бы во хмелю мир станет с головы на ноги…
Вечером того же дня Паруша сидела у окна и слушала, как стучит по лужам дождь. У ее ног возилась с соломенной куклой Туйя. Паруша покачала головой. Вроде не младенец уже, а ведет себя как неразумный зверек. Всех боится, голову в плечи прячет, на руки не идет, вздрагивает от каждого звука. Потом недоумение сменялось жалостью: что с нее взять? Сирота. Мать так страшно погибла прямо у нее на глазах, а отец знать ее не хочет. Кто она теперь? Будто и не княжеского рода…
Паруша тяжело вздохнула и погладила черную головенку Туйи. Та вздрогнула и отползла со своей куклой подальше.
Вздыхала Паруша и о своей судьбе. Надо же, как все повернулось…
Паруша, как и многие нынешние обитатели Словенска, родилась еще в походе. Когда словене наконец осели на реке Мутной, ей было уже четырнадцать лет. Но к хорошему привыкаешь быстро. И Паруше скоро показалась привычной размеренная жизнь за безопасными городскими стенами, замужем за княжеским дружинником Бушуем.
Вопреки имени, Бушуй был мужик тихий. Жену он любил нежно и кротко, на других женщин не смотрел. И даже когда стало ясно, что Паруша вряд ли родит ему детей, другой жены Бушуй не завел.
Попав к Тумантаю в плен, Паруша едва не сошла с ума. Раз — и вся привычная жизнь разлетелась вдребезги. Но за себя она не слишком волновалась. Она — женщина, а значит, живуча как кошка и ко всему привыкнет. А вот мужчины — существа более хрупкие, это Паруша знала по своему Бушую. Как он без нее? Не наделает ли глупостей?
Втайне Паруша была уверена, что не пройдет и трех дней, как обезумевший Бушуй заявится в Тумантаево городище требовать назад свою ненаглядную жену. Она молилась всем богам подряд, чтобы этого не произошло. Однако когда этого не произошло, Паруша почувствовала разочарование. Может, не так уж смертельна для Бушуя разлука с ней?
Потом явился молодой Волх со своей дружиной. Он завоевал город, но возвращать пленниц в Словенск никто не собирался. Женщины с этим быстро смирились. Некоторые обзавелись новыми, молодыми мужьями и жили счастливо. Но Паруша красавицей не была, тем более, многие помнили, что она бесплодна, и брать ее в жены никто не спешил. Так что она прожила эти пять лет так, что не стыдно было теперь вернуться к истосковавшемуся Бушую.
Даже Мичура не в счет. Да, она его выходила, а потом он защищал ее, как свою жену. Да, была пара взглядов и несколько случайных прикосновений. Но мало ли что бывает, когда люди вместе смотрят неминуемой смерти в глаза?
Под дороге в Словенск Мичура ни разу с ней не заговорил. Она сама набралась смелости попрощаться и поблагодарить, когда дружина Волха вошла в город. Мичура пробурчал что-то в ответ. Паруша вздохнула… и отправилась разыскивать своего Бушуя.
И что же? Пять лет — все-таки очень долгий срок. У Бушуя была новая жена, плодовитая, как белка, — и трое ребятишек-погодков. Правда, и он и она приняли Парушу как родную, потчевали разносолами и уговаривали остаться. Но Паруша вдруг поняла, что привыкла к свободной жизни. Ей совершенно не хотелось нянчить чужих детей. Мелькнула даже безумная мысль: подойти к Мичуре и сказать, мол, если ты, добрый молодец, ко мне и впрямь неровно дышишь, то я вся твоя. Но от этой мысли Паруша покраснела до ушей. Нет, неспособна она на такое бесстыдство.
И вот она сдалась на милость родне, которая не бросила, пожалела, обогрела и уступила ей старую избенку. Где она теперь и жила вместе с Туйей, которую у нее никто не удосужился забрать.
И только Паруша подумала об этом, как на пороге избы раздались тихие шаги. Сгибаясь, чтобы не удариться о притолоку к ней вошла Шелонь. Она сбросила мокрый плащ, и от ее светлой одежды, от золотистых волос в полумраке избы сразу стало светло.
Паруша вскочила, всплеснула руками, ахнула:
— Княгиня!
Шелонь устало кивнула. Издалека ее лицо по-прежнему казалось молодым, и только вблизи становились заметны морщины, трещинками перетянувшие сухую кожу.
— Это она? — спросила Шелонь, кивая на Туйю. Девочка замерла в своем уголке, напряженно глядя на гостью. — Какая дикая… Как ее зовут?
— Туйя.
— И имя нечеловечье. Она точно дочь Волха? Не Тумантая? Сколько ей лет?
Паруша пожала плечами.
— Пяти еще нет. Волх при всех ее мать объявил своей женой. И от ребенка не отрекался.
Шелонь задумчиво смотрела на девочку. Откинув назад две растрепанные черные косички, она снова увлеклась игрой и, казалось, не обращала на взрослых внимания. Но по редким, не по-детски пронзительным взглядам Шелонь видела: этот ребенок никому не верит и никого к себе не подпустит.
Выспросив у Сайми про девочку, Шелонь разыскала ее с определенной целью: забрать к себе в терем. Все-таки внучка. Но ребенок почему-то не вызвал у нее ничего, кроме неприязни. Шелонь боролась с собой, но понимала, что полюбить эту дикарку не сможет. Она слишком отличалась от ясноглазых словенских детей. А все потому, что детей надо зачинать в любви, а не со зла… Шелони казалось, она видит маленький, черный сгусток всего темного, злобного, мстительного, что таилось в душе ее старшего сына… Не стоит им жить слишком близко друг от друга.
— Ты сможешь оставить ее у себя? — спросила Шелонь. — Не беспокойся, вы с ней не будете голодать. Я просто хочу, чтобы ты ее растила, как родную дочь. У тебя получится?
Паруша смутилась. Честно говоря, она не думала об этом. Но ведь она уже и ждать перестала, что кто-то явится за маленькой княжной. А девочка к ней вроде попривыкла. По крайней мере, не шарахается. Вдвоем веселее.
— Получится, княгиня.
— Вот и хорошо, — Шелонь улыбнулась сухими губами. — А я тебе за это пришлю хорошую шубу.
Выйдя из Парушиной избы, Шелонь опасливо огляделась. Она плохо знала город, хоть и прожила в нем со дня основания. Но долгие годы ее постоянным обиталищем была женская половина княжьих хором, а единственным маршрутом — дорога к святилищу. Шелонь совершенно не тяготило это добровольное заключение. Это сейчас она чувствовала, что со смертью Словена рухнула стена, обнажая ее всем ветрам.
Мимо шли люди — нахохленные от холода и дождя. Все спешили укрыться под крышей, и никто не обращал на Шелонь внимания. И она тоже пошла по улице, подобрав подол. Напрасно: ноги тут же по щиколотку утонули в холодной луже.
У крыльца Шелонь в недоумении остановилась. На улицу доносились крики и пение, в окнах мелькал какой-то свет. Княгиня быстро поднялась наверх и крадучись подошла к покоям старшего сына.
Волх и Клянча, поддерживая друг друга, стояли у окна. Размахивая факелом, они горланили какую-то песню, постоянно сбиваясь, забывая слова и хохоча дурным смехом. Врем от времени Волх прекращал смеяться и обводил покои тяжелым взглядом. Его рубаха и штаны были перепачканы. А в углу, среди пустых и полупустых чаш, сидел рыжий сакс. Он закрыл лицо руками — то ли спал, то ли томился от стыда.
Месяц спустя в одной из бедных изб Словенска тихо провожали вечер. Мать — вдова кузнеца, нестарая еще женщина с обветренным красным лицом — убирала со стола остатки простого ужина. Дочь — красивая девушка с толстой косой, перекинутой на высокую грудь, — пряла льняную кудель. Трещала лучина. Осеннее солнце за окном еще катилось за реку, но в низкой избе было темно. Печь не топили, и окна под самым потолком наглухо заволокли досками.
Вдруг глухо стукнула рассохшаяся дверь. Мать и дочь вздрогнули и с ужасом уставились на вломившихся в избу пьяных русов.
С грохотом опрокинулся ушат, стоявший у двери, вода хлынула на пол.
— Понаставили тут! — выругался один из незваных гостей. Другой плотоядно уставился на хозяек, испуганно прижавшихся друг к другу.
— Ого! Это мы удачно зашли, а, Тови?
Тови не говоря ни слова схватил девушку за руку, вырывая ее из материнских объятий. От неожиданности девушка даже не сопротивлялась. Зато мать заголосила на весь город, перегородив наемникам дорогу:
— Ясынь, девочка моя! Куда вы ее тащите, уроды окаянные?
Один из русов оттолкнул ее к стене.
— Заткнись, глупая баба. Честь твоей дочке выпала, будет жить со славным воином Маром. А ну, пошла прочь!
Тут опомнилась дочка. Со всей молодой силой она забилась в руках у Мара.
![Роберт Говард - За Черной рекой [= По ту сторону Черной реки]](/uploads/posts/books/11728/11728.jpg)
