Тимур Литовченко - Орли, сын Орлика
– А вы?
– Говорю же, за меня не бойся, я в полной безопасности.
– Нет, не то… Вы на Сечь тоже поедете? Пойдете? Ну, потом…
– Не знаю, не знаю. Вряд ли.
– Ну вот, сами не едете, а мне советуете! Почему?
Гетманыч подумал немного и ответил:
– Что ж, когда на Сечи станет побольше таких как ты… Возможно, когда-то я там и появлюсь! Все возможно, Гриць… А теперь иди спать.
– А вы?
– А я буду спать здесь. Все будет хорошо.
– Точно?
– Точно! Только помни об одном: утром не надо удивляться, если отношение москаликов ко мне изменится к лучшему. Понял?
Парень задумчиво почесал затылок, вздохнул, потом отогнул краешек полога и сказал, прежде чем исчезнуть:
– Руки я вам на всякий случай не стану связывать. Если все-таки захотите бежать, знайте: часовой сменится не менее чем через час.
И нырнул за край повозки.
Но гетманыч и не собирался бежать. Он пролежал с открытыми глазами до рассвета, о многом передумав за это время.
Очень уж долго Григорию казалось, что он сумел-таки окончательно позабыть о растоптанном цвете неудачного первого чувства. Тем более – познав после того щемящую любовь нежной красавицы-турчанки Лейлы, за которую так и не отомстил Неплюеву, хоть и мечтал о той мести и неоднократно клялся осуществить ее.
Но оказалось, что все не так, далеко не так, как виделось до сих пор. Что первая любовь не забывается!.. И всю ночь на темном пологе повозки ему мерещился милый образ юной Софийки – такой, как он запомнил ее во время последней встречи.
А еще этот Григорий!.. Тезка. Если бы не лихая судьба, направленная твердой рукой Семена Пивторака, он вполне мог бы быть отцом этого храброго и симпатичного парня.
Храброго и симпатичного?!
Именно так!
Ведь Григорий рисковал собственной головой, пытаясь освободить пленника московитов. Ведь в его внешности отдаленно угадывались милые Софийкины черты. (Теперь гетманыч был уверен в этом, хотя днем не слишком-то присматривался к юному извозчику.)
И наконец, еще одна мысль…
Григорий никогда не относился серьезно к религии: ему приходилось то вероисповедание менять, то изображать мусульманина или зороастрийца[43]. Только в последнее время то ли под влиянием возраста, то ли неизвестно еще каких обстоятельств все-таки начал понемногу размышлять на подобные темы. Но ведь нынешние события…
Да, высший промысел безусловно существует, если сын любимой девушки, навсегда утраченной шестнадцать лет тому назад, хотя бы на миг вмешался в его жизнь. И не просто вынырнул из ниоткуда, а старался помочь.
А если все так и есть, если Господь Бог послал ему именно такого ангела-хранителя… Тогда он ни за что не поверит, что вся борьба его, отца, всех казаков-эмигрантов напрасна! А значит, борьбу следует продолжить, поскольку дело освобождения родной Украйны от московитского порабощения является делом священным, богоугодным.
Тем более, если он будет знать, что среди запорожских казаков его будет ждать ангел-хранитель – Софийкин сын Грицько…
* * *Утром в небольшом лагере посреди степи случился ужасный переполох. Еще бы, посреди ночи сверхопасный пленник каким-то непостижимым образом сумел разрезать путы на крепко скрученных руках! Но при этом не удрал в степь, как можно было подумать, а нахально завалился спать в повозке, беззаботно заложив руки под голову!
Старшина московитов ругал на чем свет стоит команду конвоиров, бил кого по физиономии, кого по печенкам-селезенкам, ругался матом и вообще грозился всех запороть. Однако дальше этого не пошло, поскольку оставалось неясным, с кого же начинать экзекуцию. И не с себя ли, горемыки… Ведь за успех этой маленькой экспедиции отвечал прежде всего он – старшина!..
Но когда налетел с воплями на пленника, заодно отдав приказ вновь скрутить ему руки, Григорий в долгу не остался, ответив старшине чистой московской бранью:
– Ах ты ж мерзавец, как смеешь на меня кричать?! Да знаешь ли, сволочь, что мне только одно словечко молвить его высокопревосходительству господину коменданту Кейту – так он тебя и в кандалы сразу же?! В Сибири сгниешь к чертовой матери, да еще благодарить меня станешь, что подыхать тебя там оставили, а не сразу же к заплечному мастеру сволокли калены щипчики нюхать да на пол кровью харкать!!! Понял, гнида вонючая?!
Услышав это, старшина несколько минут лишь глазами хлопал и жадно хватал воздух широко разинутым ртом. Еще бы – только вчера этот странный пленник разговаривал исключительно на малопонятном хохляцком говоре, а сегодня вдруг заговорил не хуже их офицеров! И откуда он знает, что едут они именно к генералу Кейту, а не куда-то еще? Если это столь уважаемая персона, почему господин комендант говорил о нем, словно о последнем воре? Почему пленник разрешил связать себе руки вчера, однако не разрешает этого нынче? И как он все же смог освободиться?! И почему не сбежал, имея для этого все возможности…
Как бы там ни было, а скручивать руки Григорию после этого не отважились. Молча позавтракав, продолжили путешествие: пленник сидел в повозке под охраной одного из солдат (который время от времени осторожно трогал подбитый утром глаз), старшина ехал на передке рядом с извозчиком (парень едва сдерживал удивление, но, помня о ночной договоренности, все-таки промолчал), остальные москалики шагали по сторонам.
На место прибыли уже под вечер. Пока его вели к господину коменданту, Григорий успел незаметно сунуть руку за пояс, вытащить из сокровенного кармашка на внутренней стороне и надеть изящный серебряный перстень, развернув его камешком в сторону ладони. Да, до последнего времени гетманыч не слишком верил не только в Бога, но и в разные иррациональные вещи, потому довольно скептически относился к разнообразным тайным обществам. И все же перстенек, в свое время изготовленный точь-в-точь по нарисованным отцом эскизам, считал за лучшее держать при себе: а вдруг пригодится!
Вот и сгодился, в самом деле…
А может, и этот пустячок также является проявлением воли Божьей?!
Размышляя подобным образом, Григорий переступил порог просторной горницы. И сразу же его оглушил резкий вопль:
– Это что же такое, а?! Это как же понимать-то?!
Комендант московского войска, расквартированного на украинских землях, его высокоблагородие генерал Джеймс Кейт стоял посреди комнаты с налитым кровью лицом и, вытаращив глаза, указывал на руки пленника. Поняв, что его все же следовало связать, старшина москаликов вытянулся смирно и жалобно залепетал:
– Ва-а-а!.. ва-а-а!.. ва-а-а!.. ше-е-е!..
– Да сами извольте посмотреть, господин генерал, что это такое. К чему кричать только, никак в толк не возьму, – абсолютно спокойно сказал Григорий, взялся за перстень и не спеша развернул его камешком наружу.
Увидев на руке пленника знак великого мастера масонской ложи английского статута, господин комендант ужасно побледнел[44], вздрогнул, отступил на шаг, потом едва слышно промямлил, обращаясь к старшине:
– Пошел вон…
– Я?.. – не поверил собственным ушам несчастный московит.
– Ну не я же! – улыбнулся Григорий и сложил ладони определенным образом: своеобразный пароль в подтверждение его статуса. Точь-в-точь, как научил отец[45]… Генерал Кейт ответил таким же жестом, абсолютно непонятным старшине, и рявкнул на него:
– Вон отсюда, сволочь!
Потом сразу же кротко обратился к недавнему пленнику, а отныне достопочтенному гостю, указывая на стул около стены:
– Присаживайтесь, сделайте одолжение! Как добрались, как себя чувствуете? Не хотите ли с дороги чего перекусить перед ужином?
– Спасибо, не откажусь. Ведь этот мерзавец кормил меня еще утром, – Григорий кивнул на старшину, который плелся к дверям комнаты, едва передвигая непослушные ватные ноги. – Впрочем, чего же и взять-то с него, с дубины этой стоеросовой?!
Оба весело засмеялись. Генерал позвонил. Оттолкнув старшину, в дверях появился молодцеватый денщик.
– Принеси-ка нам чего-нибудь поесть, – коротко приказал Кейт, подкрутил пышные усы и вновь обратился к гостю: – Дозвольте осведомиться, с какой целью вы посетили наше убогое захолустье и… В общем, простите за нескромность, но о цели вашего пребывания здесь, так сказать, я обязан быть осведомлен. А то знаете ли…
Комендант деликатно умолк, однако Григорий сразу же подхватил весело:
– Вы имеете в виду приказ о моем задержании?
– Совершенно верно!
– А-а-а, не обращайте внимания! – гость порывисто махнул рукой, словно отгоняя докучливую муху. – Все это не более чем происки недоброжелателей. Я тут по делам ордена розенкрейцеров, подыскиваю подходящую кандидатуру провинциального мастера…
В самой глубине глаз Джеймса Кейта на миг сверкнуло нечто похожее на радость. Усмехнувшись одними лишь уголками рта, Григорий продолжил:
– Но вы же знаете, что далеко не все там, в Санкт-Петербурге, настроены доброжелательно по отношению к великому делу вольных каменщиков…
