Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
— Ну как, казак? Вкусным ли оказалось угощение поганого Йовты?
Фёдор поднял взгляд. Гасан-ага смотрел на него, скаля зубы в хищной улыбке.
— Что молчишь? Отвечай, или порошок забвения уже одурманил твою голову? — хохотал Гасан-ага. Он забрал из рук Фёдора мешочек, старательно завязал его, бросил на расстеленный тут же плащ погибшего Исламбека, куда Али — дикий волк складывал рассыпанные по дну трещины сокровища.
* * *
Наутро они продолжили путешествие между сверкающими валами от одной ледяной пропасти к другой. Гасан, руководимый безошибочным чутьём следопыта, вёл отряд, преодолевая зазубренные края трещин, похожие на разомкнутые челюсти гигантских хищников.
Целыми днями летели ледяные брызги из-под топора Али — дикого волка, который или рубил ступени во льду, или прорубал тоннели в ледяных скалах, прокладывая путь остальным. С огромным трудом, прилагая немалые усилия, они протискивались между ледяных стен вместе с уставшими конями и поклажей. Местами им приходилось пробираться под нависшими ледяными сводами, грозившими в любую минуту обрушиться им на головы.
Однажды на заваленное ледяными обломками дно одной из трещин пришлось спускаться по верёвке. Гасан-ага спустил вниз Мажита, потом — драгоценные сундуки, а затем, сопровождаемый верным Али, спустился сам, перекинув верёвку через ледяной выступ. Фёдор и Аймани целый день обходили злополучную трещину по верху, пока не вывели коней и верблюдов на её противоположный край.
Фёдор любил эти минуты нечаянной близости с Аймани, ждал их, как подарка. Но когда они наступали, становился молчалив и раздражителен. Аймани стала для него слишком далёкой и совершенно недоступной. Жестокая ревность рисовала ему картины сватовства и свадебного пира Аймани и Гасана-аги. Фёдор украдкой всматривался в осунувшееся лицо воительницы. Но, увы, её взгляд оставался острым и сосредоточенным, а черты твёрдыми и отрешёнными. Или это не она трепетала в его объятиях той давней, дождливой ночью в Лорсе? Ушан всюду следовал за Аймани. Он один из всего их отряда не боялся голода и усталости — всегда был согрет и при добыче. Спал между людей, бесцеремонно прижимаясь мохнатым боком то к добродушному Мажиту, то к брезгливому Гасану. Не чурался и волчьего плаща сердитого Али, без стеснения заворачивался в него, спасаясь от холода, а если хозяин в гневе гнал пса прочь — тотчас находил себе новое тёпленькое местечко. Одного лишь Фёдора сторонился Ушан — обрубком хвоста вилял неохотно, ворчал и скалился, не дозволяя прикоснуться. Отменный охотник, пёс с лёгкостью добывал себе пропитание даже в снежной пустыне. Он наловчился ловить полёвок, а бывало, ухитрялся добыть и куницу, и глухаря.
— Ах, если б у собак водилась привычка делиться пищей с хозяевами! — негодовал Мажит.
На скальный гребень перевала вышли уже в темноте, на исходе четвёртого дня путешествия через ледник. Всё — и ущелье под ними, и скалы напротив — покрывал густой мрак. При всём желании, рассмотреть что-либо по ту сторону гребня не представлялось возможным. Ночевали вокруг костра, уничтожив последнюю охапку хвороста, припасённого Али. Впервые за последние дни выпили горячего травяного настоя.
Фёдор, едва сделав пару глотков горячего питья, провалился в сон.
Гасан-ага и Аймани стояли рядом, всматриваясь в бездну мрака у своих ног. Она гладила покрасневшими от холода ладонями рыжую морду Ёртеном.
— На рассвете начнём спуск, — сказал Гасан-ага.
* * *
Фёдора разбудили возня и тихое пение Мажита.
— Чего это ты развеселился, Грамотей? Или отогрелся за ночь у костра? — сонно спросил Фёдор.
Казак откинул бурку, в которую каждую ночь укутывался с головой. Яркий солнечный свет, отражённый нетерпимою белизной ледника на несколько минут ослепил его. Фёдор прикрыл и снова распахнул глаза. Перед ним громоздился Центральный Кавказ. Всклоченный бурей океан, внезапно замерзший и навек остывший.
— Как же мне не петь, Педар-ага? — Мажит блаженно улыбался, подставляя узкое лицо ласковым солнечным лучам. — Смотри: вот сверкающий высокой снежной шапкой — это Коштан-тау с извилистым потоком Тютюнского ледника, а это, видишь длинный зазубренный гребень, обледенелый сверху донизу? Это — вершина Хрум-кол. А эта громадина называется людьми Дых-тау!
Фёдор в немом изумлении смотрел на белую облачную громаду, царящую в центре сказочной панорамы.
— Эта красавица — Шхара-тау, — продолжал Мажит. — Из-за её плеча выглядывает, ослепительно блистая, Джангы-тау. Наш путь лежит вниз, в пропасть, туда, где лежит зелёная долина Харбаса...
Ослепительно сверкало солнце над бесподобным миром высочайших гор Кавказа. Долго изумлённым взором глядел Фёдор на эту невероятную картину, на чудное переливание лазурных, сапфировых и аметистовых тонов горных цепей и ущелий. Окрик Гасана-аги вывел его из восхищенного оцепенения:
— Седлай коня, казак! Надо начинать спуск, иначе передохнем все от голода в этом прекрасном, как райские кущи, заоблачном краю!
К обеду они вышли к тому месту, где ледник, исчезая с глаз, скатывался в долину крутым ледопадом. Ещё через час копыта коней и верблюдов ступили на серый камень. Ёртен принялся жадно поглощать твёрдые стебли и листья камнеломки. Один из верблюдов и вовсе лёг, подогнув под себя узловатые ноги. Он тяжело дышал, глаза его покраснели и слезились. Все путники и кони, и люди оголодали и были смертельно утомлены. Не из чего было развести костёр, нечего было сварить в прокопчённом котелке. Час или полтора дожидались Али. Дикий волк задержался на леднике, подстерегая какую-то добычу. Наконец Фёдор приметил среди серых валунов островерхую волчью шапку. Али ехал верхом на своём мохнатом, низеньком скакуне. Длинные ноги курахского воина, обутые в жёлтые кожаные чувяки и шерстяные онучи, почти касались земли.
Гасан-ага вскочил, побежал навстречу другу, принял у него из рук окровавленную тушку зайца.
— Идём к аулу Коспарты, — услышал Фёдор тихие слова Али — дикого волка. — Сегодня они не нападут. Йовта потерял многих людей и почти всех лошадей. Он и сам едва жив, но всё равно очень зол.
Оба верблюда пали разом на самых подступах к Коспарты, когда уже виднелись сизые столбики дымов над плоскими крышами. Сокровища Гасана-аги, спрятанные в сундуках и кожаных мешках валялись на промерзших камнях рядом с трупами тощих верблюдов. Сонные мухи начали слетаться на пиршество, а в вышине, на фоне белых языков ледника, зоркие глаза Фёдора приметили крестообразный силуэт первого падальщика.
— Бросим сундуки без надзора, — устало ворчал Фёдор. — Кому придёт в голову зарится на твоё зелье, Гасан? Разве что стая голодных волков нагрянет внезапно. Но и в этом случае опасность грозит лишь грамотею. Навряд ли дикие волки охочи до блестящих бирюлек — волчицы украшений не носят!
— Простолюдин не может указывать сыну курахского правителя! — горячился Гасан. — «Покорность — вот в чём удел христиан!» — так говорил мой отец и я....
Гасан-ага осёкся под пристальным взглядом Фёдора. Курахский рыцарь отощал за время трудного похода. Тяжёлые раздумья тёмными тенями легли на его чело, пышные волосы потускнели, одежда изорвалась.
— Я останусь с Мажитом, — отрезал Фёдор. — У нас своя дорога, у вас — своя. А Аймани... Она пусть сама решает, с кем ей быть. Вы идёте в Коспарты, добываете провизию и коней. Мы меняем еду на сокровища, а дальше каждый идёт своим путём...
— О нет! — взмолился Мажит. — А как же баня? А как же ночлег под гостеприимным кровом? Ай, ноют, ноют от лютой стужи мои несчастные кости! Ой, и смердит же от меня! Как от старины Ушана смердит! Пусть Али сторожит твои сокровища, досточтимый Гасан-ага! Он неутомим, он многое может стерпеть. А что я могу? Лишь читать из Священной книги по памяти, да и то... от голода и холода память у меня отшибло. Того и гляди, лягу рядом с этими несчастными дромадерами. Лягу, да и помру!
— Довольно жаловаться! — провозгласил Гасан-ага. — Аймани, пересаживайся ко мне, за седло. Погрузим сундуки на Ёртена.
— Верблюды пали, лошади — тоже падут, — вступил в разговор Али — дикий волк. — Если господину угодно сохранить сокровище — мой долг исполнить его желание. Я останусь на страже.
Фёдор заметил, как Гасан-ага прежде чем расстаться с верным оруженосцем, достал из тюка кожаный мешочек и спрятал его в седельной сумке белого арабского скакуна.
Аймани всё молчала. Смертельная усталость окрасила его милое лицо в синевато-бледные тона. Но она крепко держалась в седле, твёрдою рукой правила мощным Ёртеном.
— Осталось немного терпеть, милая, — тихо молвил Фёдор.
Ответом ему был лишь ласковый взгляд усталых очей. Тронули коней. Животные, преисполненные новых надежд, торопились сойти вниз по склону, к уютным дымам Каспарты, к теплу и сытной кормёжке. Ушан, пробежав следом за ними до середины склона, заслышал лай пастушьих псов, опустил хвост, вернулся к Али, охранять сокровища.
