Александр Лавров - Варяги и Русь
Киевляне и не думали сопротивляться.
Олег утвердился в днепровской столице и правил Русью от имени Игоря.
Договор киевлян с Византией был разрушен.
Часть шестая
Олег — правитель
Глава первая
I
В Киеве, на Днепре, княжил сын славного Рюрика — Игорь, а за его молодостью всем управлял его мудрый дядя — Олег, конунг Урманский, брат его матери Эфанды.
Игорь был уже юношей, но он и не думал спорить с дядей о власти, точно так же, как Олег не думал передавать бразды полновластного правления в неопытные руки юного племянника.
Олег понимал, что рано еще наследнику Рюрика становиться самовластным, что молод он еще, что не пришло еще для него время — управляться с такими делами, как дела государственные…
На Ильмене все было спокойно, но нет-нет, то там, то тут вспыхивало порой несогласие между родами, не совсем еще выветрилось прежнее своеволие, и род все еще восставал на род, как это было на Ильмене до Рюрика.
Теперь же «правда» на Ильмене была единая для всех — не своя, а княжеская. Пожаловаться княжему наместнику в Новгороде на обидчика, так он уж зла не попустит, все разберет, виноватого осудит и накажет, правого защитит и с миром да наградою за бесчестье отпустит! Но каждому хотелось, не дожидаясь княжей правды, по своей действовать… Однако при Олеге не всегда такие дела благополучно с рук сходили. Суров был правитель. Недаром он вместе с мудрым Рюриком на непокойном Ильмене княжью правду, не щадя животов ильменских, насаждал. Знал он, что потачки буянам нельзя давать. Сразу он всякие междоусобицы прервал, и тут порой не только что виноватым, а и правым солоно приходилось.
Правитель хоть куда как суров да грозен был, а все-таки, что солнце, для всех стал.
Ни один славянин, будь он с Ильменя или с Днепра — все равно, пока он правил Русью, пред варягом ни в чем унижен не был, что варяг, что славянин, все одно для мудрого Олега было. В одной гриднице пировали, вместе с врагами бились, вместе в боях свою кровь смешивали, и чем дальше шли годы, тем все ближе и ближе друг другу — что родные братья становились суровые выходцы из Скандинавии и уроженцы земель славянских.
Норманнов, впрочем, все меньше и меньше становилось. Новых из-за Невы не прибывало — разве когда по великому пути «из варяг в греки» проходили, да немного было таких, и сам Олег не особенно их жаловал, предпочитая, чтобы славяне вступали в его дружину, учились у его старых соратников делу войны, с которой слава неразлучна, как пели на пирах скальды. Любил Игоря суровый Олег.
Когда-то побратался он с его отцом, и теперь, когда Рюрик умер, Олег в его сыне любил своего старого боевого товарища и то, что он делал в земле славянской, то делал для Игоря, ради памяти Рюрика.
Для него — для Игоря, сына Рюрика, — и пришел он на Днепровскую землю. Для него, чтобы ему одному завладеть этой благодатной страной, он, Олоф, и перед убийством своих не остановился.
Ведь здесь, на Днепровских высотах, осели его старые друзья ярлы Освальд и Деар, такие же, как и он, и Рюрик, воины, достойные светлой Валгаллы. Зачем ему Днепр? Разве мало ему было Ильменя, но Освальд и Деар, как казалось Олегу, завладели тем, что по праву принадлежало Рюрику, а после него его сыну; вот он и отнял у них наследство. Он показал им их князя, и хотя каждый удар меча, вонзавшийся в тела его старых боевых товарищей, нестерпимой болью отзывался и в его сердце, он жертвовал ими ради своего любимца. Часто вспоминает он, как убиты были на берегу Днепра Аскольд и Дир, как называли киевляне Освальда и Деара, коверкая на свой лад их имена. Забыли они свою прежнюю славу, забыли Одина, Тора, переменили их на другого, византийского Бога. Что-то вот его, Олега, этот Бог не побеждает… Видно, отступился Он от хитрого, двуличного народа, поберегал его сперва, а потом с головой и выдал. С Аскольдом и Диром бороться да напугать их не хитро было, а пусть Он с ним, с викингом Олофом, попробует!
Так думал суровый варяг, кланявшийся Ассам и только понаслышке знавший о Боге христиан.
Олег не препятствовал никому веровать соответственно тому или другому обряду, и, когда после убиения Аскольда и Дира христиане соорудили над их могильным курганом храм, он не стал разрушать святилище христиан, он даже любил разговаривать с ними, хотя никогда не думал изменять верованиям своего народа.
II
В самой глубине дремучего леса, далеко от стольного Киева, приютилась избушечка.
В избушечке этой живет ветхий уже обитатель. Давным-давно уже поселился он в ней. С князьями Аскольдом и Диром на Византию ходил, там был свидетелем великого чуда и заступничества небесного против сил несокрушимых земных; поразило его тогда это чудо, вместе с князьями принял он святое крещение, а когда вернулся на родину, понял он, что не может уже жить прежней жизнью: ушел он из Киева и поселился здесь.
Этот отшельник был славянин по происхождению. Родился он на Днепре, в Киеве, и звали его со дня рождения Велемиром. Когда варяжские князья Освальд и Деар пришли в Киев и повели днепровских славян против Когана, Велемир, уже пожилой человек, один из первых стал в ряды княжеских дружин и скоро своей храбростью успел заслужить себе почет и у родичей, и у пришельцев-варягов.
У княжего любимца и друга верного — Всеслава — Велемир первым человеком был, на пирах рядом с ним сидел, а на охотах всегда за князьями неотступно следовал.
Так и жил он до того самого времени, когда Аскольд и Дир собрали поход на Византию и были побеждены там не людьми, а самим небом.
Сколько лет уже прошло, а сейчас Велемир помнит этот ужасный для славян и варягов день.
Как будто многих лет не минуло, так ясно звучит в ушах старика властный голос Аскольда, когда тот приказал перетащить волоком по берегу их струги…
И вдруг откуда ни возьмись ветер. Потемнело все вокруг, буря заревела, да такая, что и представить себе невозможно, а ветер как стал швырять славянские струги — все разом исчезло; обоих сыновей так вот у Велемира унесло, больше никогда и не видал он их…
Очнулся он в Византии, смотрит и глазам не верит. За ним, как за родным, ухаживают… За ним! Будто не знают, что грабить и убивать пришел он… А после, как услышал, что так поступали с ним по завету христианского Бога, тут впервые в сердце запала искра любви к этому, ему еще неведомому, Богу.
«И грозен, и милостив, — подумал он тогда, — не то что Перун».
Стал он слушать да и расспрашивать сам об этом Боге и узнал такое, что вдруг озарило его сердце, душу чудным светом, пробудило в нем дотоле неведомое чувство любви к ближнему и убедило в том, что самая страшная месть врагам — это расплата добром за зло…
Скоро он узнал, что и его князья в христианского Бога уверовали и креститься хотят.
Князей своих он умнее всех на свете считал и уже по одному этому не желал отстать от них. Долго постигал он истины христианской веры и наконец чрез крещение сам удостоился стать христианином, получив имя Петра.
Когда же возвратился, он почувствовал, что не может вести прежней жизни. Вот он и ушел из Киева, здесь поселился, — слыхал он в Византии, кто хочет душу свою спасти, так поступать должен. И живет здесь, летам и счет потерял он уже. Да что их и считать-то, когда счастлив человек!..
От всего отрешился он. Правда, посещают его изредка из соседнего рода, да и туда из Киева никаких вестей нет. Да и какие вести-то могут быть оттуда? Все там, поди, идет по-старому…
Вдруг отчаянный крик прервал воспоминания старика.
— Господи, Иисусе Христе! — проговорил Велемир, осеняя себя крестным знамением, — ведь это же человек… Что с ним такое?..
Крик раздался снова, на этот раз к нему присоединился рев разъяренного зверя..
— Так и есть, медведь кого-то ломает! — сказал старик и опрометью бросился в ту сторону, откуда доносился крик.
Велемир позабыл даже, что он совершенно безоружен. Он думал только, как бы поскорее поспеть на помощь.
Велемир знал, что недалеко от его избушки есть еще одна прогалина. Сюда собирались к нему люди из соседнего рода, когда им не под силу было разобраться в своих делах: ссорах, спорах, тяжбах, и они обращались к старику, судившему их с таким беспристрастием и мудростью, что обвиненная сторона не решалась выступать против решения старца.
С этой поляны и раздавались призывающие на помощь крики.
Действительно, огромный медведь подмял под себя какого-то богато одетого человека.
— Господи, благослови, все в Твоей святой воле! — прошептал про себя Велемир и, схватив подвернувшийся сук, побежал к зверю, стараясь делать при этом как можно меньше шума. «Ты, Господи, держишь в руке Своей все, — думал он, — если нужен Тебе этот человек, то спасешь его».
