Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874—1883
– Ну, – проворчал Жуков, – этому хозяину до последней рубашки,..
– Миша, – с укоризной произнёс Путилин и обратился к помощнику пристава, – что всё—таки стряслось.
– В участок, – лицо Петрова стало серьёзным, сдвинутые к переносице брови добавляли какой—то таинственности словам помощника пристава, – почётный гражданин Котельников дал знать о совершённой в его доме краже. Я сразу же известил сыскную полицию, – и добавил, словно бы оправдываясь, – как предписывает циркуляр градоначальника, сам же выехал на место преступления. – Предвосхищая дальнейшие вопросы, добавил, – к сожалению, не успел толком ничего посмотреть.
– Где хозяин? Афанасий Петрович, если не ошибаюсь? – Как и в былые времена прежде, чем выехать по адресу, где совершено злодеяние, Иван Дмитриевич просматривал бегло сведения о хозяине, жильцах, доме или квартире.
– Господин Котельников расстроены и на вопросы отвечает неохотно, говорит. Вы поставлены искать, так ищите.
– Могу ли я с ним поговорить?
– Пожалте за мной.
– Миша, – обратился к помощнику Иван Дмитриевич, тот понял по одному только взгляду начальника, что стоит заняться обитателями дома.
Хозяин, грузный мужчина лет шестидесяти, сидел в комнате, называемой купцом кабинетом и в соответствии с этим устроенном по его пониманию – стол, покрытый зелёным бархатом, несколько стульев с резными ножками, три шкафа с книгами разных размеров, поставленных кое—как, массивный кожаный диван, на стене портрет Государя соседствовал с портретом хозяина, нарисованным не очень умелым художником.
Господин Котельников восседал за столом, именно, восседал, а не сидел. Перед ним стоял наполовину опорожнённый графин, рюмка, налитая до краёв, и тарелка с солёными рыжиками. Он сжал губы и с такой ненавистью посмотрел на вошедших, что у Путилина шевельнулась мысль, а не он ли, начальник сыскного отделения, виновен в краже.
– Здравия вам! – Произнёс Иван Дмитриевич.
Что буркнул в ответ хозяин, было не разобрать, но явно что—то нехорошее.
Путилин осмотрелся и сел на одно из стульев, закинув ногу на ногу, и опёрся вытянутой рукой на рукоять трости, словно павловский император скульптора Витали.
– Простите? – То ли вопрос, то ли утверждение в голосе начальника сыскной полиции, но сказаны с таким металлом в голосе, что купец от неожиданности вздрогнул и устремил взгляд на вошедшего наглеца.
– А вы, сударь, кто таков? – Провозгласил хозяин басом.
– Значит, вас, милостивый государь, лишили честно нажитого?
– Меня, а вы, – осёкся, увидев недовольное лицо помощника пристава, и сразу же для себя решил, что взял слишком круто, понизил голос почти до шёпота, – если правильно понимаю, то вы – начальник полицейской богадельни, что не может справиться с проклятыми ворами?
– Пожалуй, в чём—то вы правы, но называя наше учреждение богадельней, вам придётся долго вымаливать у Господа, чтобы он ниспослал вам милость найти вора и украденное, а мы по старинке ножками да головой. Да, – он поднялся, – если в ваши планы не входит помогать нам в поисках злоумышленника, тогда разрешите откланяться, время не терпит пустого безделья.
– Ну, сразу же, – хозяин поднялся вслед за начальником сыска, – вы того, зла не держите, я ж, как увидел, что шкатулка моя пуста, так вот сюда, – он указал рукой на левую сторону груди, – иголка кольнула. Не золота с каменьями жалко, а то, что вор в моё жилище прокрался и по моим, – постучал по груди, – комнатам ходил, а здесь я – хозяин, – грохнул кулаком по столу, – и кому позволю, тот и ходить будет.
– Афанасий Петрович, когда вы в последний раз заглядывали в шкатулку?
– Сегодня.
– А ранее?
– Недели две тому я прикупил новое кольцо с большим камнем изумрудом, вот тогда и открывал ее, – хозяин пальцами оттолкнул от себя большую, инкрустированную каменьями разных цветов шкатулку, словно она теперь стала до боли ненавистна.
– И две недели не заглядывали в нее? Никому не показывали?
Котельников скривил губы, что стало понятно – Афанасий Петрович никому ни при каких условиях не покажет заветные золотые игрушки.
– Для поисков не только злоумышленника, но и ваших ценностей.
Почётный гражданин открыл ящик и достал два листа бумаги, протянул начальнику сыска, тот принял список с удовлетворённым видом, напротив каждой вещицы была проставлена цена.
– Я знал, что вам потребуется, – пояснил хозяин.
– Кто знал о шкатулке?
– Пелагея с Марфой.
– Это кто?
– Кухарка и домашняя хозяйка.
Стало понятно, что Котельников любит похвалиться перед домашней прислугой купленным.
– Афанасий Петрович, сколько весила шкатулка?
– Я не знаю, но фунтов двадцать, но я не понимаю, почему они не забрали шкатулку?
– По карманам проще распихать, притом не привлекая особого внимания, – а шкатулку надо в сумку положить, да и никакой ценности не представляет для воров.
– А я думаю иначе, – Котельников крутил пальцами бороду и умолк, то ли делая вид, что задумался, то ли на самом деле пытаясь что—то сказать.
– Вы имеете на кого—то подозрения?
– На моих служанок, либо они кого—то навели.
– Но замок же взломан? – Подал голос помощник пристава.
– Это чтобы отвести от себя подозрения, – пробурчал хозяин.
– Афанасий Петрович, неужели более ни одна душа не знала о вашем, – Путилин запнулся.
– Так и говорите, богатстве.
– Именно.
– Да никому я не говорил и показывал. Люди ж, сами знаете, завистливы и охочи до чужого, вот и, – махнул рукой, – так найдите этого вора и как следует моих двух баб допросите, знают они всё, но темнят. Они виноваты, они, – хозяин погрозил кому—то пальцем.
– Забываете вы, Афанасий Петрович, прекрасную русскую поговорку: не пойман – не вор, – попытался вставить Петров.
– Так ловите, – возмутился почётный гражданин, – вы на службе и должны порядок блюсти, вот и ловите жульё.
– Отчего вы грешите на прислугу? – Вмешался Путилин.
– Так никто более не знал о моём заветном —то.
– И никому никогда не показывали?
– Никому.
– Никогда ни словом не выдали?
В ответ Котельников покачал головой.
– Вот вы покупали золотые украшения, камни у одного торговца?
– Не совсем.
– Значит, они могли знать о том, что у вас хранится?
– Вы думаете они? – Удивлённо сказал хозяин.
– Я вам рассказываю, что не только можно подозревать прислугу.
– Я не подумал, – Котельников сел на кресло и трясущейся рукой налил полную рюмку из графина, – не подумал, – задумчиво проговорил он, – а в прочем, – выпил, крякнул, взяв с тарелки рукой гриб, которым закусил, – вы – полиция, вы и ищите.
– Гости могли видеть или те, с кем дела ведёте?
– Исключено.
– Может, – Иван Дмитриевич постучал по графину, – слово за слово, ну и…
– Нет, когда я с кем—то, то воздержан. Могу только сам с собой.
– Понятно, не будем больше вас тревожить, надо и следствием заниматься, – улыбнулся Иван Дмитриевич.
– Так всегда, – сказал помощник пристава, когда вышли в гостиную, – к человеку с открытой душой, – а он, – махнул рукой.
– Человек расстроен, – Путилин посмотрел на список, в котором значилась итоговая сумма в сто двенадцать тысяч триста семь рублей с копейками, – можно понять его, куплено—то на кровные.
– Так—то оно так, но…
– Иван Дмитрич, истина жизни, – услышал Жуков, входя в гостиную, – состоит в том, что и люди в своей массе обитают в заблуждении, считая, что Бог в своём всемогуществе добр и мудр, что Он создал мир совершенным и установил райский порядок, и только дурно поступающий человек ломает порядок и извечную справедливость. Но истина же в том, что мир по сути несовершенен, и существование является своего рода епитимьей, мучительной проверкой, печальным паломничеством, и все, что тут живет, жило смертью и мародерством другого!
– Значит, человек, на ваш взгляд, тоже хищник?
– Вот именно! Это самое расчетливое, кровожадное и подлое животное.
Кто из хищников способен превращать подобных в рабов? Везде, куда ни посмотри, человеческим родом правит желание жить за счет других, а убийства, разбои, воровство. Господи, все худшие пороки не только природы, но и ада, правят бал.
Если бы в полях в изобилии не росли хлеба, не плодоносили деревья, коровы не давали молока, но в людях живет, – помощник пристава остановился, подбирая слово, – бесовская алчность, дикое желание оторвать себе кусок, лишь бы другим не досталось. Я не понимаю, почему человек насилием и изворотливостью присваивает себе столько всего, что хватило бы на жизнь сотням, да каким сотням, тысячам, словно это подобие человека собирается жить вечно.
