Алиция Липовска - Частная жизнь кардинала Ришелье
Священник велел кардиналу прочитать "Отче наш" и "Верую", что тот исполнил с большим благоговением, целуя Распятие, которое держал в руках.
А прекраснейшей из герцогинь Парижа, мадам д'Эгийон сделалось дурно, подруга ее госпожа Вижан проводила герцогиню домой, где ей пустили кровь.
4 декабря врачи перестали давать лекарства. Однако племянница привезла какого-то врача, который дал кардиналу странную блестящую пилюлю, и тому полегчало.
Все вздрогнули ибо основание кубка сжимаемого Ядвиго со страшной силой с треском распалось.
- Cholera! - прошептала миледи Сомерсет, - Это очевидно "вечно живущее лекарство" - пилюля из ртути и других ядовитых соединений! Jezu! Как я ее ненавижу… Продолжайте, любезный граф!
Сам Ришелье не верил своему мнимому выздоровлению.
В полдень он едва слышно произнес склонившейся над ним племяннице:
- Моя горячо любимая Ла-Комбалетта, я ухожу… Мне тяжело и не хотелось бы видеть своим посмертным взглядом страдания дорогой для меня… Прошу оставить меня… Молю!
Герцогиня предчувствую свой близкий обморок тотчас вышла. Едва племянница закрыла за собой дверь, как кардинал впал в беспамятство.
- Так умер наш великий министр! Многие его осуждают! Но только не ваш покорный слуга! Ибо наш великий кардинал, несмотря на все свои сомнения, понимал, что нужно действовать так, словно у него их нет! И он старался сделать Францию великой страной! - закончил Айала.
- Дорогой мой супруг! - Ядвига положила обломки кубка на стол, - Разрешите мне покинуть вас и милостливого графа!
- Да, драгоценная моя, иди и отдохни! - любезно отправил жену Сомерсет.
Ядвига вместе с камеристкой вышли из каюты герцога. Мадлен-Сесиль пошла в свою каюту, а герцогиня Сомерсет отправилась на палубу, заверив камеристку, что с ней ничего не случится.
Холодный декабрьский ветер принес мелкий снег, который осыпал пол палубы сделал тот скользким. Полячка закутавшись в меховой плащ крепко держалась левой рукой за перила, а с правой периодически слизывала выступающую кровь на ссадине. Треснув кубок снес кожу на косточке указательного пальца. Глаза женщины были сухие, но губы кривились и дрожали.
- Как ты все рассчитал! Да… Теперь я могу спокойно обращаться к тебе на ты! А тогда это получалось трудно! Теперь тебя нет! Грешник и святой в одном лице! Ты отрекся от меня! Ты отдал меня другому! Ты все решил за меня… И умер…
Она со всех силы стукнула по ограждению. Слез не было. Но такая мутная тоска поднималась в душе, что в какой-то миг бедной женщине захотелось бросится в холодные темные воды.
- Я никогда не скажу тебе тех слов, что хотела сказать! Я гневила Господа нашего не далее как вчера, когда в тоске вымысливала, что лучше бы Дави был девочкой и тогда я смогла бы хотя бы жить во Франции. Пусть бы мы так не встречались. Но я бы постоянно слышала о тебе, знала бы, что ты рядом. А может и смогла бы лечить тебя. Господи! Прости меня закореневшую во грехе! Но лучше бы я отравили это дурру племянницу! Тогда твоя смерть не была бы такой страшной!
- Вы не боитесь, Ваша Светлость, что вас унесет холодный северный ветер? - раздался насмешливый мужской голос из темноты.
- Это вы, граф? - спросила Ядвига, - вам наскучило общество моего супруга и вы тоже решили прогуляться?
- Ах, дорогая герцогиня, - де Айала приблизился у герцогине так, что его стало видно в сгущающихся сумерках, - когда вы сломали кубок, то я сделал вывод, что вы, мадам, очевидно, та самая герцогиня, чьи пакеты я доставлял в Париж маркизу Рошфору.
- Вы, сударь, весьма проницательны! - ответила полячка.
- Все мы обучались одному искусству у великого человека, который ныне почил в бозе! Вижу, что вы его ценили высоко. А потому, что я невольно услышал, я понял, что он также ценил вас.
- И как много вы услышали, граф? - надменно спросила миледи Сомерсет.
- Я, мадам, оказался на палубе именно в тот момент, когда бы сожалели, что не отравили племянницу. И тогда я сделал вывод, что вы были достаточно близки и к этой даме и, что вполне естественно, к Его Высокопреосвященству.
- И вы, синьор, не услышали большего?
- Даже если я и слышал то, что не предназначено для моих ушей, я, поверьте мне, миледи, сумею сохранить тайну. Хоть я и испанский граф, но матушка моя была француженкой. Отец же всю свою жизнь посвятил пьянству и распутству. Он умер оставив нас нищими, хорошее еще, что я был единственным ребенком. Матушка могла каким-то образом жить за долги и сводить концы с концами. Кардинал же Ришелье, мир его праху, дал мне возможность подняться! Выкупить свое испанское поместье. И честно служить родине моей матушки. Поэтому я считаю себя честным человеком, а не предателем.
При упоминании имени умершего министра Ядвига снова потеряла контроль над собой.
- Тогда, любезный граф, послушайте! Послушайте меня одну минутку! Мне не с кем поговорить! Я всегда одна! Я всегда была очень несчастна, правда. Это не слова, это бедное переполненное сердце изливается наружу. Таких, как я, не очень-то жалеют, и это несправедливо. С юности я стала разменной монетой. Моя семейная жизнь началась с того, что меня изнасиловали и изуродовали. Затем меня вроде бы спасли, но, опять таки, не ради меня самой. Герцог Лианкур, наверное, так же как и вы, синьор, хотел выкупить свои поместья и зажить спокойной жизнью. А для этого ему надо было найти себе достойную замену. Он был моим другом, но думал о себе, не обо мне. Мне в моем положении нужно было сердце, которое бы полюбило меня.
Ядвига замолчала и посмотрела в темную морскую пучину.
- Он тоже меня не щадил. Как не щадил и себя. Он жалел, только свою племянницу. Когда она плакала, ее утешал. Когда она поступала дурно, ее извинял. И она еще жаловалась мне! Что все ей чуждо, все ей не так! А я должна за все благодарить. Ничего, бедняжка, шагай! На что ты жалуешься? Все против тебя? Так что ж, ты ведь на то и создана, чтобы страдать, девка! А я влюбилась в него! Вся моя жизнь была в его суровом взгляде, вся моя радость - в его скупой улыбке, вся моя душа - в его дыхание! Я была даже не забавой, не мимолетным развлечением! Я была грехом! Которого он всячески стремился избегать! Но судьба играла нашими сердцами. Я чувствовала, что он любит меня. Два года назад я уверилась в этом… И сразу разлука! Как это было ужасно! Узнать, что тебя любят и при этом отдают другому человеку! Для моего блага! Боже! Может быть другая в этот миг возненавидела бы его и стала свободна от этого всепоглощающего чувства. Но не я! Я слишком, уж слишком, его люблю! Я поняла, я простила, я сделала так, как он мне велел. Почти два года я живу в браке с Сомерсетом. Может быть раньше он и любил меня. Но Бастилия и моя болезнь свели на нет все чувства. Он держит меня как в тюрьме. Улыбается только на людях. Дома же суров и мрачен. Презрительно отзывается о моих детях, о Франции, о кардинале. Может быть он думает, что таким образом сделает меня счастливой?…
Граф де Айала пристально смотрел на тонкий профиль герцогини Сомерсет. В какой-то миг он пожелал уйти, что бы всего этого не знать. Но любопытство и жалость взяли вверх. Он понял, что женщине необходимо высказаться и он обязан ее выслушать, а потом все забыть.
- Как тяжело делить ложе с нелюбимым! Мне приходиться одурманивать себя напитком, что бы терпеть прикосновения мужа. Это также не способствует нашему сближению. Кардинал заставил Сомерсета подписать контракт, что тот лишь в том случае не будет считаться во Франции государственным преступником, если наш брак будет полностью завершен. А для этого должен родиться наш совместный ребенок. Как видите, сударь, герцог Сомерсет контракт соблюдал.
- Миледи! - вступил де Айала, - Но, возможно, вы еще сможете наладить свой брак! Может родившийся наследник что-то изменит.
- Дети еще никогда не способствовали налаживанию отношений между родителями! - назидательно ответила герцогиня Сомерсет, - Все дело во мне. Я не могу полюбить мужа. А просто его терпеть рядом мне невыносимо тяжело. Было бы легче, если бы я была одна. Я так умоляла кардинала дать мне возможность уехать на мою родину! Но он принял решение… Наверное, он вычеркнул меня из жизни своей, одним росчерком под контрактом заставил свое сердце не пылать! А вот мое бедное сердечко все тлеет и тлеет, как уголек. Ваш рассказ о смерти кардинала стал ветром, который вновь раздул пламя! Боже! Боже! Я ведь на что-то надеялась! Думала, вдруг, Сомерсет опять поедет во Францию послом, возьмет меня с собой. И я хоть одним глазком увижу…
Сильное напряжение съело оставшиеся силы. В глазах Ядвиги помутнело. Она чуть не упала за борт, но извечный материнский инстинкт заставил ее обхватить живот и мягко упасть назад, на палубу…
***
Граф де Айала бережно опустил бесчувственную миледи Сомерсет на кровать ее супруга.
- Ее обмороки, любезный граф, - сказал Сомерсет де Айале, - стали нормой! А вот раньше мне рассказывали, что она никогда не теряла сознания. Она же лекарка. Не боится вида крови, гнойных ран и прочей жути. А теперь вот падает по любому ничтожному поводу.
