Виктор Московкин - Тугова гора
— Да, оно и есть — Ростов-батюшка. Лучше не скажешь.
Данила сказал не напрасно, что дорога прямее, — скоро они уже наткнулись на первую сторожу, оставленную на развилке. Наскучавшиеся воины с радостью присоединились к отряду — надобность в этой стороже отпала.
До мужицкой засеки шли ходко. Мужики, видно, ни на час не оставляли ее без охраны — высыпали из-за деревьев. Впереди опять с огромной рогатиной старик Окоренок.
— Будь здрав, княже!
— И тебе долгих лет, — сказал князь, спешившись Улыбнулся: — Татары не налетали?
— Слава богу, тихо, — серьезно ответил старик.
Переход по лесной тропе занял много времени. Когда опять все были на конях, князь спросил старика:
— Так что, ваши ратники следом за нами пойдут?
— Мы так смекаем, князь. Коли навалятся, мы тут их по перворазу употчуем и тебе весточку дадим. А потом уж прибудем.
Константин удивленно посмотрел на него.
— Да как же вы пешие против конников? Они вперед вас прибудут.
— Они по дороге, да и сторожиться после этой засеки станут, а мы побежим своими тропами. Небось не обгонят.
— Ну, не знаю, — не поверил его объяснению князь. — Впрочем, дело ваше. Но вот что выполни не мешкая. Подбери артель и сегодня же направь ко мне. Такие же засека будем делать. А есть ли у нас в городе умельцы, того не знаю.
Константин в эту поездку обдумывал, где лучше встретить татар; И все больше склонялся к мысли, что битва должна быть в лесном месте, где-нибудь перед городом. Город без защитных стен — открытое место. Которосль для врага — не преграда.
Окоренок поклонился князю, сказал:
— Спасибо за честь, княже. Немедля соберу мужиков, отправимся следом за вами.
— Много не надо, только умельцев. Кому делать, найдутся; показать, как делать, надо. А то ты свою засеку обезлюдишь, кто татар встречать станет.
— Сделаю, княже, как велишь.
Константин тронул поводья, намереваясь ехать. К нему приблизился кузнец Дементий, вполголоса сказал:
— Князь, если ты не отдумал в урочище, то здесь, неподалеку, нам сворачивать.
— Что ж, будем сворачивать. Кого возьмем с собой?
— Сынка Евпраксии Васильковны да другов Лариона, муже ее, — сотника Драгомила и Михея, дружинника.
— Добро. Данила, поведешь отряд в город, там передашь Третьяку Борисовичу, пусть устраивает на кормление. Да, вот что, — внимательно оглядел Белозерца, дружески хлопнул по плечу. — Останемся живы — владей деревенькой Лазуты. Дарю за службу. Заводи семью, хватит боярских девок обхаживать.
— Я, княже, после тебя самого…
— Что, никакой другой дороги больше нету? — спросил князь, с трудом вытаскивая ноги из глубокого мха. Коней вели в поводу.
— Свободна дорога до озера от города, по которой татары наехали. Оттуда в челнах доберешься до урочища. А мы идем с другой стороны.
Дементий шел впереди, нащупывая тропу, по краям расстилалось болото с вонючими газами.
— Давайте отдохнем, — пересиливая гордость, попросил Константин.
— Сейчас повыше выберемся, вон где сосенки сгрудились, там отдохнем.
Под сосенками оказалось сухо — песчаный островок. Константин в изнеможении повалился на спину. Позавидовал. Васильку, тот даже не сел, стоял, всматриваясь куда-то вдаль, свеж, будто и не шел вместе со всеми.
— Как твоя мать живет в этих лешачьих местах?
— У нас, у озера, красиво, — коротко ответил юноша.
Михей, стеснявшийся до этого князя, — впервые был рядом с ним, — сейчас вдруг обратился к нему:
— Я, Константин Всеволодович, слышал про такие места от гусляра. Знатно он. сказывал.
— И что же он сказывал?
— А вот, если не собьюсь, слушай:
Шумели леса непроходные…
Посередине озера великого
Выступала, стояла великан-гора,
А на той горе, на самом верху,
Облаками окутанный город был,
И жила-была в том городе,
В богатых хоромах Рогнеда-вдова.
А управляла она своим городом
Ровно десять лет…
— Вот тут я, Константин Всеволодович, позабыл.
— Ничего, вспоминай еще, что слышал.
— А как есть про Евпраксию Васильковну, — заметил Дементий.
Михей продолжал:
То не ветер завыл поздней осенью,
Не волны у скал разгулялися,
То сам царь водяной зычным голосом
Созывает русалок на сходьбище:
— Эй. вы, дети мои, дети озера,
Не забудьте, как только луна взойдет,
Собирайтесь, расскажите мне:
Сколько глупых людей заманили к нам…
— На ночь тебя послушать — страхом душа обольется, — сказал Константин. — А у вас на озере есть русалки? — повернулся он к Васильку. Почему-то ему хотелось дразнить этого красивого юношу.
— Жрец Кичи никогда про них не говорил. Я не видел.
— Ваш жрец, видно, занятный человек, все время упоминаешь о нем.
— Жрец Кичи — мудрый человек.
— Доведется — увидишь этого старца, — пряча усмешку, сказал Дементий.
— Сколько еще осталось?
— За один переход одолеем. Надо подниматься, боюсь затемняет, тогда худо станет.
— И верно, пошли, — впервые подал голос Драгомил. Был он широколоб, курчавая с просединами борода красиво обрамляла лицо.
Солнце еще не село, когда вышли к озеру. Озаренный закатом идол сурово смотрел на них пустыми глазницами. Дементий скосился на спутников, угадывая, какое впечатление произвел на них деревянный истукан. Переславцы — Михей и Драгомил — замерли, полуоткрыв рты, разглядывали исполинского идола с удивлением и некоторым испугом. Константин, много наслышанный о «лешаках», внешне ничем не выдал своих чувств, спросил только Василька:
— Он изрыгает дым, и вы узнаете, какая судьба ждет вас?
Василько, беззвучно возносивший хвалу божеству за благополучное возвращение, молча кивнул.
— Дьявольщина какая-то!
Ворота городища были открыты. Караульный Омеля очумело уставился на Василька, потом уже перевел взгляд на остальных и вдруг заплакал. Крупные слезы скатывались по старческим щекам.
— Что с тобой, Омелюшка? — участливо спросил Дементий, пораженный неожиданным поведением старика.
— А! — Караульный махнул рукой, затем напустился на Василька: — Несись, неслух, скорей к матушке. В могилу ее чуть не свел.
И когда тот убежал, поведал:
— Мы его уже похоронили. Все озеро крючьями взбаламутили, искали. А он вон к вам прибился. К вам-то он как попал?
— Татары увели.
— Татары! — изумился старик. — Не пугай меня, Дементьюшка, какие тут татары?
Константин осматривался. Повсюду приземистые, из толстых бревен, с плоскими дерновыми крышами, избы; узкие, как бойницы, окна; каждая изба — крепость. К частоколу, окружавшему городище, была подсыпана земля, и изнутри он казался невысоким, в рост человека. Над частоколом нависал деревянный козырек с дерновым покрытием. Все было сделано для удобства боя. «Лешаки», видать, не только молятся идолу, но и думают о защите от врага.
Жилье Евпраксии Васильковны было таким же приземистым, разделялось на две половины. В первом, большом помещении, с полом из оструганных плах, по стенам располагались лавки, в углах — светильники, — здесь собирались на совет старейшины городища; в чистой горнице — она принимала гостей.
— Думали, утонули они с Росинкой, видела, как садились в лодку, а тут буря налетела, — рассказывала она, не совсем еще успокоившись после встречи с сыном. — Пришли к Савелию, бортнику, — там никого, не знали, на что подумать. Иди к жрецу, — сказала она сыну, — Неможется ему, все тебя в бреду поминает.
У входа в жилище Кичи сидел на бревешке Перей, дремал. Копье было прислонено к стене. Никто не думал угрожать жрецу, просто исполнялся ритуал, заведенный неведомо кем и неведомо когда.
Василько растолкал старца. Слезящимися глазами Перей смотрел на юношу, как на выходца с того света. Потом сообразил, что перед ним не тень — живой человек, мелко закивал, поднялся.
— Зовет, по все дни зовет. — С этими словами он скрылся в жилище.
Кичи лежал на лавке, на мягких овчинах. Глубокие морщины изрезали высохшее лицо старца, безжизненный тусклый взгляд запавших глаз был неподвижен. Но когда Василько встал у изголовья, жрец заметил его, зашевелил бескровными губами. Юноша понял, что старец просит поднять его. Он бережно поднял легкое, сухое тело. Слабым движением Кичи показал на глиняную плошку, стоявшую на лавке рядом с изголовьем. В ней была густая зеленоватая жидкость. Василько поднес плошку ему ко рту. Старец сделал несколько небольших глотков.
Василько с изумлением смотрел, как постепенно наливается румянцем лицо жреца, живым, заинтересованным становится взгляд. Да и голос старца окреп, когда он заговорил:
— Предки настойчиво зовут меня к себе. Час пришел, и я готов. Но они не простят; я оставляю святилище, лишенное высшего духа. Мое несчастье — я долго не посвящал тебя, кому это было предназначено, в великие тайны природы, в тайну нашего божества. Ждал, когда ты войдешь в зрелую силу. Я просчитался. Теперь, вижу, поздно. И все-таки хочу передать хотя бы внешние приметы. Если так будет угодно великому, он доверит тебе и большее. Нагреби горячих углей из очага вон в ту плошку, возьми корзину с травами.
