Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2
Никита вошел, помолился на образа и, едва глянул вниз, сразу увидел игравшую на полу двухлетнюю Аришу. Хоть и была девочка светленькой, но лицом походила на отца, и Никита без слов все понял. Да от него и скрываться-то не было нужды, – все равно что брат!
Обсказав Аннушке вкоротке, что жив-здоров князь Василий и что ныне гостюет он за Каменным Поясом у белоордынского хана, который их принял ласково, – примолк Никита. Все поглядывал на Аришу и, видать, думал – как лучше сказать то, что еще не было сказано. Наконец решился:
– Вот что, Анна Матвеевна… Знаю, причиню тебе боль, но правду ты знать должна, особливо теперь, – сказал он, кивнув головой в сторону девочки. – Оженился Василей Пантелеевич.
– На ком же? – не сразу пролепетала Аннушка, едва удерживая слезы. Всегда знала она, что этим и должно кончиться, но все же удар был жесток. Никита это понял и, чтобы смягчить его, почел возможным даже слегка покривить душой, чего в ином случае никогда бы себе не позволил.
– На ордынской царевне, на братаничне великого хана Мубарека, государя Белой Орды. Тут, видишь, не столько любовь, сколько надобность. Сама разумеешь, сколь важно ему было породниться с татарскими ханами, дабы воротить свое княжение. И сейчас он на это крепко надеется. Вестимо, коли знал бы он про нее, – снова кивнул Никита на Аришу, – может, и по-иному бы поступил. Но кто мог знать-то? А теперь уже дело сделано и в обрат не повернешь, ежели и захотел бы. И дивное дело: Аннушке сразу стало легче. Хоть и потерян был для нее князь Василий, а мысль, что женился он на другой не по влечению сердца, а по горькой нужде, примиряла ее со случившимся. Она нашла в себе силы довольно спокойно расспросить Никиту обо всем, что было с ними после отъезда из Карачева, и они беседовали более часу. Наконец гость сказал, что ему пора, но, прежде чем уехать, он спросил:
*Братанична – племянница, дочь брата. Но так же называли и дочь племянника.
– Ну, а ты, Анна Матвеевна, что мыслишь дальше-то делать?
– Не знаю, Никита Гаврилович, – с тоской ответила Аннушка. – Что же делать-то остается? Буду доживать свой вдовий век…
– Это ты зря. Теперь ты не о себе, а вот о ней должна думать, – промолвил Никита, целуя девочку, давно уже сидевшую у него на коленях. – Нешто возможно обречь ее на людское злословие? Да и ей самой, коли уж так все сложилось, лучше бы не знать, кто ее настоящий отец… Надобно тебе выйти замуж.
– Что ты, Никита Гаврилович, нешто я теперь смогу…
– Коли любишь ее, так сможешь, – строго сказал Никита. – Перемоги себя, для нее это сделай! Ужели попустишь, чтобы дочь князя Василея люди называли байстрючкой?
– Ой, Господи! – со стоном вырвалось у Аннушки.
– Вот о том я и говорю. И помыслить такого нельзя. А выйдешь замуж, и дело крыто.
– Да кто меня возьмет-то теперь?
– Возьмут, только захоти. Ты еще вон какая красавица! И знаю я хорошего человека, который издавна по тебе томился, только, вестимо, не казал виду, ибо не хотел встревать промеж тобою и князем. Теперь я ему шепну, будто ненароком, что оженился Василей Пантелеевич на другой, и голову готов положить на плаху, коли он к тебе вскорости не посватается. И ты согласись. Еще раз говорю, – человек он достойный и тебя ничем не попрекнет, а ей будет добрым отцом, ибо любит князя Василея, как и мы с тобой его любим.
– А Василей Пантелеич… – начала было Аннушка, но слезы помешали ей говорить.
– Василею Пантелеичу, я покуда ни о чем не скажу, окромя того, что жива ты и здорова. – поняв ее, промолвил Никита, – Зачем понапрасну душу ему бередить, – ему и так несладко… Ну, прощай, Анна Матвеевна, да хранит тебя и дочь твою Господь, и ежели будет на то Его святая воля, – еще свидимся.
С тем Никита уехал, а вскорости и впрямь наведался к Аннушке сын боярский Михаила Софонов, которого она и прежде знала, ибо водил он приятельство с ее покойным мужем, хотя и был лет на десять его моложе. Не прошло и трех месяцев, как они поженились, и Ирина выросла в полной уверенности, как и все вокруг, что она родная дочь Михаилы Андреевича.
*Байстрючка – незаконнорожденная.
Глава 31
Спустя час после приезда домой, сидя за трапезой в кругу семьи, Аннушка выслушивала здешние новости и делилась своими. Любящий взгляд ее то и дело останавливался на лице Ирины, – сразу заметил в нем перемену: расцвело оно какой-то новой красой и будто все изнутри светилось. Рада возвращению матери? И рада, вестимо, да это не то… Ужели приезжий боярин?
– Что же, значит, ныне пошел на поправку наш нечаянный гость? – спросила она, ибо разговор шел как раз о Карач-мурзе.
– Слава Христу и Пресвятой Богородице, теперь поправится, – радостно откликнулась Ирина. – Вчерась впервые меня признал и с той самой поры все спит, а горячки ровно бы и не бывало!
– А что, молод боярин-то?
– Годов, должно, двадцать пять – двадцать шесть, маменька.
– Не только молод боярин, – сказал Павел, дурашливо покосившись на сестру, – но и так собою пригож, что, будь я девкой либо молодой вдовой, присох бы к нему навеки!
– Уймись, непутевый! – огрызнулась Ирина, густо покраснев.
«Так и есть, – подумала Аннушка, не спускавшая с дочери глаз в продолжение этого разговора. – Эх, лихая беда в такие-то годы вдовою остаться. И душа, и плоть своего небось просят!…»
– Вот оно как, – промолвила она вслух. – Ну, что ж, Аришенька, пойдем поглядим на хворого. Теперь и я пособлю тебе за ним ходить.
Встав из– за стола и помолившись, они в обнимку дошли до горницы раненого и, тихонько отворив дверь, приблизились к постели.
Карач-мурза спокойно спал, глаза его были закрыты, лицо за время болезни обросло темной бородкой. Едва взглянув на него, Аннушка почувствовала, что тугая, горячая волна хлестнула ее по сердцу и валит с ног: перед нею лежал князь Василий, точно такой, каким видела она его в последний раз, двадцать девять лет тому назад!
«Господи, что это? Чудо или наваждение?» – успела подумать она, теряя сознание и падая на руки смертельно перепуганной Ирины.
Маменька, светик, ну и напугала же ты меня, говорила Ирина, когда Аннушка, уложенная на лавку в соседней горнице, ее стараниями пришла наконец в себя. – И чего это тебе вдруг примерещилось?
– Примерещилось? Нет, ништо… – слабым голосом ответила Аннушка, начиная припоминать случившееся. – Сама не знаю… Сердце зашлось, должно, растрясло меня в дороге…
– Пошто же ты сомлела в тот самый миг, когда на Ивана Васильевича глянула? Ровно бы его испугалась!
– На Ивана Васильевича? Ах, да… боярин-то наш. Так он, говоришь, Васильевич?
– Ну, да, нешто я тебе прежде не сказала? Иван Васильевич. Али ты его уже где встречала?
– Погоди, доченька, ничего покуда не спрашивай… Муторно у меня в голове. Дай в разум-то войти.
– Испей вот еще водицы, родная, – протянула ей ковшик Ирина.
– Теплая вода, – промолвила Аннушка, отхлебнув глоток. – Ты бы мне кваску холодного принесла из погреба.
– Сейчас, маменька! А ты покуда закрой глазки и полежи тихо, ни о чем не думай!
Едва затихли шаги Ирины, Аннушка была уже у двери в смежную горницу. Может, и впрямь померещилось? Надо было непременно взглянуть на приезжего боярина еще раз.
С трепетом в душе, тихонько отворив дверь, она сделала два бесшумных шага вперед и снова едва не лишилась чувств: на постели лежал человек, похожий на князя Василия, как капля воды бывает похожа на другую каплю. Если бы с той поры не минуло почти три десятилетия, она поклялась бы, что это он! Но этот совсем молод… Васильевич? Господи, ужели такое возможно? А почему бы нет? Ведь он был женат!…
Не в силах отогнать нахлынувших видений прошлого, Аннушка стояла как зачарованная, не отрывая взгляда от дорогого лица. Только раздавшиеся за спиной шаги и тихое восклицание Ирины возвратили ее мысли к действительности. Выйдя из комнаты больного и плотно притворив за собою дверь, она опустилась на лавку и с минуту сидела в задумчивости. Потом подняла глаза на дочь и промолвила:
– Ну, Ирина, теперь сказывай все, как на духу, ничего не тая.
– Да о чем сказывать-то, маменька? – спросила Ирина, стоявшая посреди горницы, с удивлением глядя на мать.
– Расскажи все, с самых начал: как заявился сюда боярин, что о себе поведал и далее, день за днем, слово за словом, все, что было у вас говорено.
– Да ведь мы же тебе даве все обсказали! Ну, коли желаешь, повторю: приехал, значит, боярин ввечеру, попросился ночевать, – конь у него охромел в дороге… Сказал, что едет из Москвы в Карачев, а звать его Иваном Васильевичем Снежиным. Потом стали вечерять, и батюшка уговорил его пожить у нас, доколе не завершит делов своих в городе…
– А не сказал он, какие у него тут дела?
– Говорил, что надобно ему повидать князя Святослава Титовича, да еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.
– А за трапезой у вас о чем был разговор?
