Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
— Бог да зачтет ваш подвиг, мадам, во славу истинной веры.
— Слава Иисусу! Смерть еретикам!
Они тихо поднялись по лестнице, подошли к дверям комнаты, на которую снизу указала рукой хозяйка дома, тихонько открыли их и застыли на пороге. Шомберг безмятежно спал или, вернее, храпел во всю силу легких, не подозревая, что творилось сейчас на улицах Парижа. Рядом была вторая примятая подушка, с нее совсем недавно, как только прозвучал набат, подняла голову Антуанетта де Форвиль, которая через герцога Монпансье договорилась, что за ее любовником-гугенотом придут убийцы. Но герцогу было не до того. Возня в Лувре затянулась не на один час, к тому же одни из гугенотов ухитрился разрядить в него пистолет и попал в голову. Рана оказалась пустячной, но вывела герцога из строя на добрые полчаса, и теперь он ходил по дворцу с перевязанной головой и спрашивал всех, покончили ли с Ларошфуко, Телиньи и другими, совершенно забыв, о чем говорила ему госпожа де Форвиль. Это и спасло Шомберга.
На столе рядом с кроватью громоздилась гора пустых бутылок, на стуле лежали одежда, перевязь и шляпа. Матиньон схватил две бутылки и разбил их вдребезги, одна об другую, потом еще две. Пусть та мегера там, внизу, думает, что началась борьба. Лесдигьер перевернул вверх ногами стол. Шомберг замычал и пошевелился. Матиньон рывком сдернул с него одеяло. Шомберг открыл глаза и вытаращил их от удивления, увидя друзей. Он уже хотел выразить им неудовольствие по поводу вторжения или, наоборот, высказать радость; то и другое было неприемлемо, и Лесдигьер поспешил зажать ему рот ладонью.
Шомберг уставился на него и захлопал глазами.
— Молчи и не говори ни слова что бы, ни случилось и что бы, ты ни услышал, — зашептал Лесдигьер ему на ухо. — Убивают всех гугенотов по приказу короля. Мы пришли сюда, переодевшись в католиков, кажется, мы кого-то опередили, потому что должны были прийти за тобой. Любовница тебя предала, ты для нее — еретик и безбожник, которого следует насадить на пику и вышвырнуть в окно. А теперь делай вид, будто сопротивляешься и ори во всю глотку.
— Вставай, грязная свинья! — вскричал Матиньон. — Пришел твой последний час!
И рывком сорвал кровать с места, несмотря на то, что она была привинчена к полу. Лесдигьер опрокинул пару стульев. Шомберг, тут же уяснив суть происходящего, сдернул с кровати белье и разбросал его по полу.
— Кто вы такие? — закричал он. — Что вам от меня нужно?
— Скоро ты узнаешь об этом, когда там, на берегу Сены, тебе перережут глотку и швырнут в реку, как твоих собратьев!
— На помощь! — завопил Шомберг и затопал по полу ногами. — Убивают! В дом пришли убийцы!
— Живо одевайся! — крикнул Матиньон. — Но если ты сделаешь попытку к сопротивлению, мы перережем тебе горло прямо здесь!
— Одевайся же! — заторопил его Лесдигьер, подавая ему одежду. — Чего доброго, сюда нагрянут с минуты на минуту настоящие убийцы!
Шомберг кивнул и быстро оделся, в то время как его друзья расшвыривали по комнате мебель, топали сапогами и разбрасывали повсюду белье и предметы одежды, не переставали при этом кричать «Смерть гугенотам во славу господа» и «Да здравствует месса!», Матиньону вздумалось при этом уронить еще и шкаф, но лучше бы он этого не делал, потому что произвел такой грохот, что бедная госпожа де Форвиль истошно закричала и стала торопливо подниматься по лестнице, желая узнать, что сталось с ее апартаментами.
Подойдя к дверям, она в ужасе остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду, и снова вскричала, схватившись за голову руками. Ее спальня, в которой она помимо Шомберга принимала множество других мужчин, представляла картину ужасающего разгрома. Можно было подумать, что здесь только что прошли орды Тамерлана[25].
— Святой боже! — возопила графиня, расширенными от ужаса глазами оглядывая «будуар», напоминающий развалины Константинополя после разграбления его турками[26]. — Лучше бы вы убили его здесь, на месте, спящего! Один удар кинжалом в сердце — и все было бы кончено…
— Помолчите, мадам, — оборвал ее Матиньон. — Помнится, вы сами просили избавить вас от крови.
Услышав торопливый стук каблучков графини, друзья теперь держали отчаянно сопротивляющегося Шомберга под руки — один с левой, другой — с правой стороны.
— Шлюха! Подлая тварь! — бесновался Шомберг, пытаясь вырваться и задушить свою любовницу. — Куда ты подевала мое оружие? Продажная шкура! Будь ты проклята! Змея! Я лежал в одной постели со змеей! Но Господь не простит, он увидит черные деяния и заставит тебя гореть в аду без покаяния!
— Не обращайте внимания, мадам, — проговорил Матиньон, когда они проносили Шомберга мимо нее. — Всё это бредни еретика и ничего больше. Через минуту он присоединится к своим товарищам, земля избавится от скверны, а вы забудете это, как дурной сон.
— Но на прощанье я все же отомщу тебе! — крикнул Шомберг и, изловчившись, сильно пнул графиню ногой.
Та упала, вслед ей полетел плевок.
— Убейте его! — завизжала госпожа де Форвиль, пытаясь подняться на ноги и снова падая. — Убейте его прямо здесь же и сейчас! Я хочу видеть его кровь! Я хочу наступить на его отрубленную голову, но прежде позвольте мне выколоть ему глаза и вырвать язык!
— Мадам, держите себя в руках! — воскликнул Матиньон, когда они втроем уже спускались по лестнице. — Если вам так не терпится исполнить вашу угрозу, то идемте с нами. Там, на набережной, пленник будет целиком в вашем распоряжении.
Мадам де Форвиль сразу же выразила горячее желание последовать совету Матиньона, но тот, положив на всякий случай ладонь на рукоять кинжала, неожиданно заявил:
— Но не советую вам выходить из дома без опознавательных знаков, вас тут же растерзает беснующаяся толпа.
— Убивают всех, на ком нет белых крестов и повязок, — поддакнул Лесдигьер. — У вас они есть?
— Нет! — отчаянно ломала пальцы на руках графиня.
— Почему?
— Я не собиралась этим утром выходить из дома.
— Очень жаль. В таком случае оставайтесь в своем жилище, если не хотите оказаться на мостовой со вспоротым животом.
— Со вспоротым животом… О Мадонна! Но ведь вы сумеете защитить меня!
— Да что же мы, — не выдержал Матиньон и резко повернулся, — так и будем целое утро бродить с вами по городу? Или у нас нет больше других забот!
Графиня протяжно застонала, сознавая свое бессилие. Но именно это и спасло ей жизнь.
А Шомберг так вошел в роль, что всю дорогу, пока они спускались по лестнице, делал отчаянные попытки вырваться из плена и проклинал графиню, короля, папу и святую Римско-католическую церковь. В конце концов, это вновь вывело его любовницу из себя. На протяжении всего пути до первого этажа она осыпала Шомберга бранью, награждала пощечинами и вырывала клоки волос из его головы, а друзья, как могли, утихомиривали ее, уверяя, что их пленник нужен им живым для того, чтобы поглумиться над ним там, на берегу, куда отовсюду волокут живых и мертвых гугенотов.
Уже у самых дверей Матиньон решительно протянул графине руку:
— Его оружие, мадам! Ему оно больше не понадобится, а его еретической шпагой мы будем вспарывать животы его собратьям-гугенотам. Вот будет потеха! Клянусь чревом папы, на это стоит посмотреть.
Переставшая что-либо соображать графиня, вся во власти оскорбленных религиозных и женских чувств, тут же принесла шпагу, пистолеты, кинжал и даже кольчугу Шомберга, которые она прятала в кухне на первом этаже. Они попрощались с хозяйкой, вышли и потащили свою жертву по улице Кокийер в сторону Центрального рынка, который называли еще Крытым.
Как только дом графини скрылся из виду, заслоненный трехэтажными постройками улицы Прувель, друзья остановились в первой же подворотне и дали Шомбергу надеть кольчугу, но его оружие оставили при себе из боязни разоблачения. В самом деде, могло ли это быть, чтобы двое вели под руки пленника, вооруженного с головы до ног? По дороге они наперебой сбивчиво все рассказали ему. Молча выслушав, Шомберг произнес:
— Так вот почему в дом мадам де Форвиль не заглянули убийцы.
— Почему же? — не поняли друзья.
— Потому что на нем не было белого креста. Оба в недоумении переглянулись.
— Какого креста?
— Когда я пробирался ночью к дому графини, я заметил, как какие-то люди ставят мелом кресты на дверях домов, но не всех, а некоторых. Я подошел к ним и спросил, для чего они это делают. Они подозрительно поглядели на меня и ответили, что наутро король хочет устроить забавное представление, и что их работа — только часть декорации, которой им приказано для этого заниматься. Теперь я понимаю, что они ставили кресты на тех домах, где проживают гугеноты. Что касается дома графини, то на его двери креста не было, это я точно помню.
