Михаил Каратеев - Карач-Мурза
Минул год, княжич стал государем-князем, подыскали ему невесту-княжну. Но не спешил он со сватовством,– крепко любил свою Аннушку! И кто знает, как бы дальше-то все сложилось, ежели бы не грянул внезапно гром: все потерял князь Василей злою волею татарского хана, только и успел прискакать проститься, прежде чем бежать в чужие края… В тот день догорело Аннушкино счастье в пламени его последних ласк.
Уехал любимый и как в воду канул, так и не узнал никогда, что оставил здесь дочь… Если бы не это, едва ли она, Аннушка, долго бы прожила,– одолела бы ее злая тоска. Но, понявши, что скоро станет матерью, вновь обрела она волю к жизни, и когда девять месяцев спустя родилась Ирина,– в и как бы воскрес для нее навеки потерянный образ князя Василия.
Потекли дни, полные тихой грустью и радостями материнства. Аннушка никуда не показывалась, и о рождении дочки за пределами уединенной лесной усадьбы не знал никто. О том, что будет дальше, она боялась думать, но втайне надеялась, что возвратится либо подаст о себе весть Василий Пантелеевич,– тогда все и решится, а пока лишь надобно, чтобы случившееся не стало достоянием людской молвы. Но минуло еще два года, а желанных вестей все не было. Стали уже кругом поговаривать, что сгиб, должно быть, князь
Василий на чужбине, только не верила Аннушка этим слухам. И не ошиблась: услыхав однажды за воротами конский топот, выглянула она в оконце и света невзвидела: у крыльца слезал с коня княжий стремянный Никита Толбугин, вместе с ним уехавший. Хотела Аннушка выбежать навстречу, да ноги сделались такие, ровно бы кто из них кости вынул… Что-то сейчас она услышит?
Никита вошел, помолился на образа и, едва глянул вниз, сразу увидел игравшую на полу двухлетнюю Аришу. Хоть и была девочка светленькой, но лицом походила на отца, и Никита без слов все понял. Да от него и скрываться-то не было нужды,– все равно что брат!
Обсказав Аннушке вкоротке, что жив-здоров князь Василий и что ныне гостюет он за Каменным Поясом у белоордынского хана, который их принял ласково,– примолк Никита. Все поглядывал на Аришу и, видать, думал – как лучше сказать то, что еще не было сказано. Наконец решился:
– Вот что, Анна Матвеевна… Знаю, причиню тебе боль, но правду ты знать должна, особливо теперь,– сказал он, кивнув головой в сторону девочки.– Оженился Василей Пантелеевич.
– На ком же? – не сразу пролепетала Аннушка, едва удерживая слезы. Всегда знала она, что этим и должно кончиться, но все же удар был жесток. Никита это понял и, чтобы смягчить его, почел возможным даже слегка покривить душой, чего в ином случае никогда бы себе не позволил.
– На ордынской царевне, на братаничне великого хана Мубарека, государя Белой Орды. Тут, видишь, не столько любовь, сколько надобность. Сама разумеешь, сколь важно ему было породниться с татарскими ханами, дабы воротить свое княжение. И сейчас он на это крепко надеется. Вестимо, коли знал бы он про нее,– снова кивнул Никита на Аришу,– может, и по-иному бы поступил. Но кто мог знать-то? А теперь уже дело сделано и в обрат не повернешь, ежели и захотел бы. И дивное дело: Аннушке сразу стало легче. Хоть и потерян был для нее князь Василий, а мысль, что женился он на другой не по влечению сердца, а по горькой нужде, примиряла ее со случившимся. Она нашла в себе силы довольно спокойно расспросить Никиту обо всем, что было с ними после отъезда из Карачева, и они беседовали более часу. Наконец гость сказал, что ему пора, но, прежде чем уехать, он спросил:
*Братанична – племянница, дочь брата. Но так же называли и дочь племянника.
– Ну, а ты, Анна Матвеевна, что мыслишь дальше-то делать?
– Не знаю, Никита Гаврилович,– с тоской ответила Аннушка.– Что же делать-то остается? Буду доживать свой вдовий век…
– Это ты зря. Теперь ты не о себе, а вот о ней должна думать,– промолвил Никита, целуя девочку, давно уже сидевшую у него на коленях.– Нешто возможно обречь ее на людское злословие? Да и ей самой, коли уж так все сложилось, лучше бы не знать, кто ее настоящий отец… Надобно тебе выйти замуж.
– Что ты, Никита Гаврилович, нешто я теперь смогу…
– Коли любишь ее, так сможешь,– строго сказал Никита.– Перемоги себя, для нее это сделай! Ужели попустишь, чтобы дочь князя Василея люди называли байстрючкой?
– Ой, Господи! – со стоном вырвалось у Аннушки.
– Вот о том я и говорю. И помыслить такого нельзя. А выйдешь замуж, и дело крыто.
– Да кто меня возьмет-то теперь?
– Возьмут, только захоти. Ты еще вон какая красавица! И знаю я хорошего человека, который издавна по тебе томился, только, вестимо, не казал виду, ибо не хотел встревать промеж тобою и князем. Теперь я ему шепну, будто ненароком, что оженился Василей Пантелеевич на другой, и голову готов положить на плаху, коли он к тебе вскорости не посватается. И ты согласись. Еще раз говорю,– человек он достойный и тебя ничем не попрекнет, а ей будет добрым отцом, ибо любит князя Василея, как и мы с тобой его любим.
– А Василей Пантелеич…– начала было Аннушка, но слезы помешали ей говорить.
– Василею Пантелеичу, я покуда ни о чем не скажу, окромя того, что жива ты и здорова.– поняв ее, промолвил Никита, – Зачем понапрасну душу ему бередить,– ему и так несладко… Ну, прощай, Анна Матвеевна, да хранит тебя и дочь твою Господь, и ежели будет на то Его святая воля,– еще свидимся.
С тем Никита уехал, а вскорости и впрямь наведался к Аннушке сын боярский Михаила Софонов, которого она и прежде знала, ибо водил он приятельство с ее покойным мужем, хотя и был лет на десять его моложе. Не прошло и трех месяцев, как они поженились, и Ирина выросла в полной уверенности, как и все вокруг, что она родная дочь Михаилы Андреевича.
*Байстрючка – незаконнорожденная.
Глава 31
Спустя час после приезда домой, сидя за трапезой в кругу семьи, Аннушка выслушивала здешние новости и делилась своими. Любящий взгляд ее то и дело останавливался на лице Ирины,– сразу заметил в нем перемену: расцвело оно какой-то новой красой и будто все изнутри светилось. Рада возвращению матери? И рада, вестимо, да это не то… Ужели приезжий боярин?
– Что же, значит, ныне пошел на поправку наш нечаянный гость? – спросила она, ибо разговор шел как раз о Карач-мурзе.
– Слава Христу и Пресвятой Богородице, теперь поправится,– радостно откликнулась Ирина.– Вчерась впервые меня признал и с той самой поры все спит, а горячки ровно бы и не бывало!
– А что, молод боярин-то?
– Годов, должно, двадцать пять – двадцать шесть, маменька.
– Не только молод боярин,– сказал Павел, дурашливо покосившись на сестру,– но и так собою пригож, что, будь я девкой либо молодой вдовой, присох бы к нему навеки!
– Уймись, непутевый! – огрызнулась Ирина, густо покраснев.
«Так и есть,– подумала Аннушка, не спускавшая с дочери глаз в продолжение этого разговора.– Эх, лихая беда в такие-то годы вдовою остаться. И душа, и плоть своего небось просят!…»
– Вот оно как,– промолвила она вслух.– Ну, что ж, Аришенька, пойдем поглядим на хворого. Теперь и я пособлю тебе за ним ходить.
Встав из– за стола и помолившись, они в обнимку дошли до горницы раненого и, тихонько отворив дверь, приблизились к постели.
Карач– мурза спокойно спал, глаза его были закрыты, лицо за время болезни обросло темной бородкой. Едва взглянув на него, Аннушка почувствовала, что тугая, горячая волна хлестнула ее по сердцу и валит с ног: перед нею лежал князь Василий, точно такой, каким видела она его в последний раз, двадцать девять лет тому назад!
«Господи, что это? Чудо или наваждение?» – успела подумать она, теряя сознание и падая на руки смертельно перепуганной Ирины.
Маменька, светик, ну и напугала же ты меня, говорила Ирина, когда Аннушка, уложенная на лавку в соседней горнице, ее стараниями пришла наконец в себя.– И чего это тебе вдруг примерещилось?
– Примерещилось? Нет, ништо…– слабым голосом ответила Аннушка, начиная припоминать случившееся.– Сама не знаю… Сердце зашлось, должно, растрясло меня в дороге…
– Пошто же ты сомлела в тот самый миг, когда на Ивана Васильевича глянула? Ровно бы его испугалась!
– На Ивана Васильевича? Ах, да… боярин-то наш. Так он, говоришь, Васильевич?
– Ну, да, нешто я тебе прежде не сказала? Иван Васильевич. Али ты его уже где встречала?
– Погоди, доченька, ничего покуда не спрашивай… Муторно у меня в голове. Дай в разум-то войти.
– Испей вот еще водицы, родная,– протянула ей ковшик Ирина.
– Теплая вода,– промолвила Аннушка, отхлебнув глоток.– Ты бы мне кваску холодного принесла из погреба.
– Сейчас, маменька! А ты покуда закрой глазки и полежи тихо, ни о чем не думай!
Едва затихли шаги Ирины, Аннушка была уже у двери в смежную горницу. Может, и впрямь померещилось? Надо было непременно взглянуть на приезжего боярина еще раз.
