На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Тютчев Федор Федорович

Искры посыпались из глаз Николай-бека, какие-то зеленые и красные круги медленно поползли в воздух, в ушах зазвенело, и он, выронив шашку, тяжело упал на землю.

Солдаты бросились к нему, но почти одновременно из дверей сакли один за другим выскочило несколько мюридов.

— Алла, Алла! — вопили они, устремляясь на солдат. Те приняли их на штыки. В узком, тесном дворике завязалась рукопашная схватка. К выбежавшим раньше мюридам присоединились еще, солдаты отступили, но продолжали стойко отбиваться.

Из соседней сакли, сзади них, показалась новая толпа абреков, и впереди всех Иван и Филалей. Иван, узнав, что Николай-бек остался в сакле подле Дуни, наскоро собрал самых отчаянных головорезов и с ними поспешил на выручку своего начальника и благодетеля.

Положение солдат стало критическим. Окруженные со всех сторон, припертые к глухой стене, они отбивались, не надеясь на спасение, а только думая о том, чтобы как можно дороже продать свою жизнь.

Вращая бешено глазами и изрыгая самые грубые ругательства, Филалей с высоко поднятой шашкой бросился в самую свалку. Он был ужасен. Рыжий, с багровым лицом, разъяренный, гигант ростом, он неистово крошил налево и направо своей огромной тяжелой шашкой; он осатанел при виде крови и потерял всякое самообладание.

— А, вот вы где, вот вы где! — бессмысленно хрипел он, грудью наваливаясь на штыки.

— Братцы, а ведь это наш, русский, беглый! — раздался среди солдат молодой, глубоко негодующий голос. — Постой же, анафема!

Молодой солдат с бледным, нахмуренным лицом поднял ружье и в упор прицелился в лицо Филалея. Грянул выстрел. Гигант тяжело качнулся, как дуб, подрубленный под корень, взмахнул еще раз-другой шашкой и, заливаясь кровью, упал мертвый под ноги сражавшимся. Тем временем Иван поднял находящегося в бессознательном состоянии Николай-бека и при помощи других мюридов вытащил его из свалки. Пронеся через саклю на другую сторону, они положили тело Николай бека через лошадь и, поддерживая его со всех сторон, помчались из аула. На самом выезде они попали под выстрелы бежавших им наперерез солдат, но ни одна пуля не задела беглецов, и они, благополучно выбравшись из аула, понеслись к черневшему вдали лесу.

Аул был во власти русских. Напрасно часть защитников, самых отчаянных и непримиримых, собралась на ближайшем хребте и оттуда несколько раз бросалась в атаку, думая выбить русских из занятых ими позиций, — эти безумные попытки кончились для них гибелью. Предводительствуемые муллами, выкрикивавшими пламенные речи, распустив по плечам концы повязок на своих папахах в знак обречения себя на смерть, распевая предсмертную молитву, шесть раз кидались горцы на русских, но, едва достигнув первых сакль, гибли под ударами штыков, поражаемые залпами в упор…

Наконец, всякое сопротивление было сломлено. Большинство защитников Ашильты полегло мертвыми и тяжело раненными, только меньшей части удалось спастись. Оставшиеся в живых разбежались по трем направлениям. Одна партия ушла в аул Чиркат, перейдя предварительно по мосту через Акдийское Койсу и затем сжегши его, другая направилась в горы, вдоль правого берега реки, и третья — спаслась в замке Ахульго.

Русские, оставшись хозяевами Ашильты, принялись деятельно разрушать его, предавая огню все то, что только могло гореть. Целые груды трупов, среди которых было немало женщин и детей, наполняли узкие улицы и сакли. Особенно много их было вокруг мечети. Между ними общее внимание привлекал труп рослого, белого как лунь муллы, лежавшего навзничь, с рукой, протянутой к небу. Лицо его было спокойно и торжественно. Пуля, пробив ему сердце, уложила его почти мгновенно. Подле муллы, немного боком, с лицом, повернутым в сторону, откуда шли русские, лежала молодая женщина дивной красоты; крошечная рука ее, рука ребенка, судорожно сжимала рукоять окровавленного кинжала; у ног молодой женщины, распростертые один против другого, виднелись три детских трупа, мальчика и двух девочек, из которых старшей было около четырех лет, а младшей едва ли минуло два-три месяца. У всех троих горла были перерезаны так глубоко, что головки едва держались на затылочных ледекулах и костях позвоночника. Молодая красавица была Алимат, роза Дагестана и жена Николай-бека. Она исполнила свое обещание, и когда русские окружили мечеть, где собрались женщины и дряхлые старцы, она собственноручно зарезала своих детей и затем, махая окровавленным кинжалом, как безумная кинулась сверху на штыки поднимавшихся по крутизне солдат. Впрочем, не одна Алимат поступила так. Многие из женщин, ослепленные фанатизмом и ненавистью к русским, на их глазах убивали своих детей и затем или бросались на штыки, или закалывались, или прыгали в пропасть и разбивались о камни, торчавшие внизу. Гордые жены и дочери гор предпочитали мучительную смерть позорному плену в руках неверных собак-христиан.

За время своего плена Спиридов сильно ослабел здоровьем. Эта слабость выражалась у него полным упадком энергии и сонливостью. Он по несколько раз в день впадал в глубокий сон, похожий на летаргию, после которого чувствовал себя еще более ослабевшим.

В то утро, когда русские подходили к аулу Ашильты, с Петром Андреевичем приключился один из таких припадков. С членами, крепко скованными мертвенной неподвижностью, со стороны глядя, его легко можно было принять за труп; даже сердце едва билось, но в то же время сознание не покидало его, он ясно чувствовал свое бытие, и доносившийся извне шум резко отпечатлевался в его мозгу.

Вдруг где-то близко-близко, чуть ли не над самой головой, как ему показалось, что-то прогудело, раз дался глухой удар, треск, визг и свист.

Спиридов хотел подняться и не мог, — члены не повиновались ему; тем внимательнее он прислушивался, недоумевая, что бы значил этот необычайный шум. Так прошла минута, две, может быть, час, может быть, вечность, — во время своих припадков Петр Андреевич терял способность ощущать время, — и внезапно весь аул ожил. Откуда-то снизу зарокотали выстрелы, сначала одиночные, затем все чаще и чаще, в ответ на них загремела пальба в самом ауле. Поднялся вой и стон. Хриплые крики мужчин заглушали голоса воющих женщин и плач детей. Ружейная трескотня разгоралась, послышались отдаленные, едва уловимые ухом, раскаты вспыхивающего "ура"…

Спиридов понял, что на аул напали русские… Он вторично хотел вскочить на ноги, но опять не был в состоянии двинуть хотя бы одним членом. Между гем гул битвы быстро приближался. В общем хаосе разнородных звуков Спиридов ясно стал различать русские командные слова и возгласы… Сердце его заныло… Каждую минуту русские могли появиться около туснак-хана, а он не мог подать о себе известия ни единым звуком… Вдруг оглушительный грохот потряс тишину тюрьмы: несколько человек ожесточенно били прикладами и камнями по толстым доскам дверей, они с гулом посыпались на пол, дверь слетела с петель, и в туснак-хан ворвалось несколько человек солдат. Попав с яркого солнечного света в полутьму, они в первую минуту остановились ослепленные и, боясь засады, попятились назад, всматриваясь в полутьму туснак-хана.

— Ребята! — крикнул один, очевидно, более других глазастый. — Никак покойник лежит.

— Покойник и есть, — подтвердили другие и с любопытством подошли к Спиридову.

— Ишь, бедняга, худой какой, — ровно скелет.

— Должно, еще недавно померши, не совсем застыл.

— Кто бы это мог быть?

— Похож как бы русский, пленный. По обличию на татарина не смахивает.

— Пожалуй что.

Переговариваясь таким образом, солдаты оглядывали Спиридова со всех сторон, но в это время невдалеке от туснак-хана раздались частые выстрелы и крики. Русское "ура" сливалось с воплями мюридов "Алла-га, Алла-га!"

— Ребята, бьются… наши, ура! — возбужденно крикнули солдаты и опрометью бросились из туснак хана.

Завязавшаяся свалка удалилась; очевидно, горцы не выдержали и бежали, преследуемые русскими. Спиридов лежал по-прежнему недвижим; в нескольких шагах от него валялась сорванная с петель дверь, свежий воздух ласковой струей вместе с солнечными лучами ворвался в угрюмое подземелье, и под влиянием света и тепла Петр Андреевич почувствовал, как тело его начало согреваться, кровь усиленно за билась в жилах и широкой волной прилила к сердцу. Он глубоко, всей грудью, вздохнул, поднял голову и медленно поднялся на ноги. Он был так слаб, что едва мог сделать несколько шагов. Пошатываясь, побрел он из туснак-хана, жадно ловя ртом свежий воз дух; но в ту минуту, как Спиридов уже подходил к выходу, ему навстречу вбежало несколько человек горцев под предводительством Наджав-бека. Старик был в крови, без папахи, в изодранной черкеске, с обнаженной шашкой в руке. За ним следовали его нукеры и мюриды. В одно мгновенье Спиридов был окружен, скручен арканом и вытащен из туснак-хана; несколько рук грубо подхватили его и перебросили через седло… лошади понеслись. Со всех сторон гре мели выстрелы, пули с протяжным свистом бороздили воздух. Спиридов молил Бога, чтобы какая-нибудь из них поразила его. Смерть представлялась ему в эту минуту блаженством. Сквозь грохот ярой битвы всад ники Наджав-бека, отбиваясь от наскакивавших на них то и дело милиционеров и казаков, во всю прыть своих лошадей вынеслись из аула и, обогнув вершину, сломя голову помчались по направленно к Чиркату.