Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
— Как можно, матушка? Разве умнее тебя будешь?
— Давно знаю я, что вы шуты, столь при моей особе пригретые, начали дела свои за моей спиной творить. Где чего кому надобно из придворных моих они к шутам шастают. И посулы несут им словно сенаторам! И к тебе, Ванька, первому несут. Не врет куколка! Ох, не врет!
Буженинова снова заговорила:
— Среди них один Квасник невиновен, матушка. Этот ни с кем тайные разговоры не ведет. Подает квас себе и все тут. А вот эти его шпыняют постоянно.
Затем она вскочила и, схватив с подноса полную кружку с пенистым квасом, её в лицо Балакиреву выплеснула. Тот закашлялся, а императрица стала смеяться.
— Молодец, куколка!
За ней стали смеяться придворные.
— Это тебе за Квасника, дурак! Понял, каково это, когда те в рожу квас выливают? — Буженинова поставила кружку на место и снова уселась подле императрицы.
Балакирев обтерся рукавом.
— И еще драть тебя прикажу на конюшне, Ванька, — проговорила императрица.
— И я могу сказать тебе, матушка, от кого шуты сии денежные подачки имеют. Педрилло около Либмана постоянно трется. И, стало быть, на твоего герцога Бирона работает. Ванька Балакирев от Волынского деньги имеет. Хотя сей плут ничем не брезгает, матушка.
Новокшенова всхлипнула.
— И даже эта дура, в чести у Ренгольда Левенвольде! — выпалила Буженинова. — С чего бы сие, матушка?
Анна подняла глаза и посмотрела на Левенвольде.
— А ты чего хочешь, обер-гофмаршал? Тебе чего не хватает? Али после смерти брата большего хочешь, чем имеешь от меня?
Левенвольде испугался и поклонился низко. Он действительно желал через Новокшенову свою тяжбу решить и на сенаторов повлиять. Но Буженинова знала и подмечала все.
Год 1738, декабрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Лейба Либман просит помощи.
Лейба Либман явился к герцогу Бирону. Тот, в этот ранний час, одетый в бухарский пестрый халат, уже пил вино со своих другом Пьетро Мира. Они смеялись, говоря о недавней "баталии" у дома Пьетро.
— О! — Бирон увидел Либмана. — Наш друг банкир, который жаловался на нехватку денег! Проходи!
— Вы уже с утра пьете вино? — спросил Либман, подвигая к себе стул.
— На улице морозно. И чего не выпить? — Пьетро наполнил новый бокал и протянул его банкиру.
Тот для приличия немного отпил и поставил бокал на стол.
— Я пришел не вино пить, друзья мои. Граф Остерман желает комиссию с согласия государыни учинить по моему делу.
— По твоему делу? — спросил герцог.
— Вернее не по-моему делу, Эрнест, а по-твоему. Он желает, дабы дело с мехами и торговлей меховой было расследовано.
— С мехами? Но я ничего не смыслю в этой торговле, Лейба. Так что дело это не мое, а твое. А что ты там натворил?
— Меховая торговля в мои руки перешла, и я с того много прибыли имею. То верно. Я всю эту торговлю в свои руки взял, и немалые деньги в то вложил. И сейчас Остерман на те денежки руку наложить желает! А в сем деле и часть твоих капиталов, Петер.
— Толком говори, Лейба. Сто случилось? — просил Пьетро.
— Я всю меховую торговлю, что в руках у продажных чиновников перебывала, под свой контроль поставил. Какие там деньги крутились, Эрнест! Такое только в России бывает. Знаешь, сколько за шкурку соболя в Архангельске дают?
— Нет. Не знаю, — сознался Бирон.
— Я тоже не знаю, — сказал Мира.
— Десять рублей! За хорошего соболя. За одного. А в Петербурге та же шкурка уже 60 рублей стоит! А в Лондоне или Амстердаме она уже 120 рублей стоит. А знаешь почем её можно у самоеда* (*Самоеды — народность на севере) купить? За пять-десять шкурок дает купец одно топорище, коему цена в базарный день 15 копеек! А за одну фузею* (*Фузея — ружье) до 50 шкурок дают. А если то не соболь, а лиса чернобурая — то 200 шкурок. Ты хоть знаешь, Эрнест, что это за средства? С мехов соболя, песца, лисицы чернобурой, казна может иметь до полутора миллионов рублей в год. А имеет едва 300 тысяч. Отчего так? Воруют чиновники российские! И как воруют!
— И ты решил у них незаконную прибыль отобрать, Лейба?
— Дак деньги то все равно у казны воруют. А я поставил дело так, чтобы в казну попадало не как ранее 300 тысяч, а все 600 тысяч. Вот и прибыль государству Российскому! А деньги для войны потребны. Остальное же мне в карман пойти должно.
— Но что тогда Остерману не понравилось? Прибыль от меховой торговли только увеличилась.
— Я ведь не только это придумал, Эрнест. С тех мехов я еще большую прибыль получить могу.
— Большую? Это как? — спросил банкира Пьетро.
— Все меха я в Петербурге на складах придержал и продажу начал, когда цена на них подскочила.
— А всю прибыль себе в карман положил! — восхищенно проговорил Мира.
— А то куда же? Ведь я это придумал. Я! И потому прибыль от того дела принадлежит мне, — возмутился Либман, замечанию Пьетро.
— И ты желаешь, чтобы я тебе помог от комиссии Остермановой избавиться? — спросил Либмана Бирон. — Хорошо. Сегодня не зайду к императрице. И скажу ей, что нам такой человек как Либман надобен и потому от суда его надобно освободить!
Бирон оделся в нарядный красный кафтан. Надел орденскую ленту и взял шпагу с бриллиантами. Бороться с Остерманом дело не простое. Вице-канцлер империи был умен и хитер.
Он подал императрице жалобу на Лейбу Либмана в которой указал, что тот доходы государственные с торговли мехами, которая были издавна прерогативой государства, в свой карман перенаправил. Обвинение было серьезное. Но бил Остерман не по Либману, а по стоящему за ним Бирону.
Анна приняла герцога в спальне. Её только что осмотрели лейб-медики и отметили улучшение её состояния.
— Знаю, зачем пришел, герцог, — проговорила Анна. — Читала я донос графа Остермана на Либмана твоего. Он вор, и наказания за свое воровство достоин! Меховую торговлю издана наши предки охраняли еще от Ивана Грозного!
— Анхен, но Либман мой человек.
— И что с того? Его и наказывать за воровство нельзя? Так что ли?
— Но Либман увеличил доходы империи! Он нашел нам деньги на войну. Он много раз помогал государству. А что до воров, Анхен, то все твои русские чиновники воры! Посмотри на них! И ежели каждого судить то Россия без чиновников останется. А Остерман не против Либмана удар свой направил! Он на меня нацелен! Или я стал неугоден, государыня? Тогда я должен сегодня же отбыть на Митаву! И готов перед тобой жезл обер-камергера хоть сейчас положить.
— И корону готов положить, Эрнест?
— Корону герцога я подучил из рук дворянства курдяндского, ваше величество. Но если разговор пошел в таком тоне, то….
Анна боялась потерять Бирона и потому сразу сдалась.
— Ладно! Заголосил, словно баба! Не стану я твоего Либмана трогать! Пусть живет! Но в казну должен он 200 тысяч рублей положить! Мне деньги на армию Миниха надобны.
— То будет исполнено, Анхен. Но могу я сказать ему, что дело его…
— Можешь! Я дала слово. А слово императрицы дорогого стоит! А вот ты своего слова не держишь, герцог.
— Что ты говоришь, Анхен?
— А то и говорю, Эрнест. Я одна. Все меня бросили. Пока болела многие уже решили, что к молодому двору стоит переметнуться. Да и у Лизки цесаревны гостей за последнее время прибавилось. Понимаешь про что я?
— Нет, не понимаю, тебя Анхен.
— А кто к Лизке ездил? Не ты? — с укоризной спросила царица.
— Анхен, мой визит к цесаревне был продиктован государственной необходимостью. Я верен тебе, государыня. Кто я без тебя? Потому на мою руку ты всегда рассчитывать можешь. Меня русские без тебя сожрут с потрохами.
— И потому тебе больше о делах стоит думать. Ведь я больна, Эрнест.
— Но ты поправилась, Анхен. Доктора говорят, что твое здоровье стало лучше.
— Оно так, но надолго ли сие? Много ли проживу еще на свете, Эрнест? Может уже скоро призовет меня господь….
Год 1739, январь, 15 дня. Санкт-Петербург. Трактир у "Старого шхипера".
Эрнест Иоганн Бирен в сопровождении своего друга Пьетро Мира вдвоем вышли на улицы города. Одеты они были скромно в серые незаметные подбитые мехом плащи и шапки из лисьего меха.
— Снова отправимся к "Старому шхиперу", Эрнест?
— Да. К этому трактиру я за много лет привык.
— А может, пойдем куда-нибудь еще? — предложил Пьетро Мира. — Мало ли мест в Петербурге? Что-то у меня на душе сегодня тревожно.
— Да, брось, Петер. Кто нас опознает в таких то нарядах? Мы с тобой словно чиновники мелкого пошиба.
— Но о твоих врагах забывать не стоит, Эрнест. Много кто желает избавиться от тебя в России.
— Да, Они твердо выбрали себе объект ненависти — герцога Бирона. Хотя в последнее время с легкой руки Остермана многие поминают и тебя и Лейбу Либмана. Особенно последнего.
— Ну, ему можно и потерпеть, Эрснет. Либман столько заработал на мехах что ему грех жаловаться. А фон Штемберг сколько в карман нашего еврея положил за последний год?
