Лев Жданов - Сгибла Польша!
— А если и так, тетуся! Там я себе какого мужа найду! Героя! Прославленного во всей Польше!..
— Бунтовщика голоштанного… который позарится на твои монетки…
— Такого я не выберу, тетя! Ведь и я хочу славы добыть… вот как Жанна д'Арк… Вы же о ней хорошо знаете, тетя. Столько читали!
— Милочка, я считала тебя умнее! Это когда еще было! И не у нас! У французов у шальных! У них вон давно ли поручик — императором сделался… всей Европой помыкал, пока не послали на океан, на остров рыбу ловить!.. И она же была простая мужичка… да еще оверньятка, полоумная! И за короля воевала, а не против, как эти… варшавские сорвиголовы!.. И то — ее огнем сожгли, как ведьму! Подумай, Мильця… Какое сравнение…
— Правда, не совсем удачно для вас я выбрала, — ласково улыбаясь, согласилась Эмилия. — Ну, вот вспомним наших магнаток… Ту же княгиню Радзнвилл, которая, как верный паж, всюду за мужем на войну ходила… Александра-Катря Чернецкая, воевавшая рядом с отцом!.. А пани Хшановская, что отстояла Трембовлю от турок и мужа от них спасла?!
— Так то же с отцом… с мужем! Побойся Бога, Мильця… Не сведи меня раньше времени в могилу!
— Не хочу я этого, тетя… Видит Бог! Еще раз извиняюсь… Ты права! У меня — отец не идет защищать родину. Он… он и помнить не хочет о своей дочери, о своей отчизне! А мужа?.. Его тоже нет! Ну" тогда еще выше пойдем! Тебе больше, конечно, понравится, если я припомню славную Ядвигу, крулеву-красавицу, которая прогнала венгров, сама ведя войска!
— Милочка, побойся Бога! Это было полторы тысячи лет почти назад! Я же еще не забыла польской старины…
— Ну, а крулевы Елена, Лижбета?.. А… Да что перечислять! Я — полька. И чувствую, что надо идти… и пойду… И вернусь к вам счастливой… И умру вблизи вас… вы похороните меня около моей мамы… Но я не буду жалеть, что рано умерла. Что-нибудь для людей, для родины и я совершу за те дни, какие мне еще остались.
Просто говорит Эмилия, как будто не о себе. Но говорит правду. Чахотка, рано убившая ее мать, тронула и грудь девушки, высокую, нежную, — своей губительной рукой… Знает это хорошо старуха… Оттого больше и боится отпустить от себя племянницу, хотя не говорит ей о своих опасениях… Но теперь — она не выдержала…
Частые-частые слезы, как бывают у детей, тихо, беззвучно покатились у величественной пани шамбелянши, по щекам, еще полным, румяным, но уже покрытым частой сетью мелких старческих морщинок…
Ничего не говоря, она прижала к груди голову девушки, покрыла поцелуями ее лоб, щеки, шепнула:
— Разве мне сговорить с тобою, маленькая упрямица!
И медленно пошла из комнаты, тяжело вздыхая, отирая слезы тонким батистовым платком с крупной меткой под короной.
Почти у самого порога она остановилась и осторожно заговорила:
— Ты об одном еще не подумала, Эмилия… Если что случится?.. Знаешь, какие теперь законы!.. Осадное положение!.. И новые указы… Ты будешь лишена земель… И… я… тоже, на старости лет… могу остаться без крова… Я не в укор тебе… Напоминаю только… Мне много ли надо, старухе?.. Кто-нибудь из родни приютит и прокормит до смерти. А ты же знаешь, сколько бедных людей я поддерживаю. Даю и в костелы, и в монастыри… в память моего покойника и твоей мамы. И для спасения своей и твоей души… Кто им поможет тогда?.. Я не в укор… Только подумай, Эмильца, раньше, чем…
Недосказала, сдержав подступающие рыдания, вышла старуха.
Неподвижно, как изваяние, стояла несколько мгновений Эмилия, глядя вслед старухе, опершись напряженной рукой о плечо Прушинской, которая так и застыла, сидя на полу, у ног подруги, напуганная, даже притаившая дыхание.
Медленно сняв руку с плеча подруги, проведя по глазам, как делает это человек после сна, Эмилия, наконец, проговорила:
— Анельця… Поди утешь ее… Если я приду, она больше расплачется. Поди.
Как-то странно звучит голос Эмилии. Словно пустой он; словно не из живой груди он вышел, а прозвучал в воздухе без выражения какой-то инструмент, способный хорошо, до обмана, подражать человеческой речи. И конечно, этот странный звук, а не простые слова Эмилии так напугали Прушинскую, что она быстро вскочила и, ничего не сказав, выбежала из комнаты.
Этого ждала Эмилия.
Заперев дверь на ключ, она отдернула занавески молельни, опустилась на колени перед Распятием и стала тихо, почти беззвучно молить;
— Научи, Распятый за нас! Что делать?.. Как поступить?! Я опять сбилась с пути. Не знаю, что делать?! Жалеть ли близких, которые тут?.. Или — всех?.. И кто более несчастен?.. Кому я лучше помогу? Кому больше нужна?.. Научи… просвети… помоги! И ты, Пресвятая Дева, наша женская поборница и помощница!
Так молилась или, вернее, — мысленно обращалась Эмилия к Божеству. Потом ее губы стали шевелиться… шепот стал внятнее… Почти вслух стала она читать молитву, которую польки твердили в эти дни.
— Тебя молю, о Дева Пречистая! — шептала она. — Дай народу моему, родной земле пошли победу!.. Под охраной Святого Евангелия — да процветает снова Польша, так часто и отважно служившая опорой всему христианству долгий ряд веков! Да сбережет она миру мир и вольность народов!.. Дева Святая… Еще молю! Если за все былые и настоящие муки не ждет радость и награда мою отчизну… Если Творец Всемогущий присудил нашему бедному краю претерпеть муки, как Сын Твой их терпел на кресте… И должна отчизна умереть, поруганная… молю, Пресвятая! Сделай так, чтобы слава ее слилась со славою целого мира до скончания веков!.. И ныне… и присно… и вовеки!.. Аминь!..
Помолчала, снова зашептала девушка не то молитвы, не то жалобы на судьбу, на личную горькую долю и сиротство.
Все сильнее ударяет она по груди напряженной рукой… Поклоны делает все чаще… Наконец — упала на пол, припала телом и лицом к ковру, крестом раскинула руки и так замерла, продолжая шептать молитвы, часто содрогаясь всем юным телом… Жар молитвы и пламя вдруг вспыхнувшей лихорадки в крови слился в одно, вызывая яркие пятна большого румянца на бледное лицо, заставляя сохнуть нежные, розовые губы…
И вдруг показалось Эмилии, что стены молельной раздвинулись. Их не стало, как не стало и всей комнаты кругом…
Она видит поле битвы… Бой идет к концу… Враги бегут… Один из вождей, самый прекрасный, подъезжает к ней и говорит:
— Ты спасла Отчизну… едем… Теперь ты же должна быть при моем короновании…
Она видит древний храм Варшавы… Корону Пястов и Ягеллонов возлагает архипастырь на главу избранника народа… И он ее, Эмилию, ставит рядом с собою… тоже велит увенчать короной…
Потом исчезло все при восторженных кликах толпы, при звуках музыки и залпах орудий…
Все исчезло, все стихло… кроме пушечных залпов… Они уже не звучат торжественным салютом с бастионов Варшавы… Это — пушечная перестрелка в разгаре битвы…
Эмилия ведет свой полк… Ее знамя высоко реет над людьми… Крепко держит его знаменосец…
Вот мчится вдали им навстречу конница неприятельская.
— Залпами остановим их! — говорит Эмилия своим воинам. — Дружными залпами снимем с коней. Не дадим доскакать близко. Не тратьте, берегите, жалейте патроны! Ради отчизны! Если уж не двоих, так одного неприятеля должна уложить каждая пуля. Откуси патрон… Подсыпь пороху!.. Огонь… Не теряй ни минуты… Заряжай снова!..
Гремят залпы… падают всадники… Но часть их уцелела… Доскакала… Пики опущены… направлены на ее воинов… Те отбиваются, рубят саблями, колют штыками… И вдруг одно железное жало впилось ей в грудь… слева… над сосцом… Зажгло, заныло… Она почувствовала, что умирает… И в эту минуту увидала снова свою комнату… Распятие на стене… Оно стало большим… Изваянный на нем Спаситель, словно ожив, зашевелился, сошел с креста, по воздуху реет к ней!.. Как странно! Его скорбное лицо изменилось… стало похоже на лицо ее отца, который не захотел принять к себе Эмилию после смерти матери. И еще на одно лицо, на Дельвига походит Он, Кто приближается к ней… Кто склоняется тихо и дает ей долгий, нежный, блаженство дарующий поцелуй…
Боль в груди стала еще острее… Уже подошла к плечу… Кровь начинает подниматься из груди… наполняет рот…
Слегка застонав, лишилась чувств Эмилия… А тонкая струйка алой, пенистой крови на самом деле показалась изо рта, темным пятном сбежала на ковер…
Когда минут через десять Прушинская постучала в дверь и позвала обедать подругу, Эмилия только стала приходить в себя.
Медленно поднялась, добралась до двери, опираясь о стены, отперла и опустилась тут же на стул.
— Иезус-Мария! Что с тобою, Эмиличка! — вскрикнула напуганная Прушинская.
— Ничего… Молчи! Слышишь… Помоги переодеться… Молчи… Не спрашивай… помоги умыться… Скорее… Чтобы не заставить всех ждать. И помни: молчи. Это — так… У меня бывает кровь!.. Никому… ни тете… никому, молчи…
Опираясь на руку подруги, вышла к столу Эмилия.
