Сономын Удвал - Великая судьба
— Где это ты разыскал своего Бого? — спросила Цэвэгмид.
— Он сам меня нашел.
— Он женат, дети есть? Хозяйством обзавелся?
— Да нет, не получилось у него... Один как перст.
— Что ж так? Может, нам женить его?
— Где там! Разве он согласится!
— А почему бы не жениться? Лет ему немало, сколько ж одинокому мыкаться?
— Ты лучше сшей ему хороший дэли да еще что-нибудь из одежонки.
— Это можно.
— Я пробуду дома дня два-три, потом поеду в Хурэ.
— Что так скоро?
— Надо. Непутевый муж достался тебе. Если придется служить в столице — устроюсь там и вас вызову.
— А как же с матерью быть? Слаба она стала, не выдержит такую дорогу! Да и куда мы скот денем? Нет, я, пожалуй, не поеду. Поживи уж там один.
— Как бы то ни было, а мне надо ехать. Придется, видно, куковать пока одному.
«А как хорошо всегда вот так быть вместе», — подумала Цэвэгмид, но промолчала — она понимала, что не должна быть мужу помехой.
Максаржав тоже сознавал, что без него жене придется нелегко и что она огорчена его предстоящим отъездом, но ничего не мог поделать. На следующее же утро он занялся сборами. По хозяйству тоже было забот немало: он починил загон для скота, привел в порядок телеги, сани, сбрую, вырезал деревянную форму для выпечки бова[Бов — фигурное печенье.]. В общем, сложа руки не сидел. Собрался было навестить Га-гуна, да тут неожиданно пришла бумага из аймачного управления — указ о разделе хошуна Очир-бээса и создании хошуна тушэ-гуна Хатан-Батора. Для проведения в жизнь этого решения назначался специальный уполномоченный.
— Вот еще, не хватало мне забот! — недовольно пробурчал Максаржав, прочитав бумагу.
Цэвэгмид хотела было спросить мул{а, что случилось, но промолчала. Максаржав сам рассказал ей обо всем.
— Благослови, господи, владыку нашего государства! — воскликнула мать Максаржава, услышав новость. — Вот покойный отец порадовался бы за своего сына!
— Чему ж тут радоваться, мамаша? — возразил Максаржав. — В хошуне мне придется управлять людьми, да и за скот отвечать.
— Сынок, Очир-бээс ведь с этим справлялся и жил неплохо. Нет! Это очень мудрое решение. Надо рассказать людям о такой радости! — И она поспешила на улицу.
— Очир-бээсу все это не по вкусу придется. А тебе трудно будет — ведь ты не то что в хошуне, у себя дома-то давно не был. Послушай, Ма-ху, поезжай-ка, посоветуйся с учителем.
— Неужели меня решили оставить здесь, в родных краях?
— Вроде так. Оно и к лучшему.
— Ладно, поговорю с учителем.
— Вот и хорошо. Только Бого не бери с собой, а то, глядишь...
В этот момент в юрту заглянул Того.
— Ты как, Бого, жениться не против? — обратился к нему Максаржав. — А то вот Цэвэгмид уж и невесту подыскала.
— Что? Жениться? — Того нахмурился. — Если я вам в тягость, я уйду.
— Тебе же лучше будет — собственная юрта, жена. А нам ты никогда не в тягость, и ты это хорошо знаешь.
— Нет уж! Не вышло у меня с той, которая по сердцу была, а другой мне не надо. Мое дело теперь — повсюду следовать за Ма-гуном, а не нужен буду ему, готов прислуживать вашим детям.
— Цэвэгмид, — обратился Максаржав к жене. — К учителю мы поедем втроем: ты, я и Бого.
— Как же это! Мне и одеться-то не во что! — Она погрустнела. Нет у нее ни красивой одежды, ни дорогих украшений. Хотела было она сказать мужу об этом, да решила не огорчать его. «Лучше б уж он ехал один», — подумала она.
А Того заволновался.
— Что? И мне ехать к Га-гуну?
Максаржав ничего не ответил, и тот молча вышел.
Опи отправились к Га-гуну вчетвером — их сопровождал денщик Максаржава. По дороге Цэвэгмид рассказывала о местных новостях:
— Ты помнишь Сангая? Совсем нищим стал, не везет ему. Было у него немного скота, да и тот потерял во время дзуда. Теперь ни кола ни двора, бродит по аилам, попрошайничает.
— Кто это такой, Сангай? — спросил Того.
— Да помнишь работника, который кожи у нойона выделывал?
— Ах, так он, значит, ушел от нойона? По возрасту он, кажется, ровесник тебе, Ма-гун. Так отчего ж он свое ремесло бросил?
— Да видно, сыт по горло благодеяниями нойона. Надоело, говорит, с кожами возиться да с голоду помирать.
— Ну и что же он делает?
— Неужели он вам не встретился? Говорят, будто он в цирики вначале подался, согласился идти в солдаты вместо сына какого-то тайджи. Хоть и на коне без седла, говорят, а все-таки уехал.
Максаржав участия в разговоре не принимал, ехал молча.
— Видишь, вон там коровы пасутся? Это стадо Балчин-гуая. Он в этом году на другое место перекочевал.
— Как же так? Здесь и травы-то почти нету, — удивился Того.
— Оскудел он, обеднел, и скота у него почти не осталось. Говорят, якобы, у нойона взял стадо для выпаса. Тем и кормится.
— А кто это там верхом на быке? — неожиданно спросил Максаржав.
— О, да это сам Балчин-гуай и есть. Едет навстречу, видно, повидать тебя хочет. Он человек любопытный, все новости ему надо первому узнать.
Навстречу путникам, нахлестывая быка, ехал изможденный старик в драном дэли, в гутулах с оторванными подошвами, подвязанными ремешками. Приблизившись, старик слез с быка и молча поклонился.
— Как поживаете, Балчин-гуай? — первым приветствовал его Максаржав. — Как здоровье? Упитан ли скот, хорошо ли проводите осень?
— Сынок, Максаржав! В добром ли ты здравии? Меня вот любопытство одолело. Что это, думаю, за люди едут... От души приветствую тебя! А я вот пасу телят-двухлеток твоего учителя.
— Вы все такой же бодрый и неугомонный.
— Ух, черт побери, да уж не Того ли это с тобой? Не узнал. Быть ему большим человеком!
Помолчали немного. Потом старик опять заговорил:
— Какой же ты стал важный, Того! Ну-ка, подойди, поздороваемся.
Того спрыгнул с коня, приблизился к старику.
— Что нового тут у вас, папаша?
— Если я начну рассказывать тебе все новости, то Хатан-Батор, пожалуй, устанет ждать и рассердится. — И старик бросил на Максаржава плутоватый взгляд. Но тут же с виноватым видом добавил: — Прости уж, сыпок, выжившего из ума старика!
— Тетушка Цэцэгханда здорова? — спросила Цэвэгмид.
— Здорова. Она еще крепче меня.
— А сколько же вам лет, папаша? — поинтересовался Максаржав.
— Мне семьдесят три, а старухе моей в этом году восемьдесят пять стукнуло.
— Так надо бы отпраздновать восьмидесятипятилетие[Восьмидесятипятилетний юбилей, по обычаю, торжественно отмечается в Монголии.], — сказала Цэвэгмид.
— Какое там — отпраздновать! Мы и чай-то пьем незабеленный. Я вот пасу бычков, может, хоть старухе на гутулы заработаю... Того, а ты бы отпросился у господина да заехал как-нибудь в нашу берлогу.
— А что, — вставил Максаржав, — загляни-ка ты и в самом деле к старику. Потом нас догонишь.
Старик, кряхтя, взобрался на быка и, нахлестывая его, отправился к своей юрте. К тому времени, когда подъехал Того, в очаге уже пылал огонь, а Балчин со своей старухой встречали его у входа в юрту.
Хозяйка, Цэцэгханда, в молодости была одной из местных красавиц и славилась своим умением петь старинные песни. Балчин тоже слыл когда-то искусным хурчи[Хурчи — народный певец, мастер игры на национальном инструменте — моринхуре.], его часто приглашали в богатые аилы на свадьбы и торжества, где он доставлял наслаждение гостям своей искусной игрой. С тех пор как они поженились, деревья успели пятьдесят раз сбросить листву и пятьдесят раз снова расцвести. Оба они стали дряхлыми стариками, и не было никого, кто согревал бы и радовал их на склоне лет.
Га-гун прежде часто приглашал их, чтобы послушать пение красавицы Цэцэгханды. Теперь у стариков денег не было по только на то, чтобы купить хадаки, но не хватало даже на еду. Чем они жили, одному богу известно.
— Что ж вы не попросите у нойона корову с теленком? Вот и было бы чем чай забелить, — заметил Того.
— Да разве он даст, сынок! Вот когда ты разбогатеешь и станет у тебя много скота, мы и попросим коровенку. Ты-то, я думаю, не откажешь?
— Да уж наверное, нет, — улыбнулась тетушка Цэцгэ.
А Того подумал: «Вряд ли они доживут до того времени, когда у меня будет много скота».
— А где же ваш моринхур? — спросил он у хозяина.
— Да пьяный Довдон разбил его вдребезги. А жаль... Этот моринхур служил мне долгие годы. Не осталось у нас ни детей, ни моринхура, одни вот теперь со старухой кукуем... Того, сыпок, ты вот скажи мне, правда ли, что в Срединном государстве [Имеется в виду Китай.] и в России большие бунты были? Ведь когда случается бунт, то всегда одна сторона стоит за правое дело, а другая — за худое. А в чем оно, правое-то дело, вот что хотелось бы мне знать...
— Тебе-то это на что? — вмешалась старуха. — Нечего болтать, не твоего ума это дело!
— Не мешай, старая! — огрызнулся Балчин.
Того ответил на вопрос старика уклончиво:
