Церенц - В муках рождения
Несколько пленных эфиопов с растерянными лицами, находящихся тут же, не знали, что им делать. А в одном из внутренних покоев пятнадцать женщин разного возраста и разных наций стояли в ряд перед женщиной в роскошных одеждах. Она сидела на софе, поджав под себя ноги. Голова ее была покрыта зеленым покрывалом, говорящем о том, что она происходит из рода Магомета. Это была смуглая, сухопарая женщина, черные глаза и густые брови которой придавали ей еще большую черствость. К ее усыпанному драгоценными камнями поясу был пристегнут кинжал в золотых ножнах, а рядом на подушке лежал бич из плетеных воловьих жил для устрашения служанок и рабов, ибо эти злые, наглые глаза говорили о том, что за малейшую провинность и ошибку здесь наказывали бичом.
В большой комнате, где было столько народу, стояла глубокая тишина, нарушаемая только шуршанием шелковых одежд госпожи. Некрасивое лицо арабки было еще больше обезображено гневом и тревогой.
Когда старик Хасан вошел в комнату, терпение ее уже истощалось.
— Подойди, Хасан! — вскричала госпожа. — Что за люди, эти разбойники?
— Госпожа, это армяне, два князя и около десяти воинов.
— Что они сказали, как ответили на мои слова?
— Госпожа, у меня не было времени передать им твои слова. Один из князей, настоящий исполин, грозно приказал мне, чтобы я не смел показываться ему на глаза, и потребовал к себе господина.
— Ты не сказал, что владелицей крепости являюсь я?
— Нет, госпожа, — со страхом пролепетал старик, пятясь к дверям, потому что глаза женщины сверкнули от ярости, а рука потянулась к бичу.
— Негодный слуга! Так-то ты исполняешь мои приказания? Ты не сказал этим неверным, что госпожа — из рода Магомета и близкая родственница великого эмира?
— Не было времени говорить, госпожа. Перед этим великаном растерялся бы самый храбрый из людей, а я старый, больной человек… Слава аллаху, госпожа, у тебя есть слуги моложе меня…
— Замолчи, негодный старик! Нехватало только твоих советов! Убирайся с глаз! Да станет желчью съеденный тобою хлеб!
Старик поспешно вышел, довольный, что так легко избавился от наказания.
Госпожа три раза ударила в ладоши, и сейчас же из соседней комнаты вышел мужчина лет тридцати. Он смело подошел к ней, не поднимая при этом глаз на служанок, стоявших, опустив головы, со сложенными на груди руками.
— Пойди, Али, узнай, чего хотят эти разбойники, — сказала, гневно сверкнув глазами, госпожа.
Молодой человек, якобы не понимая причины ее гневного взора, вышел из гарема и прошел в комнату, где сидели Гурген и Хосров. Приветливо поздоровавшись, Али сел.
— Ты и есть владелец крепости? — опросил медленно Хосров, не дав Гургену говорить.
— Да, если это угодно богу, — ответил Али.
— Так ты принимаешь посланных богом гостей, которые стучатся поздно ночью с просьбой дать им ночлег и кусок хлеба? Твоя наружность говорит о другом.
— Некоторые семейные дела помешали нам принять вас подобающим образом. Возможно, что и ваш воинственный вид перепугал стражей. Я нездоров и прилег отдохнуть. Извините за допущенную оплошность. Вы наши гости, и мы с радостью исправим свою ошибку. Ужин для вас скоро будет готов, я попрошу вас немного подождать.
Любезный тон и приветливые слова смягчили гнев Гургена и привели его в себя. В это время в дверях показался Вахрич и сделал ему знак. Гурген оставил собеседников и вышел из комнаты. За дверью Вахрич радостно прошептал.
— На этот раз у меня хорошая новость.
— Говори скорее.
— Дочь князя Хосрова здесь.
— Как? — изумился Гурген.
— Ей богу, здесь.
— Откуда ты знаешь?
— По твоему приказанию я бродил вокруг замка, чтобы никто из обитателей не побежал за помощью. Устал и сел отдохнуть под узким решетчатым окном. Вдруг из окна раздался слабый голосок:
— Ты армянин?
— Да, благодарение богу, армянин, — ответил я.
«Пожалуйста, говори тише, чтобы никто не слышал. Ради бога, освободи меня отсюда, ханум убьет меня. Я, как и ты, армянка, меня зовут Арига, я дочь Хосрова Акейского», — сказала, плача, и так тихо, что я с трудом расслышал.
— Пойдем, покажи мне это окно. Человек может пролезть в него?
— Такой, как ты, не сможет, а небольшой человек пройдет.
Окно доходило Гургену до плеч. Не задавая никаких вопросов, наш великан попробовал решетку и, упершись коленом о стену, высадил ее.
— Пойди сюда, доченька, ты свободна, — сказал Гурген, смягчив по возможности голос и просовывая голову в окно. Девочка, при этом шуме отбежавшая к двери, робко подошла к своему избавителю к протянула ему руки. Гурген взял ее на руки и вынес на воздух.
— Правда ли, доченька, что тебя зовут Аригой? — спросил он.
— Да, — ответила девочка, не зная, бояться его или нет.
— Хочешь видеть своего отца? Завтра утром я тебя повезу к нему.
— А сегодня вечером нельзя?
— Посмотрим, постараюсь, доченька.
Так на руках отнес он девочку в комнату и посадил там, приставив к ней Вахрича и приказав ему молчать.
Он вошел к Хосрову, когда Али прощался с ним.
— Хосров, кажется дочка твоя в этой крепости.
— Как? — глаза князя просияли.
— Точно не знаю, но несколько пленных девочек говорили в окно с нашими воинами и просили освободить их.
Хосров пристально посмотрел на Гургена и заметил, что он как-то особенно радостен.
— Гурген! Ты освободил мою дочь! Да благословит тебя бог! — Он бросился на шею Гургену. — Говори же, где моя Арига?
— Не волнуйся, Хосров, мы освободили одну девочку, но Арига ли это, не можем знать.
— Пойдем, пойдем скорей, — сказал Хосров.
Когда они вошли в комнату, Арига сидела с погасшими глазами, худая, бледная, в разорванной одежду Она едва узнала отца. Хосров сразу бросился к ней. Они обнялись и долго рыдали в объятиях друг друга, пока Гурген не разнял их, боясь, что радость обратится в печаль.
Он объяснил Хосрову, что им надо еще многое узнать у Ариги, и стал ее расспрашивать о количестве вооруженных слуг в комнатах. Когда же дело дошло до госпожи, они услыхали многое об этой страшной женщине, которая была кошмаром для слуг, рабов, служанок и своего мужа. Они узнали, как она ревнует его, достаточно ему только ласково поговорить с кем-нибудь из служанок, как она бьет их, сажает в темницу, пытает и не останавливается даже перед ядом. В саду есть место, которое, пленники с ужасом называют «могилой служанок».
— Я здесь ничего не смогу есть, — сказал Гурген, — и никому не позволю положить в рот куска хлеба. Едем!
— Нельзя так спешить, — заметил Хосров. — Мы освободили мою дочь. Но здесь есть еще армянские девушки, которых нельзя оставлять в руках этой ужасной женщины. Освободим и их. Скажи, Арига, тут есть еще армянки?
— Четыре маленьких девочки, одна из них даже меньше меня.
— А среди взрослых нет армянок?
— Были две, но ханум так мучила их, что они в отчаянии отреклись от христианской веры.
— За что тебя заперли в эту комнату? — спросил Хосров.
— Я сама не знаю, Месяц тому назад ханум о чем-то поспорила с мужем, сильно избила меня при нем, и с тех пор меня заперли одну. Раны мои только что зажили.
— Вы, отец с дочкой, побудьте здесь, а я позабочусь об остальном, — сказал Гурген.
Он вышел из комнаты как раз тогда, когда двери гарема раскрылись и два черных раба вынесли стол, уставленный кушаньями. Два других несли мешки с ячменем для коней. Ячмень он велел взять, а стол отослал обратно и сказал, чтобы их господин скорей шел к нему поговорить о важном деле.
Когда Али вошел в комнату, Гурген отвел его в сторону и сказал:
— Здесь есть четыре маленькие армянки, а также две взрослые, отрекшиеся от своей веры. Эти шесть девушек должны быть переданы нам.
— Вы хотите невозможного. Как я могу сообщить госпоже ваше требование? Эти шесть девушек ее служанки, она обладает правом жизни и смерти над ними. Если я передам ей ваши слова, это будет иметь для них плохие последствия.
— То есть госпожа велит их скорее задушить, чем отдаст нам, так, что ли?
Али ничего не ответил на это и только опустил глаза.
— Может быть, и ты, представившийся нам как господин, являешься ее рабом?
— Да, — сказал, краснея, Али. — С самого детства она моя госпожа, моя мать, моя воспитательница и все на свете. Я не могу быть неблагодарным.
— Понимаю, это верность собаки, — сказал Гурген. — Тогда я сам с ней поговорю.
— Это невозможно! Она мужчинам не показывается. Она очень религиозна и происходит из рода Магомета.
— Я не возражаю против ее религии, но когда она мучает детей моего народа и заставляет их отрекаться от своей веры, то мне безразлично, из какого она рода. Я разорю эту крепость, разрушу до основания и предам всех мечу. Если сильному прощается любое беззаконие, то в эту минуту я сильнее вас. Сообщи ей, что я все равно сейчас войду к ней и буду с ней говорить.
