Юрий Трусов - Каменное море
– Неужели у нас в России самая наихудшая? – спросил Иванко.
– Сам посуди, что же хорошего, если один человек по собственной воле и прихоти управляет миллионами людей, да еще заставляет себя именовать помазанником божиим?…
– Пожалуй, и впрямь худо.
– То-то и оно!
– Но испокон веку у нас цари, значит, вечно нам доля такая, Николай Алексеевич, а? – продолжал расспрашивать моряк. В его голосе слышались сдержанная боль и гнев.
– Не всегда так у нас водилось. Была и у нас республика – и Запорожская сечь и вольное Новгородское вече, да похитил свободу народную царь… Но недолго теперь нашему тирану править, коли нанести решительный удар по самовластию. Как сказывал мне однажды капитан Охотников, – будет и у нас свобода, и республика!
– Что же это за решительный удар?
– На сей счет многие мыслят по-разному. Но… – юнкер озабоченно взглянул на часы, – время нашего занятия истекло. В следующий раз поговорим и об этом.
Так с каждым уроком Иванко постигал науки, которые не только обогащали его знания, но и делали сознательным приверженцем демократических взглядов.
Потом через несколько уроков Раенко объяснил ему, что обучает его по новой методе Владимира Матвеевича Раевского, который учил так солдат в ланкастерской школе.[71]
«Новая метода обучения» пришлась по вкусу Иванко, и желание проникнуть в неведомый доселе мир знаний, который как бы приоткрыл ему Раенко, целиком захватило его. Иванко старался теперь построить свою жизнь так, чтобы иметь время посещать своего учителя и читать книги. Даже любимое море не влекло его к себе, как прежде. Он уже не проводил дни в гавани, не мечтал, как раньше, уйти в рейс на корабле. Чтобы заработать на пропитание и как-то свести концы с концами, он копался в саду и на огороде у Чухраев, которые находились в Трикратном.
Еще матросом, плавая на корабле, он неплохо освоил плотницкое дело. Сейчас знание этого ремесла пригодилось. Он занимался мелким плотничьим ремонтом – чинил двери, окна, мебель в домах у богачей-купцов. Платили за работу скуповато, но на жизнь одинокому молодому человеку хватало.
Его увлечение книгами не прошло незамеченным. Грамотей-простолюдин, да еще дерзкий на язык, да еще не посещающий церкви, скоро попал на заметку. Иванко дважды уже приглашали в полицию.
По паспорту Иванко Мунтяну числился молдаванином. Отец так и не успел справиться с хлопотным делом – переписать его на свою фамилию. Он считался русским поданным, отставным унтер-офицером иррегулярной кавалерии, кавалером медали за 1812 год…
Эти положительные биографические данные были успокоительными для полицейского вездесущего ока и предохранили его на время от неприятностей. Но не избавили от слежки и тайного надзора. Человек чуткий и наблюдательный, Иванко замечал, что за каждым его шагом следят внимательно. Обо всем этом он рассказал юнкеру. Тот беззаботно рассмеялся.
– Эти напасти на тебя, братец, нагрянули, наверное, из-за меня. Как ты думаешь, почему я, человек, закончивший два факультета Падуанского университета, владеющий многими языками, уже несколько лет хожу в юнкерах под командой полуграмотных дураков-командиров? Меня считают неблагонадежным, вольнодумцем… Чуть ли не якобинцем лишь потому, что я много лет провел в Италии, в этом гнезде карбонаризма… Вот почему на мое продвижение по служебной лестнице наложен негласный запрет. Это тоже одно из прелестей нашего полицейского государства!.. Но ничего, братец! Бог не выдаст – свинья не съест. Будем учиться. А? Как ты думаешь?
– Да что я думаю! Пусть себе за нами следят. Такое уж дело мерзкое у них – соглядатаев. Недаром пословица сложена: рыла свинья, рыла, вырыла полрыла!..
– Ха-ха-ха! Это замечательно и верно! – развеселился Раенко. – Ну что ж… Коли так, не будем терять времени. За книгу! А там, глядишь, и перемена во всем этом наступит.
И занятия их продолжались.
Но, к сожалению, не прошло и года, как обстоятельства прервали эти занятия.
Однажды, когда моряк пришел к юнкеру на очередной урок, он застал его необычно мрачным. На вопрос: «Что худого стряслось?», Раенко молча показал на письмо, которое по его словам только что получил из Кишинева.
– Плохие, – братец, вести… Владимир Федосеевич Раевский – пылкая, огненная душа – лишен свободы. Заключен в Тираспольскую крепость. Многие его друзья не только в горести великой, но и в тревоге. Наверное, правительство что-то пронюхало и не остановится перед крутыми мерами. Уже начались расследования. Злой Карла, командующий 6-ым корпусом генерал Сабанеев, лично допрашивает многих офицеров нижних чинов. Особенно юнкеров и солдат ланкастерской школы, коей заведовал Раевский. Генерал Сабанеев на допросах избивает в кровь подчиненных. Требует, чтобы они дали предательские показания против Раевского и командующего дивизией генерала Орлова. Он так зверски расправился с унтер-офицером Колесниковым, что тот сразу попал в госпиталь. А за отказ офицера Ревазова оклеветать Раевского, разжаловал беднягу в солдаты…
Раенко в волнении прошелся несколько раз по комнате, потом положил руку на плечо Иванко.
– Если меня даже схватят… А меня могут тоже, как знакомого Раевского, взять под стражу… Из-за меня и ты можешь пострадать. Но ты не бойся! Я по сему обстоятельству имел сегодня беседу с Виктором Петровичем Сдаржинским.
– Да я не боюсь, Николай Алексеевич… Я готов с вами – хоть куда!
– Спасибо, друг, но этого сейчас не требуется… Я запомню твой благородный порыв… Но Виктор Петрович советует тебе немедленно выехать из Одессы. Езжай к отцу в Трикратное. Там тебя встретят, как самого дорогого гостя Будешь жить в имении столько, сколько захочешь. Кстати, он рассчитывает на тебя, как на помощника в одном важном деле. Я тоже советую не медлить с отъездом в Трикратное.
– Я согласен, – ответил Иванко.
Голос его звучал твердо, но на глазах появились слезы Ему не хотелось расставаться с человеком, которого он успел полюбить, от которого он так много узнал…
Раенко тоже был не в силах скрыть, что расстроен неожиданной разлукой со своим верным учеником. Он крепко сжал руку моряка, покрытую роговыми мозолями, и вручил ему связку заранее отобранных для него книг.
– Счастливой дороги, братец! Читай сии книги. Они придадут тебе мужества и мудрости в трудные минуты, как истинные твои друзья. Я верю, что мы с тобой еще в одной дружине будем воевать за вольность!
XXII. Искусство Одарки
Старики Чухраи больше года жили в Трикратном. И недаром. Доктор – немец, которого Виктор Петрович увез в Одессу, больше не возвращался.
К медицинской помощи, которую еще несколько раз предлагала Кондрату Натали, он отнесся с прежним недоверием. Его недоверие усилилось, когда он узнал, что Натали не смогла своими микстурами и порошками излечить некоторых больных крестьян, согласившихся у нее лечиться.
– Плохой, видно, из барыньки нашей лекарь, – проворчал он, когда прослышал об этом.
А Натали, убедившись, что для успешной врачебной практики у нее, видимо, пока недостаточно опыта и знаний, уехала из Трикратного. Нет, она совсем не охладела к своей мечте. Но, вернувшись в Одессу, она начала посещать городскую лечебницу и здесь под наблюдением опытных врачей ухаживала за больными. Она надеялась все же вернуться в Трикратное, но более опытным медиком. И как-то само по себе получилось, что все лечение хворого Кондрата было возложено на «ведунью» – жену Семена Чухрая Одарку.
Виктор Петрович первое время не доверял «ведунье» и хотел было выписать для хворого нового лекаря. Но Кондрат отговорил его. То ли Сдаржинский не хотел волновать больного, то ли хорошо знал, что Кондрат тверд в своем решении и его воли уже не сломить, только хозяин Трикратного уступил.
Виктор Петрович все же едва ли доверил бы врачевать Одарке Кондрата, не произойди на его глазах случай, показавший, что она и в самом деле искусная исцелительница. Один из конюхов нечаянно порезал руку косой. Из рассеченной артерии фонтаном брызнула кровь. Виктор Петрович еще на войне научился оказывать помощь раненым – он стал стягивать порезанную руку жгутом.
Но тут откуда ни возьмись появилась Одарка. Она бесцеремонно отстранила Виктора Петровича, сорвала жгут и, соединив края пореза на руке раненого, стала шептать какие-то непонятные слова. Через несколько секунд кровотечение прекратилось.
– «Заговорила» ведунья кровь, – зашептали обступившие ее крестьяне.
На Сдаржинского этот случай произвел большое впечатление. Он пригласил Одарку в свой кабинет и долго беседовал с ней с глазу на глаз.
Она рассказала ему, как лечила травами, водой да словом вещим множество людей. Как подняла на ноги не одного казака-запорожца. Приводила имена исцеленных ею. Рассказывала о характере их ранений и болезни. Ее слова были искренни, и Сдаржинский понял, что она знает тайны древнего, давно уже утраченного искусства врачевания.