Наташа Боровская - Дворянская дочь
Позавтракав с офицерами штаба, мы с отцом и двумя адъютантами отправились в автомобиле на инспектирование сектора.
День снова выдался жарким, дороги высохли, хотя большие лужи еще блестели на солнце. От берегов Вислы, защищаемых к югу от пересечения неприятелем русского фланга, фронт тянулся почти прямой линией вдоль люблинского холма. Проехав версту, другую среди поросших лесом холмов карпатского предгорья, наш автомобиль повернул к полю и стал спускаться по склону холма.
У подножия холма стояла завеса черного дыма, то здесь, то там мелькали вспышки огня, и вздымались белые, черные и желтые клубы дыма. На полпути к подножию холма машина снова повернула налево и, подскакивая на ухабах, поехала вдоль склона. Мы остановились возле штаб-квартиры дивизии, располагавшейся на краю леса в домике лесника. Деревья стояли, оголенные и опаленные артиллерийским огнем. На фасаде низкой каменной избы зияло большое отверстие. Возле задней стены, под замаскированным ветками навесом, за длинным деревянным столом сидели возле телефонов офицеры штаба.
Я была неприятно поражена, увидев растянувшихся на траве солдат, но отец сказал:
— Мы здесь не на плацу, солдату на фронте нужно беречь ноги.
Но когда он вышел из машины, солдаты вскочили, став по стойке «смирно», офицеры штаба также встали и отдали честь.
— Вольно, господа, — сказал отец. И, обращаясь к невысокому, сердито смотревшему командиру дивизии: — Моя дочь, Татьяна Петровна, хочет увидеть сражение. Она пока не находит его достаточно захватывающим.
— Боюсь, я в этом мало что понимаю, — сказала я.
Командующий дивизией генерал разложил на столе военную карту и карандашом указал сектор. — Вот, взгляните, Татьяна Петровна. Диспозиция очень проста: полк X — слева, в этом лесу, N — у подножия холма, в центре, Y — справа, М — в резерве. Участок фронта нашей дивизии — восемь верст. За нашей спиной, во второй линии фронта, — одна кавалерийская дивизия и одна стрелковая бригада.
Когда он закончил объяснение, офицер оторвал взгляд от телефона и сказал:
— Ваше превосходительство, телефон Y не отвечает.
Наступило молчание, все взгляды были устремлены на невысокого командира. Он окинул взглядом стол, постучал карандашом по карте, взглянул на отца и, вспыхнув, сказал:
— Вызовите резервы.
По телефону был передан приказ в резервный полк М, и послали офицера проследить за его выполнением. Еще одного офицера послали в полк Y, чтобы узнать, почему они не отвечают.
Кажется, полк М пойдет в атаку, подумала я и с надеждой взглянула на отца. Он помог мне сесть в машину, и мы поехали вдоль края леса в сопровождении ехавшего на мотоциклете офицера из штаба дивизии.
Проехав версты две, мы прибыли в резервный полк. По трем сторонам поля выстроились четыре тысячи человек в форме защитного цвета. В центре поля был воздвигнут алтарь, составленный из трех скрещенных винтовок, воткнутых в землю. Перед иконой, водруженной на этот импровизированный алтарь, бородатый полковой священник служил молебен.
Взглянув на солдат, я увидела бледные, осунувшиеся лица с застывшим взглядом. Я узнала в них ту особенную отрешенность, которая все усиливалась с приближением роковой минуты. Прибывший раньше нас офицер штаба дивизии разговаривал с полковником.
Прозвучала команда: «Резервы, вперед!» — и солдаты побежали. Священник, держа икону в левой руке, осенял солдат крестом, украшенным драгоценными камнями. Мимо священника пробежали трое солдат, поспешно расхватав свои винтовки.
Мы с отцом присоединились к командиру полка, устроившему свой командный пункт за хижиной на краю леса, защищенной мешками с песком и замаскированной ветками. Здесь я увидела ту же картину, что и в штабе дивизии, — с телефонами и штабными офицерами, но на этот раз все сидели на земле. Теперь связь держали не с полками, а с батальонами, и время от времени та или иная рота получала приказ оставаться в резерве или наступать. Настоящее сражение разворачивалось там — впереди.
— Тебе, я вижу, этого недостаточно? — спросил отец. — Что ж, давай найдем более удобное место поближе к полю боя. — С этими словами он взял меня за руку, и мы быстро стали спускаться вниз по склону холма.
Адъютанты переглянулись и последовали за нами.
Грохот орудий стал просто оглушающим, в воздухе стоял едкий запах гари, пороха и кордита. Внезапно где-то над головой раздался какой-то неприятный свист. В одно мгновение отец прижал меня к ближайшему дереву и закрыл своим телом. Шестидюймовый снаряд врезался в землю левее и немного выше нас, осыпав всех нас комьями земли. Адъютанты, стремительно упавшие на землю, поднимались, отряхиваясь. Все были целы.
— Это прицелочный выстрел. Думаю, следующий выстрел будет гораздо точнее, — с иронией заметил отец адъютантам. Затем, обращаясь ко мне: — Поздравляю тебя с боевым крещением. Думаю, теперь мы можем вернуться назад.
— Но, папа, ты же обещал мне показать сражение!
— Гм, да. Но я не ожидал, что это будет так близко, как бы ни… — Он снова крепко взял меня за руку и повел вниз по склону холма, адъютанты шли за нами.
Внизу, в метрах пятистах, растущие вдоль петлявшего по полю ручья березы и ивы заслоняли от наших глаз поле боя. Придерживая юбку одной рукой, я подала другую отцу, перепрыгивая через ручей, разлившийся после вчерашнего дождя. В расположенном возле ручья блиндаже, посреди полудюжины телефонов сидел майор, командир батальона. Он то и дело хватал трубку то с одного, то с другого телефона, как будто играя в какую-то детскую игру.
Отец остановился и посмотрел в полевой бинокль, затем протянул его мне, и я впервые увидела, как пехота идет в атаку.
Ломаной линией солдаты ползли вниз по склону, напоминая извивающуюся зеленую змею. Кто-то полз по-пластунски, кто-то на коленях, офицеры шли, выпрямившись во весь рост. Поле было покрыто белыми, черными, желтыми клубами дыма, иногда полностью заслонявшего его от глаз. Зеленая лента ускорила свой змеиный спуск. Я услышала громкий крик, отдельные «ура» слились в одно «ра-а-а». Затем канонада смолкла, раздался треск пулеметов и выстрелы винтовок. Поле снова затянуло дымом. Когда он начал рассеиваться, я увидела бегущих санитаров в белых халатах, то появлявшихся, то исчезавших в дыму. Сами окопы, где шел настоящий бой, лежали в дыму, покрывшем лощину у подножия холма.
— Все в порядке? — спросил отец у майора, продолжавшего свою игру с телефонами.
— Позицию взяли, ваше превосходительство.
— Каковы ваши потери?
— Две роты не отвечают.
Отец и командир батальона молчали.
Значит, бой закончен, подумала я. И эта сцена, свидетелем которой я была, — четко организованная и поставленная, как стилизованная батальная сцена, — кончилась смертью и увечьем, агонией душ и тел?
Словно в ответ на мои мысли, молодой солдат взбежал по склону холма, как сумасшедший. Могучая фигура отца преградила ему дорогу.
— Рядовой, вы куда?
Солдат вытянулся по стойке «смирно» и, уставившись перед собой, молчал.
— Бросить винтовку и убегать из-под огня, да за это вас надо отдать под трибунал. А уж лучше смотреть в лицо врагу, чем расстрельному взводу.
— Мне не выдали винтовку, ваше высокоблагородие.
Отец побледнел, затем произнес тем же спокойным, властным тоном:
— Подберите винтовку на поле, рядовой. Теперь спускайтесь вниз и идите вперед, пока не найдете своих товарищей. Вольно.
Молодой солдат отдал честь, повернулся кругом и пошел вниз по склону, как будто ноги у него были деревянные.
Из дыма, стелившегося по склону холма, стали появляться раненые, поддерживаемые под одну или обе руки уцелевшими товарищами. Кто-то хромал, у кого-то неестественно болталась рука, у некоторых лицо было залито кровью, сломаны носы и челюсти. Увидев меня, они остановились, глядя с надеждой.
— У меня нет с собой медикаментов, — я чувствовала себя виноватой и несчастной, — вам нужно идти на перевязочный пункт.
— Эх, им некогда, — беззлобно ответил один из солдат и пошел дальше.
Я с упреком взглянула на отца.
— Папа, почему эти люди не могут сразу направиться на перевязку?
— А почему солдаты должны идти в бой без винтовок? — ответил он.
— Но это ужасно, — проговорила я, — это кошмар!
Так вот что такое сражение — страшный сон, бессмысленный и безумный. Генералы знали это. Солдаты знали это. И все же они шли в бой, и только один из четырех тысяч убежал прочь. Так что же заставляло их идти в атаку? Не ненависть к невидимому за дымом неприятелю и не любовь к далекой родине или еще более далекому царю.
Отец ответил на этот вопрос:
— Муштра и дисциплина, дисциплина и муштра.
Он поздравил командира батальона с блестящей победой и пообещал сообщить о ней в донесении главнокомандующему. Мы направились обратно вверх по холму. Отец помог мне снова перебраться через тот же ручей среди ив и берез, возле которого лицом вниз, будто хотел напиться, лежал солдат. Он лежал неподвижно, как кукла; я поняла, что он уже никогда не присоединится к проходившим мимо него раненым товарищам.
