Лариса Васильева - Кремлевские жены
Н.И. рассказывал, что перед закрытием гроба Сталин жестом попросил подождать, не закрывать крышку. Он приподнял голову Надежды Сергеевны из гроба и стал целовать.
— Чего стоят эти поцелуи, — с горечью сказал Н.И., — он погубил ее!
В печальный день похорон Н.И. вспоминал, как однажды он случайно приехал на дачу Сталина в Зубалово в его отсутствие; он гулял с Надеждой Сергеевной возле дачи, о чем-то беседуя. Приехавший Сталин тихо подкрался к ним и, глядя в лицо Н.И., произнес страшное слово: «Убью!»
Н.И. принял это за шутку, а Надежда Сергеевна содрогнулась и побледнела«. — Это рассказывает Анна Михайловна Ларина-Бухарина в книге «Незабываемое».
«Я никогда, конечно, не видела жену Сталина, но Семен Михайлович, вспоминая ее, говорил, что она была немного психически нездорова, в присутствии других пилила и уничижала его. Семен Михайлович удивлялся: „Как он терпит?!“ — говорила мне вдова маршала Мария Васильевна Буденная. — Сталин, когда это случилось, жаловался Семену Михайловичу: „Какая нормальная мать оставит детей на сиротство? Я же не могу уделять им внимание. И меня обездолила. Я, конечно, был плохим мужем, мне некогда было водить ее в кино“».
«Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее, как пружина, должны были в конце концов неминуемо кончиться взрывом, — пружина должна была распрямиться со страшной силой…
Так и произошло. А повод был не так уж значителен сам по себе и ни на кого не произвел впечатления, вроде «и повода-то не было». Всего-навсего небольшая ссора на праздничном банкете в честь XV годовщины Октября. «Всего-навсего» отец сказал ей: «Эй ты, пей!» А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не ЭЙ!», и встала, и при всех ушла вон из-за стола«. — Так видится тайна смерти матери Светлане Иосифовне, дочери Сталина и Аллилуевой, которая тогда была еще шестилетним ребенком и узнала трагедию по рассказам самых разных людей.
«Я с глубоким уважением относился к Надежде Аллилуевой. Она так отличалась от Сталина! Мне всегда нравилась в ней скромность… Потом Надя покончила с собой. Она умерла при загадочных обстоятельствах. Но как бы она ни умерла, причиной ее смерти были какие-то действия Сталина… Ходил даже слух, что Сталин застрелил Надю… Согласно другой версии, которая представляется мне более или менее правдоподобной, Надя застрелилась из-за оскорбления, нанесенного ее женскому достоинству». — Это пишет Хрущев, соученик Надежды по Промакадемии, в то время еще не вхожий в высшие коридоры власти, но бывавший в доме Сталина даже на обедах как ее приятель.
Какие еще могут быть свидетельства?
Держу в руках копии писем Сталина к Аллилуевой и ее к нему, любезно предоставленные мне работниками кремлевского архива. Никогда не посмела бы я, верная своему принципу не читать чужие неопубликованные письма, даже взглянуть на них, но знаю: эта переписка завтра появится в журнале, ее прочитают все, и каждый читающий сделает свой собственный вывод, поймет что-то свое, отличное от других.
Что предстоит понять мне?
С 1928 по 1931 год они изредка перебрасывались письмами, когда он или она уезжали отдыхать или лечиться. Чаще уезжал он.
У каждого своя тональность. Письма Надежды Сергеевны спокойные, холодные, с перечислением мелочей жизни, проказ или успехов детей. Мелькают имена его соратников: Микояна, Орджоникидзе, Кирова. Обращение к мужу всегда одинаково сухо: «Здравствуй, Иосиф».
«Должна тебе сказать, что в Москве всюду хвосты и за молоком, и за мясом, главным образом. Зрелище неприятное, а главное, можно было бы путем правильной организации все это улучшить».
2 сентября 1929 года.
«Настроение у публики в трамваях и других общественных местах сносное — жужжат, но не зло».
12 сентября 1930 года.
«Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда после дождя краска стекает полосами… Храм разбирают медленно, но уже „величие“ голов уничтожено».
(Вот вам и верующая! Вот и посетительница храмов! И это она пишет о храме Христа Спасителя, а ведь могла бы попытаться уговорить мужа не сносить «величия» голов. Похоже, слухи о религиозности Надежды Сергеевны были сильно преувеличены. — Л.В.)
«Цены в магазинах очень высокие, большое затоваривание из-за этого. Не сердись, что так подробно, но так хотелось бы, чтобы эти недочеты выпали из жизни людей, и тогда было бы прекрасно всем и работали бы все исключительно хорошо».
Не позднее 12 сентября 1931 года.
«В отношении Московских дел: усиленно работают над Лубянской площадью, убрали фонтан в центре и по прямой линии прокладывают трамвай, освобождая тем самым круговое кольцо. Около Московской гостиницы ремонт улицы еще не закончен и очень кругом наворочено. Думаю, что к твоему возвращению сделают. Охотный ряд усиленно разрушается».
21 сентября 1931 года.
В каждом, ее письме видно настойчивое желание принять участие в делах общества, подсказать мужу: снизить цены, уменьшить очереди, но все как-то несерьезно, по-детски.
Стиль писем Надежды Сергеевны прост, безыскусен, напоминает далекую гимназистку Надю, даже темы похожи: детали быта, пересказ событий и фактов. Последние, «поцелуечные» слова скромны: «целую, Надя», и лишь в одном письме: «целую тебя крепко-крепко, как ты меня поцеловал на прощанье, твоя Надя».
Длинное письмо от сентября 1929 года подробно и не без волнения рассказывает о событии, связанном с провинностью сотрудника «Правды» Ковалева: «Ты на меня не сердись, но серьезно, мне стало бесконечно больно за Ковалева. Ведь я знаю, какую он провел колоссальную работу и вдруг… редакционная коллегия принимает решение освободить товарища Ковалева от заведующего отделом партийной жизни, как не выдержанного партийца. Это прямо чудовищно… Я знаю, что ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно было бы вмешаться в это заведомо несправедливое дело».
Письма Иосифа Виссарионовича к Надежде Сергеевне более живые, веселые. Он использует шутливые, им одним понятные словесные знаки: «целую мою Татьку кепко, очень ного кепко» (видимо, это слова из детского языка Светланы или Василия. — Л.В.), «целую кепко, ного, очень ного». Оба не любят писать, но объемы его писем к ней меньше объемов ее писем.
На длинное письмо о Ковалеве он отвечает несколькими строками: «Я мало знаком с делом, но думаю, что ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то бюро редколлегии, которое является хозяином дела, — виновно втрое. Видимо, в лице Ковалева хотят иметь „козла отпущения“. Все, что можно сделать, сделаю, если уже не поздно».
И просит жену: «продолжай информировать».
Она пишет ему из Москвы в Сочи: «На меня напали Молотовы, с упреками, как это я могла уехать, оставить тебя одного и тому подобные, по сути совершенно справедливые вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего отъезда, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет. Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла, т. к. это уже меняет весь смысл и пользу моего пребывания. И я считаю, что упреков я не заслужила, но в их понимании, конечно, да».
Он отвечает: «Попрекнуть тебя в чем-то насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки также несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя».
Этот скучный, но внутренне напряженный диалог дает почувствовать атмосферу неблагополучия в отношениях супругов. Он в чиновничьем стиле пресекает молотовское постороннее вмешательство, но тень напряженности остается. Похоже, она упрекает его в охлаждении. Ревнует?
В другом письме этих дней она как бы приоткрывает нечто: «Что-то от тебя никаких вестей в последнее время… Наверное, путешествие на перепелов увлекло или просто лень писать… О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада».
Он отвечает: «Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо? Ты намекаешь на какие-то мои поездки. Сообщаю, что никуда (абсолютно никуда!) не ездил и ездить не собираюсь».
Звучат в письмах и отголоски внутрисемейных сложностей.
Он пишет: «Оказывается, мое первое письмо (утерянное) получила в Кремле твоя мать. До чего надо быть глупой, чтобы получать и вскрывать чужие письма». (Если бы Иосиф Виссарионович не ввел в стране всеобщую перлюстрацию, нам, читающим его письма, можно было бы устыдиться. — Л.В.)
