Юлия Яковлева - Краденый город
– Я их первый нашел!
– Они наши! – дернул Шурка.
– Мои! – дернул незнакомец. В щели рта не видно было зубов. – Вы опоздали!
Обычный ленинградец. Такие стояли в очереди за хлебом. Брели к прорубям за водой. Везли прочь на саночках спеленатые фигуры.
– Мои! – истерически колотил он себя в грудь. – Они мои!
– Шурка, он прав. Он нашел первым…
Таня дрожала, губы у нее были голубыми.
– Меня там ждут! – вопил незнакомец.
Хоть и тощий с виду, он ловко подставил Шурке ножку и рванул санки к себе.
– Нас же трое! А вы один! – заорал Шурка.
– Ну и что? Я тоже хочу на тот берег! Я не меньше, чем дети, хочу! Даже старики хотят!
Шурка видел только санки. Саночки.
– Вы еще продержитесь. Найдете другие! А я – нет! – голосил тот.
– Он, может, прав, – дернула Таня Шурку. – Идем. Другие поищем.
Но Шурка помнил: Лютик не сказал «если найдете» – он сказал «когда найдете». В этих санках места было ровнехонько для одного взрослого. Или троих детей – если Бобку взять на колени. А других санок не было.
Шурке стало так жарко, что никакой мороз не мог бы с ним сладить.
– Мы поищем другие, – твердила Таня.
– Нас трое. А он один.
– Шурка, нет!
И тогда Шурка наклонил голову, со страшным ревом рванулся вперед и боднул незнакомца головой во впалый живот. Тот потерял равновесие, потащил за собой санки, но со всхлипом рухнул плашмя, разбросав слабые руки. А встать уже не смог.
Шурка ринулся через лежавшего и схватил веревочку. Санки расторопно помчались за ним.
Человек в шапке сумел встать на четвереньки. Он выл. И воя, повалился в снег. Или это ветер завывал?
Таня оступилась. Вскрикнула:
– Шурка!
И добавила шепотом:
– Что ты… мы… наделали…
Таня смотрела туда, на белеющий холмик, во все глаза. Потом уставилась на Шурку. Не глаза, а блюдца.
Санки нетерпеливо толкались в ноги. Бобка дрожал. Метель набирала воздух в легкие. Надо было спешить.
– Таня! – звал Шурка.
Упавшего быстро заносило снегом. А Таня все смотрела.
– Та-а-аня!
Вверх по сугробу Бобку приходилось толкать – другой рукой Шурка подтаскивал санки. Он выпрямился на вершине. А Таня все стояла внизу.
– Таня, ну!
Сугроб другим склоном скатывался к белому льду. Шурка приладил санки. Ему не верилось, что этой высоты хватит для разгона и санки смогут перекатиться на другой берег. Река расстилалась впереди белой пустыней под белесым небом.
Над гребнем сугроба наконец показалась Танина голова. Шурка усадил Бобку. Ухватился за веревочку.
– Танька, скорее! – торопил он ее. – Садись же!
– Таня! Танечка! – звал Бобка, чуть не плача.
Метель свистела и стонала. Подталкивала санки. Они так и рвались вперед. Шурка упирался ногами. Едва держал.
А Таня опять застыла; с гребня сугроба смотрела она назад, на остающийся за ними город.
– Ну? – прикрикнул сердито Шурка.
Таня повернулась.
– Шурка, – с трудом выговорила она окоченевшими губами. – Я больше не знаю, кто ты. Ты… мы сделали ужасное.
И от ее слов в груди у Шурки намерз кусок льда.
– Садись! – закричал он тонко и испуганно.
И в этот миг метель двинула Шурку в спину кулаком. Ноги чиркнули по снегу, скользнули, потеряли опору. И желудок ухнул вверх.
Не было больше ничего. Только верх и низ. И вниз в сплошной белизне летели санки. Они летели так, что дышать было невозможно: встречный шквал тут же заполнил воздухом нос, рот, голову, все тело. Снег хлестал по лицу.
Санки тряслись и норовили опрокинуться. Шурка изо всех сил старался не разжать руки – не упустить Бобку, не потерять вожжи санок.
Глава следующая
Полозья взвизгнули. И скрип прекратился.
Таня обернулась.
– Вот ты где… Слезай вниз. Бедная девочка, замерзла вся, – довольно-таки равнодушно произнес болотистый голос.
Он кивнул на место позади себя.
– Полезай же скорее, согреешься.
– Мне не холодно, – стуча зубами, отозвалась Таня.
С высоты сугроба незнакомец казался лишь обвисшей серой шляпой с острым верхом.
– Мы же не доиграли, – укорил он. И поднял над головой шахматную доску.
– Я больше не хочу, – просто ответила Таня.
– Так не бывает. Нельзя вот так взять и остановить партию. Ты же хотела знать. Значит, иди до конца.
– Все фигуры все равно смешались.
– А мы восстановим. Я помню каждую позицию.
– Я больше не хочу знать.
– Почему?
– А что изменится?
– Узнаешь… Полезай. Ты же закоченела.
Таня села, подвернув подол. И, взрывая пушистую снежную пыль, съехала вниз. Серый ловко подхватил ее за шиворот, не дав упасть лицом в снег. Она залезла в сани, укрылась серым меховым одеялом. И ей стало так тепло, так тепло…
– Раскладывай доску.
– Прямо здесь, на сиденье?.. Как же вы будете играть, не глядя?
– Я помню каждую клетку.
Серый причмокнул, и сани тронулись.
Таня раскрыла доску, высыпала горкой фигурки.
– Ра-вняйсь! Смир-рно! – гаркнул, не поворачиваясь, серый. – По местам!
Фигурки тотчас рванулись, стукаясь, заняли позиции, замерли.
Таня шарила глазами по клеткам, но не могла вспомнить, так ли стояли фигуры раньше или все изменилось. Сани бежали плавно: фигурки стояли не шелохнувшись.
– Люблю зиму, – довольно сказал возница. – Это не в телеге трястись.
Мимо неслись дома, каналы, мосты, площади, дворцы, дома, мосты…
Таня проводила взглядом Аничков мост – конных статуй по углам не было. Откинулась на сиденье.
– Твой ход, насколько я помню, – не оборачиваясь, бросил серый.
Таня подумала, передвинула фигуру.
– Первая пешка съедена! – радостно заявил противник. Он протянул руку назад, схватил Танину пешку и кинул себе в рот. Щеки заходили ходуном. – С клубничной начинкой, – сообщил.
Таня глядела на фигуры. Завыл желудок. Есть захотелось страшно.
– Съешь мою ладью, – посоветовал серый, жуя. Он все так же сидел спиной. – У меня вот тут уязвимая позиция. Что, не видишь? У ладьи начинка пралине. Рекомендую.
Таня медлила. Она понимала западню. Не съешь фигуры – не выиграешь. Это шахматы. А съешь – останешься здесь навсегда. Это Туонела.
– Таня! Ку-ку. Твой ход.
– Я думаю.
– Что-то долго думаешь.
Таня пожала плечами и подперла щеки кулаками.
– Часов-то нет.
– Хитренькая, – погрозил пальцем серый. Щелкнул пальцами.
Теперь у доски стояли часы. По виду как песочные, только вместо песка – вода. Ее в верхней чаше осталось совсем немного.
Таня задохнулась от негодования: нечестно!
– Здесь же нет времени!
Человек в шляпе захохотал:
– А кто говорит, что эти часы измеряют время?
– А что?
– Слезы. Чужие слезы.
Через узенькую горловину капало вниз.
– Кап-кап, кап-кап… По капельке-то, по одной слезинке – очень медленно. Медленнее, чем время. От этого многие думают, что злодейство сошло им с рук. А не сошло!
– Я ничего не сделала…
– Вот именно!.. Ты же хотела знать, за что вам все это? Теперь ты знаешь! Вы переполнили этот город чужим горем!
– Я никого не…
– Вы! Вы! Виноваты все! Добрые наследники злодеев! И те, кто просто видел зло и стоял рядом! Вы думали, сойдет? Никому не сойдет!
Он больше не кривлялся, не притворялся. Он был страшно зол, видела Таня.
– Даже у самой глубокой чаши есть края. И она наполнилась! Часы перевернулись! И все слезки – они теперь капают обратно на ваши головы! Понятно? Вам! Пора! Платить!..
От его слов Таня подскакивала и вздрагивала, будто жаркая меховая полость вдруг перестала греть.
– …За каждую! Слезу!
Сани летели вдоль набережной. Над ней занимался розовато-золотистый дымок. В другое время Таня бы залюбовалась.
– …Кап-кап! Кап-кап! – каркал возница.
И Таня увидела, что на доску капает. Кап-кап. Кап-кап. Только вода была теперь красной. И все капало, капало красным. Капли подскакивали и падали Тане на кофту, на колени, на лицо. Она закрыла лицо руками.
– Съешь ладью. Проиграешь ведь, – почти сочувственно сказал серый.
– Сперва ответьте.
– Сперва съешь.
– А вы, значит, честный? – в Тане тоже поднялась злость.
– Я-то?
– Справедливый? Да?
Он сделал вид, что не замечает ее тона. Задумался.
– Пожалуй, да, – серьезно ответил он.
– Да вы злодей похуже прочих!
– А я-то тут при чем? – он искренне удивился. – Часы поставил не я.
Таня пристально посмотрела на него, на обвисшие поля шляпы, на потрепанную серую одежду. Вспомнила крестики, которые он ставил в городе.
– Вы ведь смерть? Зачем отрицаете? – снова спросила она. Но не получила ответа.
Таня свесила голову.
– Что же мне делать?
Ее слезы падали на доску.
Человек в сером смягчился.
– Слыхала такое выражение – испить до дна чашу горестей? А? Слыхала?
Таня шмыгнула носом. Кивнула.
– Ну так пей! – Он обернулся, бережно снял с часов верхнюю чашу, где еще плескалось на дне, сунул ей под нос: – Пей!
«Он обманщик, – сказал голос у Тани в голове. – Пить здесь тоже ничего нельзя».
