Страна Печалия - Софронов Вячеслав

—

Могу ли принять причастие в день завтрашний? — спросил его Аввакум, которому почему-то очень хотелось, чтоб ему именно сейчас было в просьбе его отказано, тогда не нужно будет снова идти на службу, которая велась по новым правилам.

—

Причастись, сын мой, — спокойно разрешил тот, — правила знаешь. И молитву, молитву перед причастием не забудь прочесть.

Причастившись на другой день, Аввакум почувствовал себя значительно уверенней и решил поискать приход, где может быть, служба ведется по старым обрядам, намереваясь посетить для того все городские храмы. Но сейчас главным для него стало обзавестись как можно быстрее жильем и своим собственным приходом, где он непременно будет служить по старому канону. В монастыре он узнал, что в городе имеется лишь один протоиерей, а попросту говоря, такой же, как и он, протопоп, служащий в кафедральном Софийско-Успенском соборе. Значит, он будет вторым человеком, имеющим чин выше иерейского, а это что-нибудь, да значит. Оставалось лишь встретиться с сибирским владыкой Симеоном, чтоб заручиться его благословением и поддержкой, в чем Аввакум нимало не сомневался.

…Когда архиерейский келейник заглянул в сторожку и сообщил, что архиепископ ждет их, то Климентий от радости аж подпрыгнул, Аввакум же встал с лавки, поискал глазами икону и, не найдя, перекрестился на восток и, обратясь к прекратившим на время игру литвинам, сказал:

—

Благодарствую, что приютили на время, мужики вы, видать, люди добрые и души у вас не до конца испорчены, но скорбеть буду, что в Царствие Божье они не попадут. Я к вам еще на днях загляну, поговорим о душах ваших бессмертных и о том, какую неправедную жизнь ведете.

Литвины, скорее всего, мало что поняли из слов его, переглянулись меж собой, а потом громко засмеялись, и один из них проговорил фразу, которую они употребляли в подобных случаях:

— Иди, батька, иди… — И махнул вслед ему рукой, красноречиво давая понять, что разговор на этом окончен.

…Архиепископ, успевший прийти в себя после долгой и пристрастной беседы с дьяком Струной, принял приехавших вполне радушно и со вниманием, благословил обоих и предложил присесть на стоявшую возле стены вместительную лавку.

—

Как добрались? — поинтересовался он больше для вида, давая понять тем самым, что особо временем для разговоров не располагает.

—

Спасибо, благодарствуем, — ответил за всех Климентий, хотя Аввакума так и подмывало рассказать и о порядках в тюменском монастыре, и о краже упряжи, и о том, что под носом у сибирского владыки караульные режутся в запрещенную царским указом зернь, но патриарший пристав успел уже достать из подорожной сумы свернутую в трубку грамоту и через стол подал ее архиепископу.

Тот глянул на печать и нахмурился.

—

Давно в городе?

—

Третий день уже, — отвечал опять же Климентий, ощущавший

себя главным, — никак до вашего высокопреосвященства попасть не могли и…

—

Порядков не знаешь, — сухо перебил его владыка, — ко мне далеко не каждого допускают. Или не мог передать грамоту приказным людям? Твое дело — доставить, и на том спасибо.

—

У меня к вам, ваше высокопреосвященство, еще и другое дело есть, — замямлил Климентий, которому далеко не каждый день приходилось встречаться со столь высокими персонами, и если бы не кража сбруи, то его бы и калачом не заманить в приемную владыки. Сейчас же он растерялся, нервничал и не знал, с чего начать, опасаясь, как бы архиепископ не велел ему прямо сейчас покинуть покои.

Симеон заметил его растерянность и, понимая, что хотя перед ним находится всего лишь пристав, но все же прибывший из Москвы, с патриаршего подворья, и уж чего он там наговорит, возвратившись обратно, своему начальству, а там, глядишь, и до патриарха слова его долетят, то одному Богу известно. А потому пересилил себя и мягко спросил:

—

Какое такое дело? Выкладывай. — Сам же перевел взгляд на Аввакума и чуть заметно улыбнулся ему, давая понять, что с ним у них разговор будет отдельный. Улыбнулся в ответ и Аввакум, полагая, что теперь-то все непременно у него сладится и сумеет он обосноваться в Тобольске должным образом и семью примет, а там, глядишь, заживут не хуже прежнего.

Климентий же сбивчиво рассказал, как он спрятал конскую сбрую в монастырской конюшне, а утром не мог ее найти и теперь не знает, как быть, а время идет, нужно ехать, а он вот никак не может…

Владыка, взгляд которого становился все более ироничным, слушал его, не перебивая, думая при том, что даже такую мелочь не могут решить без его участия, а сам размышлял, правильно ли поступил, согласившись в свое время с назначением на сибирскую кафедру, и даже непомерно тому возрадовался. Как же все не соответствовало его представлениям о собственном предназначении в роли сибирского владыки! Думал стать вершителем судеб всего православного люда, заниматься делами великими, а выпало вот — искать украденную кем-то из монахов сбрую! Да разве стал бы иной владыка там, в России, заниматься подобным? Выставил бы просителя да еще напоследок велел плетей ему всыпать для прибавки ума, а тут…

—

И что же ты от меня хочешь, сын мой? — насмешливо спросил он раскрасневшегося от долгой речи возницу. — Неужели думаешь, что сейчас вот кинусь искать твою сбрую? Она кому была выдана? Скажи…

—

Мне была выдана, — покорно кивнул головой Климентий, который уже и не рад был, что затеял все это разбирательство, из чего, как он теперь понял, вряд ли что выйдет. Лучше бы купил у кого злополучную сбрую по дешевке и давно бы уже ехал обратно. А так, на покупку одной еды только сколько денег ушло…

—

А раз она тебе была выдана, то и спрос с тебя. Может, ты ее продал кому, пропил или чего другое, а теперь на добрых людей напраслину возводишь.

—

Да никогда, — попытался вставить слово Климентий, но тут же умолк, понимая, что слушать его оправдания владыка вовсе не намерен.

—

Недосуг мне пустяками разными заниматься, только и скажу тебе.

—

Владыка, ваше высокопреосвященство, помилосердствуйте! — запричитал Климентий, прижав к груди обе руки. — Как же мне обратно ехать?

—

А зачем тебе обратно? Оставайся здесь, Рождество святое с нами встретишь. На службу к себе приму, а там, глядишь, и на новую сбрую заработаешь, тогда и вернешься обратно. Я же патриарху отпишу, что при себе тебя оставляю. Так, думается, всем лучше будет. И овцы целы и волки сыты. Как? — спросил он, с улыбкой глядя на протопопа, который с интересом наблюдал за происходящим. — Вон, батюшка Аввакум специально в Сибирь на службу приехал, и ты оставайся.

Из глаз Климентия брызнули слезы, и он, не помня себя, попятился к выходу и пулей вылетел из покоев владыки. Тот же поманил к себе Спиридона, чья голова просунулась в дверь в ожидании распоряжений.

—

Скажи конюху Максиму, чтоб выдал этому бедолаге из запасов своих сбрую какую, только не новую. Запомнил? — погрозил он пальцем келейнику. — А то опять все перепутаешь, тогда с тебя взыщу. Иди. И скажи Дарье, чтоб покормила этого… как его… — он вопросительно глянул на Аввакума.

—

Климентий, — подсказал тот.

—

Да, Климентия. А дьяку передай, чтоб бумаги ему на обратную дорогу сегодня же выправил, а то знаю я его — будет тянуть не только до Рождества, но и до Пасхи самой.

Когда Спиридон, не промолвивший ни слова, исчез, то, обратившись к Аввакуму, владыка проговорил почти что ласково:

—

Садись, батюшка, в ногах, как говорится, правды нет. Да у нас, как погляжу, и от долгого сидения правды той не прибавляется. Рад тебе, нескончаемо рад. Честно скажу, когда просил патриарха прислать ко мне в епархию протоиерея, то никак не ожидал, что именно тебя направят.

—

Честно сказать, и сам не ожидал, что в Сибирь попаду, — отвечал Аввакум, присаживаясь на стоящую у стены лавку.