Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф
— Не хочешь ли ты сделать мне небольшое одолжение?
— С удовольствие.
— Здесь со мной красавица подруга, которая скучает в одиночестве на галерее. Не мог ли бы ты развлечь её немного?
— Ну, разумеется.
И вот уже красное домино ведёт своего подопечного наверх к жёлтому, которое с интересом наблюдало всё происходящее. Обе стороны быстро окидывают взглядом друг друга и между ними завязывается разговор.
В первый же момент министерский служащий, молодой Фриц Пахер, догадывается, что имеет дело с дамой из высшего света, и ломает голову, с кем ему довелось беседовать. Между тем жёлтое домино поднялась, явив на фоне балюстрады стройную высокую фигуру, неожиданно бросила взгляд на толчею, царящую внизу, и сказала:
— Видишь ли, я здесь совсем чужая. Ты должен немножко просветить меня. Начнём с самого верха. Что говорят в народе об императоре? Довольны ли его правлением? Полностью ли изгладились из памяти последствия войны?
Фриц Пахер немного осторожничает, однако даёт правдивую информацию о настроениях населения.
Вдруг он слышит вопрос:
— Знаешь ли ты императрицу? Как она тебе нравится и что о ней говорят и думают?
Елизавета убеждена, что никому неведомо, что она присутствует на этом празднике, поэтому и решается задать незнакомцу столь опрометчивый вопрос. На мгновение молодого человека словно молния озаряет мысль: «Ты находишься рядом с императрицей, она спрашивает тебя о себе самой». Однако его одолевают сомнения, некоторое время он медлит с ответом, а затем отвечает:
— Императрицу я знаю, я видел её, когда она ездила в Пратер, чтобы кататься там верхом. Могу только сказать, что она необыкновенно красивая женщина. Люди несправедливо порицают её за то, что она так неохотно показывается своим подданным и слишком много внимания уделяет своим лошадям и собакам, но мне известно, что это пристрастие передалось ей по наследству. О её отце, герцоге Максе, рассказывают, будто бы он как-то сказал: «Если бы мы не были принцами, мы были бы искусными наездниками!».
Эта критика умиляет Елизавету, и она спрашивает:
— Скажи мне, сколько лет ты мне дашь?
Молодой человек отваживается назвать возраст императрицы:
— Тебе? Тебе тридцать шесть лет. — Елизавета невольно вздрагивает. Несколько смущённо она произносит:
— А ты не слишком учтив... — и тут же оставляет опасную тему. Разговор прерывается, но внезапно она поднимается с места: — Теперь можешь уезжать!
— Вот уж поистине любезно: сначала ты велишь привести меня к себе, выспрашиваешь меня, а потом прогоняешь, — отвечает молодой человек иронически улыбаясь. — Ну, что ж, если я наскучил тебе, я уйду, но одно, мне кажется, я вправе потребовать от тебя: пожать твою руку на прощание, — и с этими словами Фриц Пахер протягивает ей ладонь. Елизавета не отвечает на этот жест, а только с удивлением смотрит на него:
— Хорошо, можешь остаться... проводи меня вниз, в зал!
Похоже, с этого момента невидимые барьеры устранены. Жёлтое домино, до этого сдержанное и чопорное, словно подменили. Елизавета принимается рассуждать о Боге и о мире, она с иронией касается политических и общественных проблем Австрии. Она слегка опирается на руку своего спутника и, не переставая болтать, битых два часа бродит с ним по залу и вспомогательным помещениям. Она говорит ему, каким симпатичным и рассудительным его находит:
— Как правило, все люди — льстецы. Тот, кто знает их так же хорошо, как я, способен только презирать их. Но ты, похоже, совершенно иной. Теперь я знаю, кто ты, однако скажи мне, кем ты считаешь меня? Кем я тебе кажусь?
— Ты, ты — знатная дама, по меньшей мере княгиня. Всё в тебе говорит именно за это.
Елизавета смеётся и мало-помалу смелеет. Он просит её хотя бы снять перчатку, ведь рука так много может сказать о человеке, но Елизавета отклоняет его просьбу:
— Тебе ещё предстоит узнать меня лучше, но не сегодня. Мы снова увидимся. Отправишься ты, например, в Мюнхен или в Штутгарт, если я назначу тебе там свидание? Тебе следует знать, что у меня нет родины и я постоянно в разъездах.
— Разумеется, я поеду туда, куда ты прикажешь!
Фрица Пахера закрутил водоворот мыслей и чувств. Императрица это или же нет? Наконец приходит время прощаться. У Елизаветы есть его адрес, она обещает вскоре написать и оставляет твёрдую надежду на свидание. Когда втроём, вместе с присоединившимся красным домино, она спускается по широкой лестнице в вестибюль, где приходится немного подождать, пока подъедет фиакр, молодым человеком неожиданно овладевает любопытство.
— Мне всё же хотелось бы знать, кто ты? — говорит он, наклоняясь к ней и пытаясь отвести кружева маски, скрывающие нижнюю половину её лица. Красное домино не может удержаться от крика и бросается между ними... В этот момент подъезжает фиакр. Энергичное рукопожатие, в мгновение ока обе маски исчезают в экипаже и лошади трогают. Видение тает в ночной мгле.
Спустя неделю Фриц Пахер получает письмо из Мюнхена. Дата в правом верхнем углу написана рукой императрицы. Остальная часть письма написана явно изменённым почерком:
«Милый друг! Вы, конечно, будете удивлены, получив это послание из Мюнхена. Здесь я нахожусь проездом считанные часы и пользуюсь случаем, чтобы дать знать о себе, как обещала. А как страстно вы этого ждали. Не отпирайтесь, честная немецкая душа. И не бойтесь, я не стану требовать никаких объяснений, я не хуже вас знаю, что происходит с вами с той ночи. Вы уже говорили со многими женщинами и девушками, полагали, что развлекаетесь, но никак не могли встретить родственную душу. Наконец... вы нашли, что искали годами, чтобы вновь потерять это, возможно, навсегда...»
Тут же Фриц Пахер пишет ответ, относит своё послание на главный почтамт. Уже через два дня он наводит справки. Да, говорят ему, письма забрали. Ещё целую неделю после этого Елизавета со своей придворной дамой обсуждают это небольшое приключение. Иду Ференци больше всего радует, что Мария Фестетич, которая так гордится доверием императрицы, не имеет о нём ни малейшего представления.
27 февраля Франц Иосиф и Андраши возвращаются из Петербурга. В целом они довольны. Приём им был оказан блестящий, хотя истинное отношение к Австрии царя и России не претерпели существенных изменений. Трудно сразу же забыть прошлое. Но с Беллегарде что-то приключилось. Император велел осторожно сообщить ему, чтобы он подавал прошение об отставке. Беллегарде полагает, что это дело рук императрицы и графини Фестетич, поскольку он был слишком враждебно настроен против Венгрии и из чувства известной ревности не чурался ведущихся при дворе сплетен об Андраши. Но обе женщины тут совершенно ни при чём. Тут замешаны иные причины. Елизавета принимает его по поводу ухода в отставку, о чём весьма кратко сообщает императору: «Сегодня Беллегарде просил у меня отставки и был крайне взволнован. Но поскольку он ни о чём не спросил, я ему ничего и не сказала, что, во всяком случае, было удобнее...»
Сама Елизавета теперь очень сдержанная. «Я так осторожна в том, что рассказываю о других, поскольку слишком много страдала от того, что говорили обо мне другие, — признается она Марии Фестетич.— Вообще я доверяю больше тому, что слышу сама».
От всех этих неприятностей Елизавету отвлекала только мысль о небольшом, совершенно невинном приключении на маскараде. Она решила отказаться от обещанного свидания, но собралась поддерживать переписку. За первым февральским письмом в марте последовало второе, которое содержало ответы на нетерпеливые вопросы Фрица Пахера и создавало впечатление, будто бы адресатка уже в Англии, хотя в действительности Елизавета собиралась туда только в начале осени.
«Милый друг! Как мне жаль тебя! Так долго не иметь от меня известий, как это, должно быть, невыносимо скучно, каким бесконечным кажется тебе время! Но иначе я поступить не могла... Ты хочешь узнать про мою жизнь. Это мало интересно. Несколько престарелых тётушек, кусачий мопс, множество сетований на мою экстравагантность, для развлечения ежедневно после обеда одинокая прогулка в Гайд-парке, а вечерами, после посещения театра — общество, и вот перед тобой моя жизнь со всей её безысходностью и пустотой и отчаянной скукой. Да, Фриц, даже ты развлёк бы меня на этом фоне... С сердечным приветом. Габриэла».
Это письмо Елизавета вручила своей сестре, королеве Неаполя, которая в то время как раз отправлялась в Англию, и попросила её получать там и последующие письма от Фрица Пахера, которые будут приходить до востребования. Она рассчитывала, что таким образом ей удастся наилучшим образом замести следы и сохранить тайну продолжения переписки от своих придворных дам. Ибо когда она поведала Иде Ференци о своём первом письме господину Фрицу Пахеру, та немедленно проявила озабоченность и попросила императрицу прекратить переписку, опасаясь её превратного толкования.
