Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф
Напряжение, обусловленное торжествами, сильно утомляет Елизавету, и она стремится повсюду, где бы ни была, отдохнуть на лоне природы. Стоит великолепная весна, и императрица любит рано поутру прогуляться в зеленеющий, цветущий, благоухающий Пратер. Вена ещё спит, когда императрица в шесть утра вместе с Марией Фестетич добирается до Увеселительного дома и возвращается назад. В это время ещё не видно зевак, привлекающих к ней всеобщее внимание. Стоит только ей выйти на прогулку позже, как она тут же оказывается окружённой людьми, которые идут следом или впереди неё, раздражая и нервируя императрицу. Не то чтобы она опасается покушения — Елизавета бесстрашная женщина как, наверное, никакая другая императрица и до и после неё; однако когда на неё таращат глаза, она испытывает физические страдания.
В Вену съезжаются государи и князья со всех уголков земли. Чем мельче персона, тем больше она кичится своим титулом. Прибывают, однако, и самые могущественные из европейских монархов. Приезжает даже император Александр II, который, правда, ведёт себя чрезвычайно сдержанно; на его лице почти никогда не заметно даже тени улыбки. Не в силах он устоять лишь перед шармом Елизаветы. Русские аристократы тоже восхищены ею, в их числе и князь Горчаков, маленький, подвижный, враждебно настроенный к Австрии человечек, пользующийся влиянием в России. В свите императора Александра находится и князь Долгорукий, который уже давно мечтает о графине Фестетич и теперь просит её руки. Однако Елизавета заявляет ей:
— Развлекаться я вам разрешаю, а влюбляться и тем более выходить замуж — и не думайте! Я не желаю, чтобы вы покинули меня ради чужого человека!
Звучит это эгоистично, но всё же Мария Фестетич чувствует себя польщённой, и в борьбе с самой собою ей удаётся преодолеть зарождающуюся симпатию к князю. Императрица одерживает победу, и князь отступает. Но русские прозорливы. Однажды к графине подходит граф Шувалов и говорит ей:
— Здесь при дворе у вас много врагов — у вас и у императрицы, этой достойной поклонения женщины. Я думаю, вам ставят в вину то, что вы обе благоволите к Венгрии.
Мария Фестетич смеётся и думает: «У русских неплохие шпионы». Затем она спешит к ужину, где уже собрались все, включая императора и императрицу. Нет только лишь Эдуарда Уэльского и принца Альберта, пользующегося всеобщей любовью.
Императорская чета не знает покоя, даже Франц Иосиф признается однажды:
— Я изрядно устал и на некоторое время охотно сказался бы больным, как говорят в армии.
24 июня прибывает императрица Августа Германская, которая доставила послание кайзера Вильгельма, это знак огромного перелома, произошедшего в отношениях Австрии и Германии за последние годы. Высокая фигура императрицы импозантна, но Августа чрезмерно накрашена и разряжена и выглядит несколько вычурно и напыщенно. В отличие от Елизаветы, она говорит очень громко и с немалым пафосом, и уже через четверть часа придворные окрестили её «иерихонской трубой». Однако императрица Августа — натура по своей сути честная и благородная — вскоре, несмотря на всё её своеобразие, завоевала сердца присутствующих, и когда она уезжает, придворные заходят так далеко, что с обычной издёвкой выставляют её образцом всех монарших добродетелей и ставят в пример Елизавете.
Если прежние визиты были скорее обременительными, визит властителя Персии, который прибыл 30 июля, повеселил весь двор. Шаху уже приходилось слышать о красоте императрицы, и он, привыкший постоянно находиться в окружении самых очаровательных женщин своей страны, сгорал от любопытства.
Когда шах впервые увидел императрицу, на ней было белое, затканное серебром, платье со шлейфом и лиловым бархатным поясом, а в распущенных волосах сверкала диадема, украшенная бриллиантами и аметистами. Шах в первый момент ошеломлённо замер перед нею, затем надел очки в золотой оправе и принялся невозмутимо разглядывать её с головы до ног, не обращая внимания на стоящего рядом с ней усмехающегося императора, а под конец обошёл вокруг неё, не переставая повторять:
— Боже мой, как она хороша!
Шах до того увлечён созерцанием, что императору приходится тронуть его за рукав, напоминая, что ему следует, предложив Елизавете руку, проводить её к столу. В первый момент властитель Персии не понимает, что от него требуется, но потом на него находит просветление: он берёт Елизавету под руку и провожает в столовую. Она веселится от души, а император замирает от страха, опасаясь, что в любую минуту она может прыснуть от смеха. За столом ситуация ещё более усугубляется. За креслом шаха стоит его великий визирь, с которым он то и дело разговаривает по-персидски. Подают рыбу, а к ней зелёный соус в серебряном соуснике с разливательной ложкой. Шаху он кажется подозрительным, слишком напоминающим ярь-медянку[51]. Он накладывает себе в тарелку соус, пробует и, состроив гримасу, невозмутимо возвращает его обратно в соусник. Елизавета тем временем с преувеличенным интересом разглядывает портрет императора Франца, висящий на стене напротив неё. Но долго рассматривать картину ей не удаётся: шах наклоняется к ней и принуждает её взять бокал с шампанским, чокнуться с ним и выпить. Съел шах мало, большинство блюд показалось ему слишком непривычным, но когда подошёл лакей с серебряным блюдом, полным душистой клубники, он взял из рук лакея блюдо, поставил перед собой и съел его содержимое, все до последней ягоды. Больше всего позабавил Елизавету эпизод со старым графом Гренневилем, некогда всемогущим генералом-адъютантом императора, а ныне обер-камергером, предоставленным в распоряжение шаха. Когда шах поехал в Пратер в открытой карете, он не разрешил Гренневилю занять место рядом с собой, а велел устроиться напротив, спиной к кучеру. Поскольку пекло солнце, шах любезно вручил ему белый зонтик, который графу надлежало держать над владыкой. Нужно было знать Гренневиля, чтобы понять, чего это тому стоило...
В Лаксенбурге Елизавета осматривает трёх личных лошадей шаха, гривы и хвосты которых имеют розовый оттенок; эти лошади находятся под неусыпным надзором обер-шталмейстера шаха. Но если другие лишь потешаются над шахом, Елизавета находит его оригинальным. Особенно ей нравится то, что шах не испытывает робости, говорит и делает что хочет. Он не сказал доброго слова никому из тех, кто не пришёлся ему по душе, и ничем их не одарил. Императору и графу Андраши он презентовал свой портрет в бриллиантах, а когда ему объяснили, что существует обычай награждать прежде всего присутствующих братьев императора, невозмутимо возразил:
— Нет, не хочу, я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится!
Императрицу он называет не иначе, как «богиня».
Это было весёлое время, которое ещё много месяцев давало пищу для забавных разговоров, но Елизавета счастлива, что может снова уехать из города и посвятить себя детям, прежде всего маленькой Валерии.
Ненадолго приезжает в Ишль и император, но, когда саксонские правители уведомили его о своём визите на выставку, вынужден был вернуться в Вену. Елизавета возмущена:
— Стоит ли так спешно возвращаться из-за саксонцев? Легко можно было бы приурочить их приезд к визиту сербов и греков. Ты успел так избаловать всех, что не получишь за свою чрезмерную любезность даже особой благодарности. Скорее наоборот. Собственно, ты понимаешь, что я права, но не желаешь в этом признаться. Так всегда бывает, когда люди совершают глупости...
Тем временем крупный крах биржи в Вене потряс финансовый мир Австрии, и выставка, посещение которой значительно сократилось из-за угрозы холеры, завершилась огромными убытками. Более глубокую взаимосвязь Елизавета не уловила, но её доверие к управлению государством и прежде всего к экономической прозорливости министров существенно поколебалось. В эти дни она снова становится надёжной опорой императору, на которого всё случившееся очень сильно подействовало. В сентябре визит короля Италии должен ознаменовать характерный шаг в духе новой ориентации внешней политики под руководством Андраши. Для этого Елизавету призывают в Шёнбрунн; она приезжает, но чувствует себя весьма неважно. У неё гастрическая лихорадка и ей так плохо, что она не в состоянии принимать монарха. Король Италии до крайности разочарован, что не увидит императрицу, которую он жаждал посмотреть. Андраши это тоже весьма неприятно. Появляется повод для разного рода кривотолков и сплетен. Но на этот раз причина действительно не в лени, которую венцы приписывают своей императрице. Едва состояние здоровья позволяет, она бежит в Геделе, где сейчас, в октябре, когда опадают завядшие листья и лес расцвечивается тысячью чудесных оттенков, так щемит душу от прелести поздней осени.
Отдых в Геделе идёт ей на пользу, и она поправилась бы быстрее, если бы ей не приходилось быть невольной свидетельницей непрекращающейся борьбы в её ближайшем окружении, которая тяготит её. Собственно говоря, теперь существует целых три двора: один двор — Франца Иосифа, второй — тот, что императрица постепенно сформировала возле себя в соответствии с собственными желаниями, и третий — при кронпринце. В свои пятнадцать лет Рудольф ведёт себя как вполне взрослый, и выбор его приближённых уже не в такой степени, как прежде, зависит от вкусов его родителей. Три двора не ладят друг с другом, и это приносит всё новые и новые огорчения.
