Гонсало Гуарч - Армянское древо
Я помню те дни, когда армяне, греки, евреи и турки обнимались на улицах. Все мы считали, что различия между нами исчезли навсегда. Наступило равенство и братство.
Тот Комитет коварно выдвинул мысль, что не стремился к власти, и народ ему эту власть предоставил. Но это не означало, что европейские государства перестанут вмешиваться в наши дела, только за год при новом правительстве от нас ушло столько территории, сколько мы потеряли за все время пребывания у власти Абдул-Гамида.
И неожиданно все рухнуло. В марте 1909 года султан устроил контрреволюцию. Он отменил конституцию и восстановил старые формы власти. Армия в Салониках вновь выступила. Я получил телеграмму, в которой сообщалось, что железная дорога контролируется военными. Генерал Махмуд Серкет Паса вошел в город и за несколько часов взял ситуацию под контроль.
Тогда был положен конец отговоркам и хитростям султана. Политические средства воздействия на ситуацию у него истощились, и он оказался в одиночестве. Ему ничего другого не оставалось, как уйти. На самом деле он был смещен триумвиратом, посадившим на кресло султана Мехмета Пятого Ресада. Он был номинальной фигурой, потому что Комитет полностью взял контроль над правительством.
Это были дни, полные нервного ожидания. Никто не знал, что будет дальше — придет ли снова султан Абдул-Гамид и возьмет ли снова власть с помощью какой-нибудь хитрости.
Но этого не произошло, и мы, высокопоставленные чиновники, были вынуждены выражать уважение новым лидерам. Они были на местах, стояли улыбаясь, с чувством исполненного долга: Энвер — блестящий военный министр, Талаат — министр внутренних дел, Джемаль — министр военно-морского флота, Саид Халим — новый Большой визирь, и другие — все без исключения члены Комитета. Они говорили о свободе и демократии, что мы — современная страна и что мы это докажем.
Вскоре исламский закон — шариат[9] — был заменен гражданским законодательством. Наступил конец полигамии, и газеты пестрели заголовками о новых временах. Были отменены брачные договоры и основан Национальный банк. Все это должно было продемонстрировать, что чудо наступило благодаря членам Комитета. Сторонники Абдул-Гамида время от времени показывали свои когти, уверяя, что все эти перемены — не более чем продолжение Таизимата, то есть реформ, предложенных султанатом.
Не могу забыть великий парадокс. Это верно, что страна обновлялась, что учреждения работали и даже «армянский вопрос», казалось, понемногу решался. Но, несмотря на это, мы, турки, чувствовали себя ущемленными. У нас «украли» (именно это слово мы употребляли тогда) Македонию, большую часть Тракии, Восточной Румынии, Болгарии, Герцеговины, Боснии… Стали появляться маленькие националистические партии, которые тоже хотели что-нибудь урвать от этой ситуации, была восстановлена диктатура.
Мирного времени оставалось немного. Крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау» играли в прятки с англичанами и бросали якорь в Константинополе, который стал местом праздничных встреч.
О, если бы знали тогда, во что все это выльется! Дверь, через которую Турция вошла в войну на стороне Германии, была фальшивой.
Черчилль хотел покончить со всем этим одним ударом. Это был смелый и очень тщеславный политик. Он был уверен, что его войска непобедимы. Но он натолкнулся на Галлиполи. Мы, турки, сражались плечом к плечу с нашими немецкими союзниками, Это было столь сильное поражение для англичан, что правительственная пропаганда создавала впечатление, что войну мы уже выиграли. В конце 1915 года они были вынуждены убрать из Дарданелл свой флот. Это было невероятно. Никто никогда ранее не одерживал побед над английским флотом.
В Константинополе это были дни настоящего восторга. На улицах было много немецких военнослужащих и моряков, и люди с восторгом приветствовали их. «Мы почти братья», гласили заголовки газет, и я не мог не вспомнить визит кайзера. Без какой-то явной причины у меня стала возникать какая-то странная ревность.
Правительство младотруков решило, что наступил удобный момент для того, чтобы решить свою главную проблему. Если мы покончим с «армянским вопросом», то у западных держав не будет оснований вмешиваться в дела Турции.
Талаат поговорил об этом с членами Комитета. Надо было «турифицировать» страну, покончить раз и навсегда с надеждами этой христианской нации создать собственное государство и тем самым лишить Европу и Америку возможности напасть на Турцию.
Тогда состоялось чрезвычайное заседание Комитета. Первой скрипкой там был Талаат. Он говорил не об армянах, а о «внутреннем враге», о необходимости создать крепкую турецкую нацию, свободную от заражения ее чужеродными элементами. Наступил удобный момент, чтобы освободить страну от предателей, нелояльных людей и сепаратистов. На совещании было принято оптимальное решение: немедленно депортировать из страны все армянское население.
Комитет создал исполнительный подкомитет: Талаат, доктор Назим, руководитель служб безопасности Джанболат и полковник Сейфи, которому поручалось координировать операцию в армии.
Несколько месяцев назад были призваны в армию мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет, в том числе армяне. Призыв проходил под общим наблюдением со стороны немецких офицеров Генерального штаба.
Потом наступил момент реализовывать эти планы. Меморандум от 27 мая 1915 года разрешал депортацию всех лиц, подозреваемых в шпионаже, предательстве или в силу военной целесообразности.
За одну ночь в Константинополе были арестованы тысячи армян, захваченных на своих рабочих местах, в местах проживания и на улицах. Я энергично протестовал, потому что Атом Бедросян не появился в офисе, а мне надо было срочно закончить работу, которую надо было передать немецким советникам. Он был совершенно необходим для реализации этого проекта.
Я поехал в штаб пехоты. Там ничего не знали. Побывал в тюрьмах и в местах временного заключения. Там находились одни армяне, но Бедросяна там не было. Он как будто сквозь землю провалился.
Весьма обеспокоенный, я вернулся в офис. Для меня это означало большие осложнения. Там я встретил чертежника Апочяна, тоже армянина. Он был крайне расстроен — боялся за свою семью, за своих друзей и уже не мог держать себя в руках.
Потом он вошел ко мне в кабинет. Он плакал навзрыд. Я попытался успокоить его, но он не мог выговорить ни слова. В конце концов он пересилил себя и сказал, что Бедросяна нашли. Что-либо добавить к этому он был не в силах.
Моя радость длилась недолго. Я пошел с ним и с тремя высокопоставленными чиновниками в то место, где предположительно содержался Бедросян. Мы все были очень озабочены и шли молча. Все это было несправедливо, я, по крайней мере, считал, что все армяне, работавшие у меня, были прекрасными профессионалами и разумными людьми.
Мы снова вернулись в штаб пехоты. По дороге я сказал, что там мы ничего не найдем, потому что мне уже сказали, что ничего не знают. Тогда один из моих армянских спутников, а именно тот, кто вроде бы знал, что Бедросяна нашли, сделал мне знак. Они были не внутри помещения, а снаружи.
Мы обошли все здание. Снаружи его было много луж, а место казалось заброшенным. Мы дошли до старого склада. До нас доносилось жужжание тысяч ос. Там на земле лежали в полном беспорядке тела, изрешеченные пулями; некоторые из них были полураздеты, с ужасными ранами, словно кто-то жестоко пытал их.
Я не стыжусь признаться, что меня вырвало. Я никогда не мог представить себе, что нечто подобное может когда-то произойти. В это невозможно было поверить.
Когда я пришел в себя, мы вернулись в штаб. Меня увели оттуда силой, потому что я потерял контроль над собой и военные стали угрожать мне, хотя и знали, кто я.
Это был второй звонок. После этого меня сняли с должности руководителя железных дорог. Потом ответственный за военное снабжение Исмаил Хакир позвонил мне и предложил возглавить Багдадский проект. Это была больше чем любезность. Это был приказ без права отказаться. Они не желали больше видеть меня в Константинополе, но и не хотели упускать человека с моим опытом.
* * *На этом закончились записки Мохаммед-паши. Я поднял голову и увидел, что Надя смотрит на меня. Я кивнул ей в знак согласия.
Мохаммед-паша был порядочным человеком. Как мне объяснила Надя, его мемуары были прерваны его смертью в 1915 году.
Огонь в камине угасал, и дождь прекратился. Я вдруг почувствовал усталость, и мы ушли спать.
Я лежал в комнате для гостей и думал об этом человеке Мухаммед-паше. Нет, не все турки были виновны в геноциде. Так же, как и с нацистами в Германии, это была лишь группа фанатов. Мы не можем винить всю нацию, хотя в свое время многие из них были в той или иной степени пособниками.
