Гонсало Гуарч - Армянское древо
Я думал о будущей станции Хайдарпаса и о тех трудностях, которые предстоит преодолеть, чтобы соединить ее с Измитом. Оттуда поезда пойдут на всю Азию, и тогда никто не сможет сдержать развитие Турции, особенно при сотрудничестве с Германией, которая с каждым днем проявляла все больший интерес к нашей стране.
Уже стали приезжать немецкие специалисты, о которых говорил немецкий посол. Большой визирь Али-паша позвонил, чтобы успокоить меня. В Турции командуем мы, турки, но нам нужны деньги «Дойче банка». Потом он сказал, что султан хотел получить информацию о возможности проложить железную дорогу между Измитом — Эскишехиром и Анкарой. Это существенно поможет в развитии Анатолии. Прощаясь, он шепнул мне на ухо, что есть подтверждение скорого визита в Турцию кайзера Вильгельма. «Он специалист в области железных дорог», — добавил он заговорщически.
Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что моя любовь к работе, мечты о новых проектах и моя профессиональная самоотдача мешали мне осознавать, что затевалось вокруг меня. И я был не одинок. Сам Абдул-Гамид, со всей его хитростью, не смог понять, какие последствия все это может иметь.
Немцы обещали порядок и прогресс. Но не для Турции. Они думали о том, чтобы сплести сети с целью контроля за воротами в Азию. Франция была более практична, она без единого выстрела захватила Османский банк.
Потом наступили смутные времена. У меня работал Атом Бедросян — прекрасный инженер-армянин, который постепенно становился моей правой рукой. Все, о чем мы говорили, он превращал в чертежи и меморандумы, и каждый раз, когда у меня был Административный совет, я всегда с нетерпением ждал разговора с ним, чтобы узнать его мнение. Не раз я думал о том, что у этого человека было больше оснований, чем у меня, занимать мою должность.
Тем временем моя супруга унаследовала акции судоходной компании ее семьи. Должен признать, что наши отношения стали охлаждаться. Я хотел сына, но она, похоже, была неспособна родить мне его. Я подумывал даже о разводе, как мне советовал один мой друг.
Однажды, в середине августа 1896 года, Бедросян зашел ко мне домой. Это было необычно. У нас были прекрасные и постоянные профессиональные контакты, но он был христианином, армянином, другом многих поэтов, интеллигентов и других, о ком я даже и не хотел думать, и я рассчитывал, что он будет уважать мою частную жизнь.
Несмотря ни на что, я принял его. Никогда я не видел его таким взволнованным. Он мне рассказал о мятеже против армян.
Все началось с попытки нападения на Османский банк членов армянской партии «Дашнак». Как сказал Бедросян, это была всего лишь отчаянная попытка привлечь внимание европейских стран к политике султана в отношении армян. «Какая абсурдная ошибка, какое безумие!», — повторял он. Этот человек, похоже, был совсем расстроен. Он боялся за свою жену и своего сына, потому что толпа вроде бы напала на армянский квартал, в котором уже было много жертв.
Разумеется, я помог ему. И не только ему. Той же ночью из Константинополя в Алеппо отправился поезд с товарами, среди которых укрылось более двухсот армян. Тем временем в городе горели дома и магазины армян, число жертв достигло более шести тысяч человек, что вызвало энергичный протест французского посла.
Это событие стало началом моего заката. Помощь армянам была не самым лучшим способом продвижения на правительственные должности. Как раз наоборот, потому что ненависть султана и его антипатия к христианскому армянскому меньшинству были очевидны и общеизвестны. Сведения обо мне дошли, судя по всему, и до Большого визиря, потому что я заметил охлаждение отношений с Высшими вратами. Это не очень удивило меня, потому что его агенты рыскали повсюду.
Для меня это не имело особого значения. Я всегда считал, что поступил правильно, и когда встречался на улице с армянином или разговаривал с Бедросяном, думал, что и я, возможно, чем-то помог тому, что они остались живы.
Прошло немного времени, и небо вспомнило о нас. Фатима забеременела, когда все мы уже решили, что у нас не может быть детей. Это нас очень сблизило, потому что она узнала о «поезде-призраке» и, рыдая, обняла меня, повторяя, что я поступил очень правильно. Она не могла забыть свою армянскую кормилицу, которую она полюбила больше, чем свою мать.
Ламия родилась в тот же день, когда кайзер вступил на землю Константинополя. Это был первый визит главы иностранного государства за последние годы. Армянам удалось добиться того, что последние три года иностранные государства подвергали Турцию политическому остракизму.
В тот день я был на работе, готовясь принять делегацию немецких специалистов-железнодорожников. Таков был приказ, который я получил, и хотя мне сообщили о скорых родах я не мог уехать оттуда. Это оказалось весьма благоразумно с моей стороны, потому что появился сам Сименс собственной персоной. Немцы были в приподнятом настроении, они были готовы реализовывать проект по прокладке новых железных дорог. И не только до Багдада, но до самого Персидского залива. Я еще не сказал, что к тому времени Железнодорожная компания Анатолии уже была под их контролем.
Сименс довольно долго говорил со мной и разъяснил мне его проект строительства линии Дамаск — Медина. Он не дал мне возможности вступить в разговор. Из вежливости он говорил по-французски, но иногда вставлял немецкие фразы. Он был не из тех людей, кого интересует чужое мнение. У него была своя конкретная точка зрения, и только она была важна.
Потом мне ничего не оставалось, как сопровождать их на прием в немецкое посольство. Там я смог впервые переговорить с послом фон Биберштайном. Это действительно был деловой человек, стремившийся захватить французскую экономическую империю в Турции и превратить ее в немецкую.
Слушая его, я думал о Фатиме и о моей дочери. Мне сообщили, что родилась девочка, но для меня это не имело значения. Я слышал, как вокруг меня говорили о разработке рудников, об оси Берлин — Константинополь — Багдад, о том, что, несмотря на огромные расстояния, немецкие войска могли быть очень быстро переброшены с одного места в другое и что это изменит соотношение сил в Месопотамии, Персии и Индии.
В тот вечер впервые всерьез заговорили о «Багдад рейлвей компани», которая будет финансироваться в равных долях «Дойче банком» и Имперским Османским банком.
Возвращаясь домой, я подумал, что султан Абдул-Гамид ошибся в выборе своих партнеров. Для меня куда ближе была Франция и даже Англия. Я пять лет прожил во Франции и, как мне казалось, понимал французов. Немцы же, наоборот, смотрели на вещи с другой точки зрения. Для них не было ничего невозможного, но они не признавали диалога. Их идеи, их проекты, их цели были самыми лучшими, и нам не о чем было спорить.
Ламия принесла в наш дом радость, которой так не хватало последние годы. Я понимал, что достиг потолка в своей административной карьере, но и без меня они не могли обходиться. Без ложной скромности скажу, что среди турок я был одним из наиболее сведущих в железнодорожном деле, и найти мне замену было бы трудно.
Годы пролетали все с большей скоростью, доказательством тому была Ламия, которая росла очень быстро. Я чувствовал себя в долгу перед Богом за то, что он дал нам такую благодать. Она была умной, ласковой и доброй. Она помогла сохранить наш брак, и благодаря ей моя жена и я прожили незабываемые годы.
Тем временем младотурки плели заговоры, чтобы захватить власть. Но с тех пор как просочилась информация о поезде с армянами, ко мне они уже больше не обращались. Я знаю, что они пытались вести речь о сближении с разными армянскими организациями и даже говорили о федеративном государстве как одном из путей к прогрессу и миру.
Но султан не пускал их на территорию Турции, и большинству лидеров этой организации пришлось держаться подальше, в основном в эмиграции в Европе. Подрывные действия офицеров в Салониках окончательно вывели султана из равновесия. Последовавшие следом за этим репрессии лишь укрепили оппозицию, и в главной ставке в тех же Салониках был создай Комитет за единение и прогресс, куда вошли Джемаль-паша, Энвер-паша и Талаат-паша, который до недавнего времени был всего лишь заурядным и тщеславным почтовым служащим. О нем говорили, что у него не было ни харизмы Джемаля, ни ума Энвера, но зато он был хитрее всех трех вместе взятых.
Он претендовал на то, чтобы протащить законодательство, в котором был бы представлен народ. Когда султан узнал о существовании Комитета, он был вне себя от гнева и велел расстрелять нескольких офицеров. В ответ на это армия в Македонии подняла вооруженное восстание, и испуганный Абдул-Гамид восстановил конституцию.
Я помню те дни, когда армяне, греки, евреи и турки обнимались на улицах. Все мы считали, что различия между нами исчезли навсегда. Наступило равенство и братство.
