Виктор Поротников - Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Дмитрий и владыка Алексей ведут беседу наедине. Седобородый горбоносый старец лежит под одеялом из беличьих шкурок, опираясь на высоко взбитые подушки. Князь сидит на стуле рядом с кроватью. На нем длинная багряная свитка с яркими галунами на груди.
Свита княжеская расположилась в соседнем помещении. Бояре в роскошных одеяниях, подбитых мехом, восседают рядком на скамье, храня печальное молчание. Тут же два монаха в серых грубых рясах, сидя за столом, изготовляют из льняных нитей фитили для свечей. Старый лекарь, худой и согбенный, раскладывает по глиняным горшочкам пучки засушенных трав, собираясь готовить лечебный отвар. Мальчуган-послушник копошится возле печи, подбрасывая поленья в огонь. Глинобитная печь, побеленная известью, сильно дымит. Отрок то и дело протирает глаза кулаком. То же самое делают погруженные в молчание бояре с каменными лицами.
Голос у владыки Алексея слабый и слегка надтреснутый, но в его бледно-голубых глазах еще светится ум и решимость не сдаваться недугу.
— Рад тебя видеть во здравии, сын мой, — сказал митрополит. — Ведаю, хлопот на тебя свалилось немало. Второй год на Руси неурожай. В Литве неспокойно. Ордынцы набегами беспокоят…
— Кабы токмо это, отец мой. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Измена, как змея, проникла в близкое мое окружение. Вот что горше всего!
— Измена?.. — насторожился седовласый владыка. — Опять Вельяминовы? Кто из них?
Дмитрий помедлил, словно раздумывая, говорить или нет, затем нехотя произнес:
— Брат мой Владимир зло против меня замышляет.
— Неправда сие! — без колебаний заявил митрополит. — Быть этого не может!
— К сожалению, у меня доказательства имеются, отче, — безрадостным голосом проговорил Дмитрий.
— Ну-ка, излагай, сын мой! — потребовал владыка Алексей. — Какие доказательства? Откуда?
От владыки Алексея у Дмитрия тайн никогда не было. С первого дня своего восшествия на стол московский Дмитрий прислушивался к советам митрополита Алексея, почитая его как родного отца.
Дмитрий рассказал сраженному тяжким недугом митрополиту о письмах, доставленных в Москву из Орды. Какой-то греческий купец на днях передал Дмитрию два послания от Полиевкта Вельяминова. В одном из этих писем Полиевкт раскаивается в том, что столь необдуманно ступил на путь измены, приведший его сначала в Рязань, а потом к Мамаю. Умоляя Дмитрия простить его, Полиевкт открыл ему тайные замыслы своего брата Ивана, пользующегося милостью Мамая. Оказывается, Иван Вельяминов, разочаровавшись в рязанском князе, намерен использовать против московского князя его брата Владимира. Иван Вельяминов отправил письмо в Серпухов, предлагая Владимиру заключить с ним тайный союз против Дмитрия. Иван Вельяминов уверен, что Мамай сокрушит войско Дмитрия и захватит Москву. Это откроет Владимиру путь к московскому трону, а Иван Вельяминов станет московским тысяцким.
— Так вот, отец мой, — молвил Дмитрий, — Владимир ответил согласием на предложение Ваньки-изменника. Он написал ему письмо, в котором подтвердил свою готовность отнять московский стол у моих сыновей. Готов Владимир переступить и через мой труп. Полиевкт выкрал это письмо у своего брата Ивана и переслал мне вместе со своим посланием.
— И все едино не верю я, что Владимир на подлость решился, — после краткого раздумья промолвил владыка Алексей, хмуря седые косматые брови. — Нет, не верю! Тут что-то не так, видит Бог. Прежде чем судить Владимира своим судом, непременно докопайся до истины, сын мой. Иначе сыграешь на руку врагам своим, помяни мое слово.
Дмитрий глядит на впалые щеки старика-митрополита, на его высокий морщинистый лоб восково-желтого цвета, на его усталые глаза — и ему становится совестно и досадно перед самим собой за то, что он пришел к смертельно больному человеку со своими беспокойствами. Заверив владыку Алексея в том, что он обязательно распутает этот клубок сомнений и подозрений, Дмитрий целует на прощание его холодную бессильную руку и удаляется, стараясь не топать сапогами.
* * *Митрополит Алексей скончался в середине февраля, сразу по окончании сретенских морозов.
На погребение этого мудрого человека, приложившего немало сил для укрепления русской митрополии, съехались князья и бояре со всей Северо-Восточной Руси. Приехал из Серпухова и Владимир вместе с супругой.
После отпевания, когда гроб с телом почившего в бозе митрополита был опущен в каменный саркофаг в одном из приделов Успенского собора, к Владимиру приблизился Федор Воронец.
— Дело у меня к тебе, князь, — прошептал боярин, кивком головы дав понять Владимиру, чтобы он следовал за ним.
Владимир вышел из храма вместе с толпой имовитых горожан, направлявшихся на заупокойный пир в митрополичьи хоромы. Федор Воронец с таинственным видом шмыгнул совсем в другую сторону. Заинтригованный Владимир последовал за ним.
В узком глухом переулке Федор Воронец остановился, поджидая приотставшего Владимира.
«Что за дело у него ко мне? — подумал Владимир, подойдя к боярину. — Неужели с Кристиной что-то стряслось?»
При мысли о Кристине Владимира охватило странное волнение. И какое-то чувство — глубоко запрятанное в сердце Владимира, — вдруг поднялось, встрепенулось и причинило ему боль.
Однако Федор Воронец заговорил с Владимиром не о своей дочери, а о неком письме, оказавшемся у него при странном стечении обстоятельств.
— Ты же знаешь, князь, что два моих непутевых племянника повздорили с Дмитрием Ивановичем и теперь пребывают в Орде, — молвил Федор Воронец, неловко топчась на скрипящем снегу. — Так вот, один из них надумал покаяться перед великим князем, надеясь на его милость и прощение. Он-то и передал мне это письмо через своего верного человека с просьбой, чтобы я вручил этот свиток Дмитрию Ивановичу.
— Ну и при чем здесь я, боярин? — спросил Владимир, надевая на руки кожаные перчатки. По переулку гулял пронизывающий ветерок.
— Так это твое письмо, княже, — ответил Федор Воронец, при этом губы его брезгливо дрогнули. — В этом послании ты пишешь Ивану Вельяминову, что если Мамай убьет Дмитрия, то ты согласен занять московский стол.
— Что за чушь! — невольно вырвалось у Владимира. — Ты в своем уме, боярин? Где это письмо?
— Вот! — произнес Федор Воронец с неким оттенком торжества в голосе. Сунув руку за полу длинного темного плаща, он выдернул из-за пояса небольшой бумажный свиток. — Князь Дмитрий мне самому не по душе, поэтому я не скажу ему ни слова об этом письме.
Владимир схватил свиток и развернул его торопливыми движениями. У него вспыхнули щеки и бешено заколотилось сердце, когда он пробежал глазами написанный по-гречески текст письма. Это послание и впрямь было написано от его имени и адресовано оно было Ивану Вельяминову.
— О Матерь Божья! — пробормотал Владимир, пораженный смыслом этого письма. — Я этого не писал, Бог свидетель!
— Конечно, князь, — ухмыльнулся Федор Воронец. — Ты просто диктовал писарю…
— Не писал и не диктовал! — рявкнул Владимир с таким гневом, что его собеседник слегка отшатнулся от него.
— Полно, княже. — Федор Воронец огляделся по сторонам. — Никто ничего не узнает. Клянусь святым распятием! Я на твоей стороне.
Плотнее запахнув полы подбитого мехом плаща, боярин зашагал прочь раскачивающейся походкой. Его соболья шапка с высоким верхом из красной парчи ярко выделялась на фоне истоптанного снега и серо-желтых бревенчатых стен домов. Вскоре Федор Воронец скрылся из глаз, свернув в боковую улицу.
Владимир еще раз перечитал письмо и внимательно разглядел печать на нем. Сомнений не было никаких — это была его княжеская печать! Совершенно сбитый с толку, Владимир двинулся куда-то наугад, свернув злополучное письмо в трубку и держа его в руке. Его мысли лихорадочно крутились в голове. Он был уверен, что это чьи-то злые козни, но чьи? Неужели Федора Воронца? А может, к этому приложил руку Иван Вельяминов? Или его брат Полиевкт? Или они оба?..
Вдруг Владимира осенило. Он уже видел этот почерк раньше! Причем совсем недавно!
Вновь развернув свиток, Владимир негромко выругался сквозь зубы. Он узнал руку своего наставника Ларгия, такой витиеватый почерк был только у него!
«Стало быть, Ларг от моего имени сносился с изменником Иваном Вельяминовым, благо у него имеется доступ и к моей княжеской печати, — размышлял Владимир, засовывая свиток за голенище сапога. — Но через кого Ларг осуществлял эту тайную переписку? И главное, зачем он это затеял? Воистину, чужая душа — потемки!»
Первым желанием Владимира было поскорее сжечь это письмо. Ради этого он даже поспешил к своему терему. Однако, оказавшись на своем московском подворье, Владимир передумал сжигать это крамольное послание. Ему надо припереть Ларгия к стенке и вызнать у него, с какой целью он завязал переписку с изменниками. А для этого Владимир должен предъявить Ларгию неопровержимую улику — письмо.
