М. Роуз - Феникс в огне
Джош ощутил колебания воздуха. Вверх и вниз по его рукам и ногам разливалась дрожь. В который уже раз он совершенно неподвижно стоял в одном измерении и чувствовал, как его засасывает круговорот, где сам воздух был куда более тяжелым и плотным. Он снова вернулся в темноту, в тоннель. Райдер задыхался, был объят паникой, которая стиснула его и не желала выпускать.
Малахай обхватил фотографа за плечи и повел его прочь от поля, прочь от толпы, к роще, растущей позади раскопа.
— Вам известно, что удушье считается одним из самых болезненных способов смерти? — спросил Джош.
Дождь прекратился.
Малахай указал на поваленное бревно и предложил:
— Присядьте. Вы сейчас бледны как призрак. Что с вами произошло?
Джош услышал свой собственный голос так, словно тот доносился из-под воды, с глубины в несколько миль.
— Я не мог дышать. На несколько мгновений у меня перед глазами все почернело. Я не мог сделать вдох, черт побери, снова стоял на четвереньках в подземном ходе, в кромешной темноте, и никак не мог выбраться оттуда.
— Это было тогда или сейчас?
Джош покачал головой. Ощущение могло относиться как к прошлому, так и к настоящему. Но это не имело значения.
Они молча сидели несколько минут. Джош пытался сконцентрироваться на настоящем, на том, где он находился сейчас, на своем имени, на дате, на времени, на тучах, бегущих по небу.
— Теперь со мной уже все в порядке.
Джош встал, но вместо того, чтобы вернуться к такси, незаметно для себя направился к лесу.
— Куда вы идете?
— Там есть ручей. Мне нужно сполоснуть лицо. Это целебная вода. Мне станет лучше.
Малахай посмотрел на него так, как смотрел в такси, когда Джош упомянул про убийство своего брата, как смотрел у себя в кабинете в день их первой встречи, когда Джош сказал, что в том здании, где теперь размещался фонд, когда-то жил и умер молодой мужчина по имени Перси.
— Вы ходили туда в тот день вместе с профессором Рудольфо?
Джош покачал головой.
— В таком случае откуда вам известно про ручей?
— Я его видел.
Смысл этой фразы был очевиден. Джош мог ничего не объяснять.
— Многое из этого вы помните?
— Больше, чем мог вспомнить в Нью-Йорке. С тех пор как мы приехали в Рим, у меня в голове постоянно прокручиваются целые сцены из прошлого.
— Значит, вы еще не ходили в рощу?
— Нет.
— Вы можете сказать, что мы там найдем кроме ручья?
Джош закрыл глаза.
— Гигантские дубы, заводь, в которой мы купались, поляну, усыпанную сосновыми иголками. Камень с углублением в форме полумесяца.
Они прошли с четверть мили и увидели ручей, текущий в тенистых зарослях вековых дубов.
Джош опустился на колени, зачерпнул пригоршней воду и сполоснул лицо. Затем он снова погрузил руки в бегущий поток и на этот раз выпил воду.
— Что вам известно об этом месте? — спросил Малахай, в голосе которого смешивались изумление и любопытство.
— Эта роща считалась священной. Юлий должен был за ней ухаживать. Именно здесь…
Джош споткнулся на этой фразе не потому, что стеснялся своих слов. Для него все это по-прежнему было внове, и он сомневался в том, что сможет говорить без личной предвзятости. Столкновение с этими образами из прошлого само по себе было большой проблемой, а ему приходилось разбираться еще и с водоворотом чувств, пробужденных ими. Да, разумеется, картины, которые возникали у него в сознании, были очень интересными, любопытными, достойными обсуждения, однако они порождали жуткое одиночество, чувство вины и бесконечную, невыносимую тоску.
— Что с вами? — встревожился Малахай.
— Кто-то, кого я не вижу, с кем не могу говорить, завладел мной и насильно скармливает мне свою бедную, несчастную душу.
Малахай присел рядом с Джошем, осторожно зачерпнул пригоршней воду, закрыл глаза и выпил ее с таким почтением, будто она была святой. Может быть, он надеялся попробовать ее и тоже открыть свой рассудок видениям?
Джош отвел взгляд. Он понимал, как отчаянно Малахай хотел ощутить то же самое, как он завидовал своему младшему товарищу. Его до глубины души потряс этот незнакомый человек, так не похожий на прежнего, привычного, неизменно мудрого и уравновешенного, умеющего держать себя в руках.
Они вышли на поляну и направились обратно к толпе, чтобы последний раз поискать в ней Габриэллу, хотя Джош чувствовал, что теперь, когда гробница закрыта, ее здесь не будет. Это была последняя бесплодная попытка.
Карабинер заметил их, шагнул навстречу и быстро заговорил по-итальянски. По его тону и жестам было понятно, что он не разрешал им идти дальше.
— Мы говорим только по-английски, — объяснил Малахай.
Полицейский указал на ограждение, установленное вокруг поля, и машины, стоящие за ним.
— Уходить, пожалуйста.
— Да мы и сами уже уходим, — пробормотал Джош, не заботясь о том, поймет ли его полицейский.
Они прошли к своему такси. Все вокруг было сыро и грязно. Теперь это место вызывало у Джоша только раздражение. Ему хотелось поскорее уехать подальше от гробницы, вообще из Рима, прочь от этих проклятых мыслей, сводящих его с ума.
До ограждения оставалось уже три шага, когда девочка лет шести или семи с черными вьющимися волосами и оливковой кожей вырвалась из рук матери, подбежала к Джошу, обвила его руками и расплакалась.
Мать бросилась следом за ней и окликнула ее по имени — Натали. Однако девочка не обратила на нее внимания. Она крепко прижималась к Джошу, не давая ему ступить ни шагу.
— Вы говорите по-английски? — спросил у матери Малахай.
— Да, говорю. — Женщина объяснялась с акцентом, но очень прилично. — Меня зовут София Ломбардо.
Она была в джинсах и кожаной куртке. Ее волосы чернели и вились точно так же, как и у дочери, а небесно-голубые глаза наполняло беспокойство.
— Натали!.. — Синьора Ломбардо положила руку на плечо дочери и промолвила что-то на родном языке.
Девочка стряхнула ее руку с плеча, и Джош ощутил, как напряглось все ее маленькое тельце.
— Что с ней? — спросил Малахай.
— Сегодня утром мы увидели по телевизору сообщение об этой гробнице и страшном происшествии, случившемся в ней. Натали очень возбудилась и захотела немедленно сюда приехать. Я пыталась отговорить ее. Ей нужно было в школу, а мне — на работу, но у девочки началась истерика. Таких припадков с ней еще никогда не случалось, это было что-то страшное. Мы с мужем встревожились. Я не из тех матерей, которые исполняют любые капризы своего ребенка, но Натали была так расстроена, ей было так больно! И все из-за этого выпуска новостей.
София Ломбардо была здорово напугана реакцией дочери.
— Думаю, я смогу ей помочь. Вы разрешите мне с ней поговорить? — предложил Малахай. — Кстати, ваша дочь говорит по-английски?
— Да, она владеет двумя языками. Ее отец — англичанин.
Малахай присел на корточки, чтобы смотреть прямо в глаза Натали, и начал тем мягким, певучим голосом, которым разговаривал с детьми:
— Не бойся, Натали. Ничего не бойся. Все хорошо. Тебе нечего бояться.
С каждым его словом всхлипывания утихали, вскоре девочка успокоилась, и Малахай спросил:
— Расскажи мне, что случилось. Чем ты так расстроена?
— Она… — Всхлипывания начались снова.
— Все хорошо. Не торопись. Обещаю, я смогу помочь.
— Она моя сестра…
— Кто, Натали?
— Я не Натали. — Девочка по-прежнему прижималась к ноге Джоша.
— А кто ты?
— Я Клавдия.
— И сколько тебе лет, Клавдия? — спросил Малахай.
— Двадцать семь.
ГЛАВА 36
— Можно задать тебе еще несколько вопросов? — спросил Малахай. — Мне это очень нужно. Тебе, может быть, потом станет легче. Я знаю многих детей, которым кажется, будто они были другими людьми, и могу сделать так, чтобы это было не очень болезненно.
Натали оглянулась на мать, та кивнула.
— Хорошо, — тихо прошептала девочка.
— Можно моему другу тебя сфотографировать? Для меня это очень важно.
Натали посмотрела на Джоша и просияла. Ей пришлась по душе мысль о том, что ее сфотографируют.
— Итак, ты часто слышишь мысли Клавдии? — начал Малахай.
— Время от времени. Чаще всего, когда я засыпаю.
Джош навел фокус. Вот оно! Лучистое белое свечение поднималось над плечами Натали и расходилось дугой, постепенно тускнея.
— Очень замечательно, что ты это можешь. А Клавдия хочет от тебя чего-то определенного?
Голубые глаза поднялись на Джоша, в них зажглась благодарность. Это был не детский восторг, а взгляд взрослой женщины, которой только что пришлось перенести большую утрату.
Девочка не успела ответить Малахаю. Она все еще смотрела на Джоша. Он сфотографировал ее и на мгновение почувствовал себя самим собой, чего не было в течение уже нескольких дней. Фотоаппарат помог ему установить связь с тем Райдером, который не пострадал от взрыва. Он держал в руках снаряжение, занимался своим делом. Все остальное отступило на задний план. Музыка механики, ее щелчки и жужжание успокоили Джоша, сняли с него тяжесть тех обрывочных черных чувств, которые давили на него все последнее время.
