К. Осипов - Дорога на Берлин
Алефан в растерянности моргал глазами.
— Сие значит: непобедимый воин. Он татар бил, полячков бил, шведов бил… У тебя отец-то в войске служил?
— Точно так, — только и мог выговорить Алефан.
— Ин, верно, с царем Петром Карлуса под Полтавой били. А про то, как шведов русское воинство било, слыхивал? На Чуди?
— Никак нет, не слыхивал.
Человек отпрыгнул от него, как ужаленный. Бросившись к уже свернутому баульчику с вещами, он проворно развязал его, порылся и вытащил тоненькую книжицу.
— Грамотен?
— Никак нет.
— Ай-ай-ай! Завтра же начнешь учиться. И как обучишься, прочитай вот книжицу; потом спрошу тебя — чтобы все знал.
Он подошел к столу и налил стакан водки.
— Выпей-ка тминной, Егорушка.
— Никак нет. В рот больше не возьму ее, ва высокобродь, — замотал головой Алефан.
— И дурак! Что ж ты за солдат без водки? — Алефан опять заморгал глазами. — В положенное время, да в меру, как же не выпить? Только пьяненьким не быть.
— Попутал нечистый, ва высокобродь.
— Ишь ты! — Он с таинственным видом вытянул губы, и Алефан покорно наклонил голову, подставив ухо. — А ты сам нечистого попутай. Русскому солдату и нечистый не должен быть страшен, вот он каков, Бова-богатырь, Илья Муромец наш. А теперь — пей! — строго приказал он.
Алефан взял деревянными пальцами стакан и одним духом выпил.
— Здорово! — с уважением произнес Суворов. — Тебе, почитай, и штофа мало. А дерешься ты как? Пулям кланяешься, от штыка бегаешь?
Тут уже Алефан совсем не знал, что сказать, и только громко засопел.
— Ну-ну, — с коротким довольным смешком сказал человек. — Не серчай. Вот я с тобой в первую баталию пойду рядышком. А то я ведь, — он оглянулся по сторонам и, сделав круглые глаза, прошептал; — я трус. А с храбрым и трусу не страшно. Вот и пойдем вместе.
Отворив дверь, он крикнул:
— Прошка!
Вошел молодой белобрысый солдат.
— Займись вот служивым. Он с нами поедет. Да смотри у меня: через час выезжаем! — И, не глядя ни на кого, он поспешно вышел из комнаты. Солдаты остались одни.
— Как тебе мой-то, Сувор, показался? — спросил Прохор, неодобрительно глядя на влажный стакан.
— «Богатырь», говорит… Водкой потчевал… И как баталия, то, значит, со мной вместе пойдет.
— С тобо-ой! — протянул Прохор и презрительно шмыгнул носом. — Эва, друг любезный, я за тебя пятака не дам. Там, где он, и муха не пролетит. Он-то заговоренный, а другим никак нельзя.
Он взял ложку и стал хладнокровно доедать оставшуюся кашу.
— Ну, однако, рядом с ним и ты, может, уцелеешь, — рассуждал он. — Это что же? Тминная? Везти с собой — все одно прольется. — Он выпил и крякнул. — Рядом с ним, с Ляксандрой Васильевичем, и заяц осмелеет, и воробей что твой орел сделается. Ну, вот, кажись, вся… Так ты не бойсь, парень, он тебя в баталию, как в баню, поведет, аж на самом верхнем полку побываешь. Батюшку с матушкой припомнишь. Но он же тебя и обратно целехонького выведет. А теперь ступай-ка за мной, поможешь коней взнуздать.
Алефан все в том же состоянии радостного ошеломления последовал за ним.
2После берлинской экспедиции жизнь Ивонина потянулась однообразно. Русская армия все туже стягивала узел, все глубже проникала в Восточную Пруссию, однако Фридрих еще сопротивлялся. Ивонин служил попрежнему в квартирмейстерской части, но летом ему внезапно объявили о переводе его в отряд Тотлебена. Первое побуждение его было просить об отмене этого назначения, но что-то в голосе главнокомандующего, во всей его манере, необычно торжественной и немного таинственной, заставило его сдержаться. Бутурлин вынул из ящика лист бумаги и молча протянул ему. То было секретное донесение подполковника Аша, заведывавшего письменной частью Тотлебена.
Аш сообщал о своих подозрениях. «Генерал Тотлебен, — писал он, — поступает не по долгу своей присяги и, как я думаю, находится в переписке с неприятелем. Почти каждый день являются в наш лагерь прусские трубачи, а иногда и офицеры. Недавно берлинский купец Гоцковский пробыл в нашем лагере почти три дня под предлогом, что привез Тотлебену повара. Вообще эту кампанию граф Тотлебен делает с явной неохотой».
В конце донесения Аш многозначительно заявил: «Я имею проект, как Тотлебена в уповательных фальшивостях поймать».
Ивонин внимательно прочитал все письмо.
— Хотите поехать? — спросил Бутурлин. — Вы, кажется, о генерале Тотлебене уже давно не авантажного мнения. Проверьте же все сами.
Ивонин молча поклонился.
— Да, вот еще, — остановил его главнокомандующий. — Что до сношений с неприятелем, то имейте в виду, что Тотлебен с моей апробации встречался с прусским генералом Вернером для разговора о перемирии, ибо Конференция хотела знать, что сей Вернер предложит.
Он вздохнул и устало закончил:
— Теперь ступайте.
Прибыв к Тотлебену, Ивонин на второй же день зашел к Ашу. Это был плотный, крепкий человек, с лысой большой головой, упрямым подбородком и колючими глазами. Выслушав Ивонина, он энергично тряхнул головой.
— Отлично! Будем действовать вместе.
Тут же он рассказал, что Тотлебен внушил ему с первых дней подозрения частым приемом конфидентов, являющихся из неприятельского лагеря, непомерной суровостью к войскам за обиды, чинимые жителям Померании, и, наконец, усиленной перепиской с прусскими генералами.
— Добро бы еще Вернер… Вы сказываете, что это разрешено. Но тут еще принц Бевернский. Что ни день, трубачи к нему ездят.
Выбивая пепел из трубки, Ивонин спросил:
— А граф Тотлебен о вашем за ним наблюдении ужели не догадывается?
Аш с интересом рассматривал трубку и, казалось, не слышал вопроса. Но потом вдруг, словно решившись, встал, вышел на минуту в соседнюю комнату и вернулся, держа в руке письмо.
— Из этой эпистолы вы увидите, что Тотлебен кое о чем подозревает. Теперь вы знаете столько же, сколько и я.
Письмо было адресовано Воронцову. Рассчитывая на доверчивость канцлера, Тотлебен писал в тоне очень минорном, всячески стараясь разжалобить и вызвать к себе сочувствие:
«Множество недругов и ран суть мой единственный прибыток, коим я себя льстить могу после этой войны. Неприятель ничего не может предпринять, чего бы я не знал. Но я сам в ежеминутной опасности нахожусь, чтобы на меня не напали мои завистники. Я дрожу от ужасного состояния, до коего я вижу себя доведенным».
— Слышу, лиса, про твои чудеса, — улыбнулся Ивонин, возвращая письмо Ашу. — Однакоже нам надлежит всю осторожность соблюдать.
— Осторожность — половина храбрости, — в тон ему сказал Аш. — Граф Тотлебен не такая птица, чтоб его можно было легко в силки изловить. Но мы с вами, надеюсь, это совершим.
Они расстались, вполне довольные друг другом.
Проведя две недели в главной квартире Тотлебена, Ивонин установил, что особенно часто путешествует в прусский лагерь и обратно один польский конфидент, Саббатка. Ивонин предложил во время очередного визита задержать и обыскать его. Аш сперва возражал:
— Ведь ежели мы у этого Саббатки ничего уличающего не найдем, то вся игра наша проиграна будет, ибо Тотлебен о такой обиде не упустит на весь Петербург раззвонить.
Но кончилось тем, что он согласился. Слишком соблазнительный представлялся случай. А медлить было опасно: Тотлебен мог прекратить свои переговоры.
В ночь на первое июля Саббатка снова появился в отряде и, как обычно, был проведен прямо к Тотлебену. Через час последовало распоряжение проводить его обратно в прусское расположение.
Ивонин незаметно выбрался из квартирмейстерской части и торопливо пошел к аванпостам. Там его поджидал уже Аш. Они залегли в кустарнике подле тропинки.
Ночь была душная, откуда-то доносилось глухое рокотанье грома, точно урчанье гигантского зверя. Но над головой небо было безоблачно. Оно пылало и искрилось, и Ивонин невольно подумал, что никогда еще он не видел, кажется, такого множества звезд. Млечный путь тянулся по всему небосводу широкой, разметанной белой дорожкой; созвездие Большой Медведицы изогнулось в черно-голубой бездне, отливая желтовато-матовым светом.
— Эк их высыпало! — с досадой сказал Аш. — В темноте нам бы сподручнее.
Вдали послышались шаги. Через некоторое время показались два солдата, рядом с которыми шел высокий сутулый человек в кунтуше. Неподалеку от места, где лежал Ивонин, группа на минуту остановилась, солдаты повернули обратно, а человек в кунтуше быстро двинулся дальше.
Почувствовав себя схваченным сразу с двух сторон, он даже не пытался сопротивляться и только заслонялся рукой от направленного на него пистолета. Аш связал ему руки за спиной и замотал рот шарфом.
— Я уж тут приготовил земляночку, — сказал он Ивонину: — никто не помешает. Идемте направо: там в пикете мои люди стоят.
