Мария Баганова - Пушкин. Тайные страсти сукина сына
Это обмануло несчастную его супругу, выходя, она сказала мне с трогательной надеждой:
– Вот увидите, что он будет жив, он не умрет.
Но судьба определила иначе. Минут за пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку.
– Хорошо, – сказал он и потом несколько погодя промолвил, – Жизнь кончена!
– Да, кончено, – сказал доктор Даль, – мы тебя поворотили,
– Кончена жизнь, – возразил тихо Пушкин.
Не прошло несколько мгновений, как вновь заговорил:
– Теснит дыхание.
То были последние его слова. Оставаясь в том же положение на правом боку, он тихо стал кончаться, и – вдруг его не стало.
В комнате воцарилась тишина. Потом доктор Арендт, сверив время, констатировал смерть. Совершив все необходимые процедуры, мы повернули тело поэта на спину и, закрыв ему глаза, скрестили на груди руки. Арендт и Даль посмотрели на меня, как бы прося пригласить для прощания супругу. Молча кивнув, я вышел из кабинета.
Глава 11
Я прошел в комнаты к Наталье Николаевне.
Вместе с ней в комнате была княгиня Вяземская, бледная, но спокойная. Наталья Николаевна с безумным видом переводила взгляд, смотря то на нее, то на меня.
– Пушкин умер? Скажите, скажите правду! – спрашивала она.
Княгиня, быстро поняв все, решительно подошла к ней и крепко сжала несчастную в объятиях. Она не могла произнести ни слова.
– Умер ли Пушкин? Все ли кончено? – высвобождаясь из ее цепких объятий, проговорила Наталья Николаевна, глядя на меня.
Я склонил голову в знак согласия.
– Умер.
Она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив; потом кричала:
– Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду посмотреть на него!
Теперь ничто не могло ее удержать. Она через весь дом побежала к нему, распахнув дверь кабинета, бросилась на колени, то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить от него ответ. Княгиня прошептала мне, что опасается за ее рассудок и здоровье.
Страдание придавало романтический окрас наружности молодой красавицы, делая эту женщину похожей на святую кисти Риберы или Бернини… Мучения душевные перешли в нервное расстройство, и у Натальи Николаевны вновь сделались судороги, столь сильные, что тело ее выгибало колесом, а ноги ее подтягивало к голове. Мне стало ясно, что опасения княгини были не беспочвенны.
– Нужно уложить ее, – прошептал я.
Доктор Даль кивнул в ответ. Вдвоем мы подняли молодую женщину и почти что на руках отнесли ее в спальню. Затем Даль вышел, а княгиня Вяземская и я остались с Натальей Николаевной.
– Я была ему верна, – в который раз проговорила молодая вдова. – А вот Саша мне – нет. Он изменял мне, изменил первый раз перед самой свадьбой, думал, мне не передадут. А мне передали! И с кем?! С крестьянкой, с крепостной девкой, от которой у него уже был сын.
Госпожа Вяземская осуждающе покачала головой.
– Наталья Николаевна, к чему теперь думать об этом? Негоже мне пачкать ваш слух такими подробностями, но большинство светских дам подобное и за измену бы не сочли, – произнес я.
– Ах! Я не так наивна, как вы думаете! Пусть, то не в счет, но ведь повторилось и после! И уже не с крестьянкой… С замужней женщиной… И эта дама позволяла себя смеяться над моей ограниченностью. По ее мнению, нет у меня ни ума, ни воображения… Да, я не умна, я знаю. Возможно, я чрезмерно кокетлива, Саша часто упрекал меня в этом. Твердил после балов, что я кокетничаю не путем, напоминал, что кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона и в нем мало толку… Ах, он мне писал такие грубости!
Она вдруг вскочила и кинулась с бюро. Порывшись в ящике, выхватила листок и протянула его мне.
«Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства, – прочел я – Принимать… – ах, я забыл, что за фамилия там была! – тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, хоть я в тебе и уверен, но не должно свету подавать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало».
Но за этим достаточно невинным письмецом следовало другое: «Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой… К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают? Не знаешь, на кого попадешь…» – успел заметить я строчки и тут же отложил письмо, сообразив, что оно слишком интимное, чтобы я мог читать его.
– Натали, что вы делаете! – воскликнула княгиня.
– Наталья Николаевна, не нужно давать мне читать партикулярные письма, эти слова, что бы они ни значили, предназначались только вам.
– Ах, простите меня… Я глупо веду себя и бестактно, – опомнилась она, бросив письмо на пол. Княгиня немедленно подобрала его и не читая положила назад в ящик. – Я так говорю об Александре Сергеевиче, словно он был мне плохим мужем. А это неправда, – продолжала твердить Наталья Николаевна. – Он был ревнив, но любовь его ко мне была безгранична. – Она страдальчески улыбнулась, не переставая плакать. – Мне передавали, что получая мои письма, он целовал эти листочки бумаги. А один раз в моем письме откуда-то оказалась булавка, и он воткнул эту булавку в отворот своего сюртука.
Это воспоминание причинило ей боль. Наталья Николаевна воздела руки, потом прижала кончики пальцев к вискам. Она находилась в крайнем возбуждении и продолжала все время что-то говорить. По большей части это были бессвязные фразы, но иногда она пересказывала какие-то эпизоды из своей супружеской жизни.
– Однажды он воротился из Москвы, а я тот вечер была на балу у Карамзиных, – рассказала она. – Саше хотелось видеть меня и своим неожиданным появлением сделать мне сюрприз. Он поехал к квартире Карамзиных, отыскал мою карету, сел в нее и послал лакея сказать, чтобы я ехала домой по очень важному делу, но наказал отнюдь не сообщать мне, что он в карете. Тогда я как раз танцевала мазурку с князем Вяземским и ехать не хотела. Но лакей явился во второй раз, твердя, что мне надо домой безотлагательно… Не зная, что и подумать, я попрощалась, спустилась вниз, вошла в карету… и прямо попала в объятия мужа. На мне было розовое платье… Саша, сказал, что я была чрезвычайно авантажна. То ведь было очень красивое платье? – обратилась она к княгине.
– Изумительное платье, – подтвердила та. – И очень вам к лицу было.
Наталья Николаевна вновь зарыдала, губы и щека ее стали судорожно подергиваться, и я забеспокоился, что ужасный приступ повторится.
– Саша любил легкомысленных, свободных болтуний, – говорила она. – А я болтать не умею. Ему веселые нравились, а я печальна… Но если я веселилась – он тут же принимался ревновать, упрекал, что я искокетничалась. Он говорил мне, что чувствует себя близким к сумасшествию, когда видит меня разговаривающей и танцующей на балах с красивыми молодыми людьми. Но не могла же я всех сторониться и все время молчать? Ах, он не переносил, когда меня брали за руку… Но в танцах всегда держатся за руки… Все танцуют…
Но я никогда не позволяла никому ничего сверх разрешенного приличиями. Ах, Саша твердил мне о любви… Называл меня своим богом, которому он поклоняется, которому верит всем сердцем. А была ли я достойна этой любви? Но его ужасная ревность!.. Сам государь предупреждал меня о том, как он невероятно, отчаянно ревнив… Если не было повода, то он придумывал его. Жорж Дантес – он для меня ничего не значил!
Княгиня Вяземская стала успокаивать Наталью Николаевну, подтверждая ее невиновность.
– Я чувствовала к Дантесу не более чем род признательности за то, что он постоянно занимал меня и старался быть мне приятным. Сашина фантазия, его фантазия поэта обернулась для меня проклятием. Ведь я не виновата!.. – И она снова закричала и зарыдала как раненое животное.
Я накапал Наталье Николаевне опия. Слушать ее горестные сетования больше не было сил.
– Он так мало делился со мной своими мыслями, – продолжала говорить Наталия Николаевна уже успокаиваясь. – Я так мало знала о том, что творилось у него в душе. Да, я много его моложе, я необразованна, у меня нет опыта, я не умна… Ольга, сестра его, однажды с чего-то вдруг сказала, что боится, что он и до срока лет не доживет. Не дожил… Но я его супруга, жена! А я ничего не знала про дуэль, он мне не сказал…
– Наталья Николаевна, это свидетельствует о его любви и заботе, а не о недоверии. Ведь вы ничего бы уже не могли изменить.
– Не могла… Ах, как тяжело! – воскликнула она.
Опий начинал действовать. Прекрасные глаза ее туманились, она засыпала. Княгиня осталась сидеть рядом с ней, заботливо поглаживая молодую вдову по волосам.
* * *В течение трех дней, в которые тело поэта оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснилось пестрой толпой вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести.
