А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)
Баженов подал в отставку, стал строить частные дома (в числе многих других он создал знаменитый «Замок на холме», дом Пашковых) и много занимался благотворительными делами. Он учредил первую бесплатную частную архитектурную школу, где обучал талантливых детей разночинцев и вольноотпущенных крестьян, и принимал близкое участие в делах «Типографической компании», впрочем, иногда надолго уезжая в Петербург. Говорили о его дружеских отношениях с цесаревичем Павлом.
Новиков подвинул к камину тяжёлое кресло, сел рядом с Баженовым.
– Давно я не видел вас, Василий Иванович, не знаю, что вы делаете и как живёте. Вижу только, что седины у вас, как и у меня, весьма прибавилось. Сие не от радости.
Баженов горько улыбнулся:
– Живу неважно – кредиторы заели, хотят продавать дом, библиотеку и – что наипаче для меня огорчительно – гравюры и картины, вероятно, не без ведома и благословения матушки государыни. Однако есть и радости. Как гляжу я на своих учеников, кои в продранных сапогах и худых плащах, будучи на хлебе и воде, учатся денно и нощно и Витрувия в подлиннике читают,[73] сердце радуется. Да и ваши дела, Николай Иванович, приводят меня в восхищение. Впервые в России в ваших изданиях мы видим среди авторов немало женщин. Особливо понравились мне статьи Вельяшевой-Волынцевой, Сушковой и Воейковой. Впервые же вижу напечатанными труды крепостных, среди коих крепостной графа Шереметева Вороблевский точностью переводов с немецкого и блеском языка превосходит даже державинские переводы. Скажите, однако, как же вы решились печатать труды крепостных, не боясь гнева помещиков?
Новиков пожал плечами:
– Я ещё в «Живописце», ежели вы помните, писал: «Подлыми людьми по справедливости называться должны те, которые худые дела делают, но у нас, не ведаю, по какому предрассуждению, вкралось мнение почитать подлыми людьми тех, кои находятся в низком состоянии не по своей вине». Посему я поставил себе за правило ни в чём не давать предпочтения людям благородного звания, но судить обо всех только по их делам и способностям. И теперь, будучи избавлен от предрассудков, свойственных нашим «глупомыслам», вижу, что сколько звёзд на небе сияет, столько же талантов блистает среди народа нашего…
Баженов явно взволновался, вскочил, заходил по комнате.
– Страшно даже подумать, что делается! Такие талантливые люди, как Воронихин, Мельников, Григорьев, Свиязев, выбились из крепостного состояния на волю. Ну, а другие? Мирсков, крепостной Шереметева, обучался в Московском университете и окончил его. Кроме того, получил высшее архитектурное образование и ещё до Аргунова, который также и посейчас крепостной, строил Кусковский и Останкинский дворцы сиятельному графу. И всё-таки, несмотря на слёзные мольбы, Шереметев не отпустил его на волю. Ситников, крепостной Демидова, выстроил Московский дворец и был заархитектором Воспитательного дома, – в отпуске на волю отказано. Бабакин, крепостной архитектор графа Орлова, выстроил ему дворец под Серпуховом. Барин после этого, рассердившись на него по какому-то поводу, приказал отправить на конюшню и высечь. Крепостной Каширин выстроил в Калуге замечательную больницу. Генерал Хлюстин, владелец его, отказал ему в вольной, Каширин запил и сошёл с ума. Простаков, замечательный архитектор московский и инженер-гидравлик, до сих пор в рабстве. Барин его, генерал Римский-Корсаков, сказал ему «Пока я жив – будешь моим крепостным». Пётр Балахин, отличный архитектор, – крепостной помещика Собакина, служит у него по письменной части. «Мало ли, что тебе строить хочется, – заявил ему Собакин, – у тебя, брат, почерк хороший, и в грамоте ты сильнее меня, ну и служи у меня писарем».
Баженов встал, прошёлся по мягкому пушистому ковру потом снова вернулся к камину.
– Нет, гибнут таланты, и не видно этому конца!
Новиков, не перебивая, внимательно слушал Баженова и теперь только остановил его движением руки:
– Нет, Василий Иванович, как я уже говорил, талантов в народе сколько звёзд в небе, однако без просвещения таланты эти гаснут втуне. Посему я стал выпускать популярный научный журнал «Магазин натуральной истории, химии и физики»; ныне я также выпускаю впервые в России детский журнал под названием «Детское чтение для сердца и разума», под редакцией Петрова и Карамзина, дабы с самых юных лет приучить наш народ к чтению. Наконец, с целью поднять отечественное земледелие стал я издавать «Экономический магазин», под редакцией Болотова. Решено также, что и большинство изданий наших впредь будут посвящены полезным знаниям…
Баженов покачал головой:
– Боюсь, Николай Иванович, что благие намерения ваши останутся втуне. Насколько мне известно, императрица стала ещё более подозрительно относиться к вашей деятельности. Новому главнокомандующему будет поручено взять под строжайший надзор «Типографическую компанию».
Новиков удивился:
– Кто будет назначен московским главнокомандующим?
Баженов сказал тихо, как будто ему тяжело было сообщить эту новость:
– Князь Прозоровский.
При этом имени Новиков побледнел, невольно руки его сжали подлокотники кресла.
– Что же я должен сделать? – спросил он упавшим голосом.
– Надо приготовиться к новым испытаниям, – ответил Баженов. – Я все свои упования кладу на наследника престола – Павла Петровича. Ежели же от него не последует облегчения для народа, тогда…
– Тогда, – перебил его Новиков, – придётся признать, что Радищев был прав и что не будет счастливой России, доколе народ не возьмёт бразды правления в собственные руки…
На другой же день в доме Новикова состоялось собрание учредителей «Типографической компании», где присутствовали: князь Черкасский, князья Николай и Юрий Трубецкие, Пётр и Алексей Ладыженские, Иван Тургенев и Семён Гамалея. На нём было решено в необходимый момент распустить «Типографическую компанию», передав всё её имущество и дела Николаю Новикову.
17
НЕБЛАГОДАРНЫЙ КАВАЛЕР
Не так уже весело было в столице, и поэтому Екатерина решила учредить орден Святого Владимира и наградить им выдающихся должностных лиц.
Список намеченных к награждению императрица послала вниз к Дмитриеву-Мамонову. Но генерал-поручик, ставший за последнее время замкнутым и угрюмым, молча его просмотрел и тут же вернул Храповицкому, сказав:
– Я не имею чести знать этих господ…
К своему удивлению, Александр Радищев увидел в «Ведомостях» и своё имя в списке новых кавалеров. Когда Воронцов представил Радищева к награждению, Екатерина улыбнулась. Ей понравилась мысль увидеть поборника за освобождение крестьян и всеобщее равенство с крестом Святого Владимира на шее.
В Петровском зале, стены которого были обиты алым бархатом, выстроились шеренгой будущие кавалеры. Екатерина в сопровождении Храповицкого и обер-камергера Нарышкина прошла мимо них к подножию трона, стоявшего в глубине зала, и произнесла краткую речь о том, что в нынешнее тяжёлое для Российской империи время она особенно высоко ценит усердие тех, которые, не щадя живота своего, трудятся на пользу престола и отечества.
После этого Храповицкий стал с «великим громогласием» читать по алфавиту вновь награждённых. Каждый из них подходил к трону, преклонял колено, целовал руку императрицы. Лев Нарышкин с ловкостью необыкновенной подносил орден Екатерине, та надевала, его на нового кавалера, он вставал с колен и, проходя мимо обер-камергера, получал от него футляр и грамоту.
Дошла очередь до Радищева. Он не преклонил колена. Удивлённый шёпот пробежал по залу. Императрица сдвинула брови, взяла, однако, орден и приколола его к груди Радищева. Но он не поцеловал её руки, молча поклонившись, повернулся, принял из рук Нарышкина футляр и грамоту и вышел из зала. Екатерина посмотрела ему вслед, прикусив губы, что было признаком сдерживаемого гнева. Все поняли: карьера Радищева кончена.
Да она, собственно, была ему безразлична. После смерти жены страшное отвращение к жизни охватило его. Он механически ел, пил, спал, разговаривал с сослуживцами. Радищев ненавидел екатерининский режим, при котором грубое насилие и полицейский произвол совмещались с казёнными манифестами о свободе и равенстве людей, пользе просвещения и ответственности всех перед законом. Противоречия эти были для всех столь очевидны, что даже знаменитый «Наказ» императрицы разрешалось читать только высоким чинам и то при закрытых дверях и без присутствия средних или низших чиновников.
Итак, уйти от жизни было невозможно. Оставалось примириться и затеряться в той толпе средних дворян и подающих надежды чиновников, которые в молодые годы под влиянием французских энциклопедистов фрондировали[74] против правительства, а дослужившись до пенсии и приличного чина, уходили в отставку и доживали век в имениях, производя незаконных детей от крепостных девок, или выступить открыто, полным голосом против правительства.
