Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Высказавшись, Хёбу перевел взгляд на котят, окруживших кошку. Он распалился во время своей речи, в глазах плясали огоньки, однако созерцание беспечно играющих кошек как будто бы подействовало на него успокаивающе. Выдержав паузу, Хёбу тихо сказал:
— Сразу же после этого происшествия в Сосновой галерее я отправил в Ако лазутчика, а потом срочно снарядил еще троих. От них должны вскоре поступить вести, но нам надо предпринять еще кое-какие секретные шаги, чтобы выведать планы Кураноскэ Оиси и вовремя их пресечь. Как-никак, мне приходится думать обо всем доме Уэсуги. Дело это мне представляется весьма затруднительным и щекотливым. Разве не так? Ведь мы теперь поневоле должны выступать в роли супостатов, врагов этих ронинов, да и в народе нас теперь невзлюбят, — заметил Хёбу, ухмыльнувшись. — Ну, то, что в народе невзлюбят, беда невелика… Будут, конечно, за нашими со всех сторон приглядывать, за каждым шагом следить, вынюхивать, нет ли какого предмета для злословья. И впрямь, ежели сравнить весь наш дом Уэсуги с жалованьем в сто пятьдесят тысяч коку и горстку этих ронинов из Ако… В народе-то, понятное дело, сочувствуют слабым, так что мы всегда будем выглядеть злодеями. Как ни остерегайся, что-нибудь не то в наших действиях непременно углядят. Если что случится с его светлостью Кирой, сразу начнут склонять весь дом Уэсуги. И то сказать — если мы ему помогаем, то, стало быть, дом Уэсуги тут замешан. В этом смысле я и говорю о синдзю, самоубийстве за компанию. Если дело примет скверный оборот, получится, что связаны мы одной веревочкой, и никуда нам не деться. Я полагаю, лучше нам не показывать виду, что мы в самом деле поддерживаем Кодзукэноскэ Киру. Мы ведь должны и о том печься, как верность и преданность его высочеству сёгуну явить, а тут такое скользкое дело… Похоже, его высочество Кире покровительствует, а коли так, выходит, что этим ронинам из Ако до него вроде бы не дотянуться, руки коротки. Тут-то и кроется наибольшая опасность. Это все равно что нарочно бросить им вызов. Вот такого развития событий я как раз и не хочу допустить. По моим соображениям, тут нужна кропотливая закулисная работа. Я хочу исподволь, не привлекая внимания, чтобы никто ни о чем не догадался, выведать, что они там замышляют в Ако, и все планы мести пресечь в зародыше. С той поры, как случилась стычка в замке, я только о том и думаю. Сейчас уже вроде бы и в силах своих уверен. Мы с Оиси в этой игре достойные противники, равные партнеры. Я ведь тоже смерти не боюсь.
Хёбу говорил тихо, но в словах его слышались неподдельная страсть и непоколебимая решимость. Все, что высказывал известный своей мудростью командор дружины славного и богатого рода Уэсуги, давно уже таилось у него в груди, постепенно перерастая в твердую уверенность.
Ну, а сейчас он прижимал к груди довольно урчащую кошку. Это была кошка так называемой вороньей породы — черная с головы до ног. Шерсть у нее была густая, блестящая и под рукой хозяина отливала темным бархатом. В этом доме, где царила строгая простота, одна лишь кошка, должно быть, купалась в роскоши и неге.
— Как там рана у этого парня? Тяжелая? Что, он совсем без движения или меч еще поднять сможет? Видать, парнишка-то непростой…
Хёбу, еще ни разу не видевший Хаято, казалось, всерьез заинтересовался молодым ронином, выспрашивая о нем все подробности, и в заключение попросил Хэйсити привести своего нового знакомца, как только затянется рана.
Дней через пять Хэйсити сумел выполнить просьбу, представив наконец Хаято, который все еще был очень бледен и слаб.
— Побудь пока что у нас на подворье, — только и сказал Хёбу юноше.
Кураноскэ Оиси
Первыми вестниками начинающейся бури стали Тодзаэмон Хаями и Сампэй Каяно, доставившие в Ако ночью восемнадцатого числа третьей луны письмо от Гэнгоэмона Катаоки. Покинув Эдо, они всего за четыре с половиной дня покрыли расстояние в сто семьдесят пять ри. Миновав главные ворота, гонцы сразу же направились к дому командора Оиси. С трудом выбравшись из своих паланкинов, бледные, обессиленные, со сбившимися прическами, они тяжело опустились на пол в прихожей. Четверо суток они тряслись в паланкине и теперь были совершенно измочалены после долгого пути.
— Известие чрезвычайной важности… Его милость командор у себя? — вымолвил Тодзаэмон, с трудом переводя дыхание и сверкнув глазами на дежурного самурая. Подозвав двух юнцов-вакато,[90] порученец Оиси помог гонцам пройти в комнату и поудобнее устроиться на татами. По дороге те повторяли одно: «Где командор? Скорее позовите командора!»
Кураноскэ Оиси был уже у себя в спальне, когда ему доложили о прибытии гонцов из Эдо.
— Такая срочность? — сказал он, вставая. — Кто же там прибыл?
— Тодзаэмон Хаями и Сампэй Каяно.
— Ты спросил, когда они отправились из Эдо?
— Говорят, четырнадцатого числа.
— Что, четырнадцатого?! — удивленно переспросил Кураноскэ.
Четырнадцатое был как раз тот самый день, когда должна была состояться церемония приема императорских посланцев. Кураноскэ слегка нахмурился.
— Ну, пусть пока отдохнут немного, — сказал он, отпуская порученца.
Оставшись в одиночестве, Кураноскэ надел кимоно и стал завязывать пояс-оби. Лицо его было мрачно. Он еще не знал, что случилось, но чувствовал, как огромная бесформенная черная тень накрывает замок. Сердце его наполнялось острым ощущением беды — казалось, дух ее витал повсюду.
Он вышел в коридор, и сквозь тонкие бумажные стены пахнуло весной. «В такой-то вечер…» — затуманила душу печаль. Вечер и в самом деле выдался чудесный: вешняя истома разливалась в воздухе.
Кураноскэ вошел в приемную спокойный и невозмутимый — с тем видом, с каким всегда представал перед обычными посетителями. Ему сразу же бросилось в глаза, что Хаями и Каяно оба пребывали в каком-то лихорадочном возбуждении. Обоим, должно быть, казалось, что Кураноскэ излишне спокоен. Он сел напротив гонцов на татами. Самураи сидели чинно выпрямившись и положив руки на бедра, но оба не могли сдержать струящихся из глаз слез.
— Я слышал, что вы привезли письмо от Катаоки? — спросил Кураноскэ, делая вид, что не замечает их слез.
Самураи выпрямились. Каяно судорожным движением выхватил из-за пазухи письмо и, положив на циновку, пододвинул к Кураноскэ. Оба самурая пристально следили за пальцами, надорвавшими конверт. Кураноскэ молча погрузился в чтение.
«Посланники Его императорского величества дайнагон Янагихара и тюнагон Такано, а также посланник государя-инока дайнагон Сэйкандзи в дороге чувствовали себя хорошо и одиннадцатого числа сего месяца благополучно прибыли в Эдо, а двенадцатого числа изволили с кратким визитом явиться в замок. Тринадцатого числа были закончены все приготовления к торжественной церемонии приема, и на следующий день, четырнадцатого, все было готово для приема высоких посланцев в Белом флигеле. Все участники приема прибыли в замок его высочества. Когда все собрались в Сосновой галерее, Кодзукэноскэ Кира неподобающими словами оскорбил его светлость, в ответ на что господин выхватил меч и нанес обидчику ранение. Однако его светлость Кадзикава сумел удержать господина, силой заставив его сдать оружие, так что жизнь Кодзукэноскэ Киры оказалась вне опасности. По высочайшему решению, его светлость Кира был препоручен для ухода заботам его светлости Отомо Оминоками, чем высочайшие распоряжения на его счет и ограничились.
Надзор за нашим господином был поручен министру правого крыла его светлости князю Тамуре, а усадьба Дэнсо передана на попечение его светлости князя Тода Нотоноками.
Поскольку вышеизложенное представляет обстоятельства чрезвычайной важности для всего дома Асано, я счел нужным незамедлительно отрядить Тодзаэмона Хаями и Сампэя Каяно с посланием. Пишу в спешке и потому не имею возможности останавливаться на деталях — они расскажут все подробнее.
Примите к сведению.
Ваш покорнейший слуга. С почтением.14.03, вторая половина часа Змеи
Гэнгоэмон Такафуса Катаока».
Кураноскэ внимательно прочитал письмо от начала до конца, строчку за строчкой. Лицо его, словно вырезанная из дерева маска, не отражало никаких эмоций.
— Путь был дальний, дело важное, — разлепив плотно сомкнутые губы, обратился он к Хаями и Каяно сочувственным тоном. — Что ж, рассказывайте.
Оба гонца начали было наперебой рассказывать подробности, но впечатление было такое, будто перед ними каменное изваяние бодхисаттвы Дзидзо.[91] Кураноскэ только кивал в ответ и не проронил ни слова. Когда доклад был окончен, он лишь произнес:
