Всеволод Соловьев - Царское посольство
При мысли этой прошла вся оторопь, и дуковы чертоги вдруг как бы уменьшились, потеряли грозное величие. Высоко поднялась голова посольская и вся широкая, облаченная в золототравчатый бархат фигура верного слуги царского получила истинную важность. Мысль и настроение Алексея Прохоровича будто передались Посникову — и тот выпрямился, поднимая перед собой, как святыню, царскую грамоту.
Подошли к широкой лестнице, медленно поднялись на несколько ступеней.
— Что ж это дук не идет навстречу? — воскликнул останавливаясь Чемоданов. — Нога-то у него выздоровела… Лександр, спроси Вимину, отчего нет дука?.. Ведь было нам сказано, что примут нас со всяческим почетом!
На вопрос Александра Вимина отвечал, что этого никогда не делается, что дук ни к кому не выходит навстречу.
— Нам нет до того дела, — заговорил Посников, — дук может не выходить к другим послам, а к царскому посольству выходит султан турецкий, даже шах персидский!
— Верно, верно! — подтверждал Чемоданов, не только не подвигаясь вперед, но даже сойдя назад две-три ступени.
Вимина совеем растерялся и только повторял, что этого никак нельзя, что этого никогда не бывает.
— Глупый ты человек, совсем глупый, — обратился к нему Чемоданов, — неужто того не понимаешь, что мы не за себя стоим и не себе хотим почестей… Нам что! Мы сами по себе люди не великие, и дук твой Валера нам как есть ни на что не нужен, из почтения его сапог мы себе не сошьем… Но ведь ныне мы представляем его царское величество, как бы носим на себе государев образ, и дук должен на поклон выйти к великому государю!
Но Вимина только повторял: «Нельзя! Никогда не бывает!» — и упрашивал не делать задержки, идти дальше.
— Дурачье, как есть дурачье!.. Совсем темный народ! — наконец презрительно выговорил Алексей Прохорович и с таким величием стал подниматься по лестнице, будто все дожи Венеции, начиная с Анафеста и Орсо, составляли его свиту.
Однако послам пришлось еще раз смутиться и растеряться. Вимина ввел их в такой невероятно громадный и великолепный зал, что они остановились, не веря своим глазам. Изукрашенный картинами, лепною работой и золотом потолок, уходивший в удивительную высь, держался как бы волшебством. В глубине зала, на возвышении, сидел человек степенного вида, но одетый без всякой роскоши и богатства. Вокруг него, на бархатных сиденьях, устроенных перед длинными столами, помещались еще какие-то люди, тоже в скромных, темных одеждах.
— Это дук и члены совета, — перевел Александр слова Вимины.
— Что же они в простых одеждах? — воскликнул Чемоданов, забывая впечатление зала и свое невольно мелькнувшее было сомнение относительно того, что «а вдруг этот чудодейственной силою держащийся потолок возьмет да и обрушится?» — Было говорено о почете, какой же тут почет, коли царское посольство принимают в темных и простых одеждах?! Мы вон как обрядились да и дуку богатейшие меха в подарок несем. Скажи, Лександр, Вимине, что обманно поступил он с нами и что мы на такие обиды жалобу принесем великому государю…
Вимина только кланялся, улыбался и указывал на дожа.
Делать нечего — пошли через зал, стараясь не поскользнуться на гладком полу. Впереди шел Чемоданов, за ним Посников с грамотой, потом Александр и человек пятнадцать русских посольских людей, несших подарки.
Приблизясь к дожу, послы низко поклонились, в то же время зорко и тревожно следя, как ответят на их поклон. «Дук Валера» встал со своего места и поклонился: ничего — хорошо поклонился, так что обижаться было нечего.
Тогда Алексей Прохорович, сделав Александру знак, чтобы он приблизился, начал говорить — приветствовать дука от имени царя Алексея Михайловича. Гулко раздался по всему залу длинный титул русского государя, произносимый зычным посольским голосом. По мере того как Александр переводил этот титул, изумление выражалось на лицах дожа и членов совета: они не слыхали никогда такого длинного титула, никогда не слыхали наименований стран, находившихся во владении русского самодержца.
— Великий государь, — говорил дальше Алексей Прохорович, — вашему княжеству и честным владетелям (при этом он указал рукою на членов совета) поклон посылает и мне, слуге и послу своему, приказал сказать вам свою царскую милость: дозволяет он венецианам торговать у Архангельска повольною торговлею с платою обыкновенных пошлин.
Когда Александр перевел это на латинский язык, дож стал отвечать по-итальянски, а переводчик его переводил по-латыни:
— Благодарствуем его величество царя московского за его к нам внимание, за его поклон и разрешение венецианам торговать в Московии. Со вниманием и почтением готовы слушать все, что вы должны сообщить нам от имени вашего государя, и желаем знать цель вашего посольства.
Когда Александр перевел это, Алексей Прохорович обратился к Посникову и тихо сказал ему:
— Ишь ты, чего захотел! Сразу-то мы ему ничего не скажем, к этому надо подойти с опаской и осторожностью. Иван Иваныч, передавай скорей грамоту… затем подарки… и на первый раз будет с него…
Посников выступил вперед и, преклонясь перед дуком, передал ему письмо царя Алексея Михайловича, объяснив, что хотя это письмо и к дуку Молену, но так как дука нет в живых, то и он, дук Валера, прочесть его может.
Дук принял письмо, распечатал его, развернул, оглядел с любопытством и положил на стол перед собою.
— Так как письмо это написано на языке, нам неизвестном, то мы не можем тотчас прочесть его. Разобрав его, мы своевременно ответ приготовим.
По знаку Чемоданова приблизились посольские люди, развернули и разостлали перед дуком богатые меха соболиные. У дука при этом глаза разбежались, и, услыша, что это ему от царя подарки, он поблагодарил послов с большим жаром за меха, чем за разрешение венецианам торговать в Московии.
Затем послы стали откланиваться, объясняя, что, пока дук не прочтет царской грамоты, говорить им больше не полагается. Так ни дож, ни члены совета и не узнали пока цели московского посольства.
Когда русские, выйдя из двора палаццо дожей, подходили к гондолам, они увидели огромную толпу народа. На воде, вокруг их разукрашенных гондол, собрались другие гондолы. Тысячи глаз глядели на них с любопытством, но что всего хуже, много глаз глядело на них из-под масок — и это было совсем уже невтерпеж Чемоданову. Посников же, увидя маски, начал без церемоний отплевываться.
— Вот нехристи, вот идолы! — повторял он. — Хари черные надели, чертей, прости Господи, изображают! Много всяких грехов навидались мы, а такого еще не видали…
Александр пробовал было объяснить послам, что это такой обычай или что в нем нет ничего греховного, но Чемоданов на него прикрикнул:
— Чего доброго и ты напялишь такую харю!.. Так вот тебе мое слово: коли я тебя чертом увижу — запру и выпускать не стану… ведь я за тебя перед царем в ответе… так ли я говорю, Иван Иваныч?
— Так, так! — кивал головой Посников. — Да и то за малым надо приглядывать… с пути начал сбиваться…
В это время с гондолой, в которой сидели послы, поравнялась другая гондола и поплыла рядом. Александр и Чемоданов выглянули из каютки. Вдруг из соседней гондолы раздался звонкий женский смех. Красивое лицо венецианки бросилось в глаза Алексею Прохоровичу.
Каково же было его изумление, когда эта красавица (это была синьора Лаура) назвала Александра по имени и что-то стала говорить ему, а он, несколько смущаясь, ответил ей. Потом она так взглянула на посла, что у него мороз по коже, и что-то ему, да, ему крикнула. Гондола скользнула мимо.
— Что она мне сказала? — помолчав и стараясь сделать суровое лицо, спросил Чемоданов.
— Она зовет тебя в гости, Алексей Прохорыч, — отвечал Александр, едва заметно улыбаясь.
— Врешь ты!.. Вот дура… ай да дурища!
Алексею Прохоровичу ужасно хотелось спросить — кто она такая, но он боролся с собою.
XXVII
После приема у дожа послы решили, что теперь нечего уж сидеть в палатах, а можно и людей смотреть, и себя им показывать. Первым делом отправились в греческую церковь. Греческое духовенство встретило царское посольство с большою торжественностью. После амвонной молитвы молодой и красноречивый дьякон говорил, обращаясь к послам, такую речь:
«Род греческий, живущий в сем православном граде Венеции, молит Вседержателя: дай Господи, чтобы пресветлый, непобедимый, сильный, преславный, благочестивый и благоверный защитник церкви Божией восточной, рачитель благочестия, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, утешитель рода христианского, здрав был на многие лета. Как пресветлое солнце, восстал он на искоренение тьмы неверия, на соблюдение и соединение благочестивой христианской веры, на побеждение врагов Божиих; как второй Константин явился для освобождения верных христиан греков из рук поганых турок; молим всемогущего Бога, чтобы всегда от его царского пресветлого меча мусульмане в порабощении и побеждении были».
