Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве
— Постой, постой! — перебил его Фромон. — Как звали монаха?
— Гильберт.
— Гильберт? О–о! А ну‑ка, скажи, каков он из себя?
— Еще молодой, невысокий…
— Рыжий?
— Да.
— Нет ли у него родимого пятна на левой щеке?
— Не помню, на какой, только есть.
— Он самый! — воскликнул Фромон — Гильберт, духовник Агнессы д’Орбильи, приятель нашего Кандида. Он, он, правильно. Всё свои!
Симон глубоко вздохнул:
— Знал бы я раньше, ни за что не взялся бы мастерить оружие на погибель наших людей, в угоду этим…
Симон поставил локоть на стол и, положив голову на руку, задумался. Все молчали. Фромон допивал вино. Мадлена встала и, подойдя к мужу, положила руку ему на плечо. Эрно испуганно глядел то на одного, то на другого. Ив думал: «Почему Симон сказал: «Не надо, чтобы Ив знал», а потом: «Он должен знать»? И почему я должен знать про войну ?»
Фромон наклонил голову набок и прищурил глаз и, как тогда на нижнем дворе замка Понфор у клетки с хорьками, крикнул:
— У–у-у! Кровопийцы!
И оглянулся, будто испугавшись кого‑то. Потом с трудом поднялся, видимо опять охмелев:
— Пойду… лягу…
И ушел, держась за стену и тихо напевая:
«Ведь надеты не с той стороны
На величестве вашем штаны». —
«Это верно, — король отвечает, —
Их на место надеть подобает…»
… Прошло недели две. Наступил радостный апрель, предвестник долгих теплых дней. Умчались туманы. Полноводная Сена отражала яркую зелень холмов и лесов, нежную голубизну неба с легкими белыми облаками. Поля на ее берегах огласились песнями жаворонков, в садах щелкали соловьи. Дороги быстро подсыхали. У ворот замка Малого моста, со стороны берега, раздавались говор, громкие споры, брань, песни, скрип повозок, мычание коров, ржание лошадей, шум обычной сутолоки. Рано утром на берегу розовым дымом курились городские пекарни, на водяных мельницах бойко стучали молотки наладчиков колес. На реке во всех направлениях с песнями и товарами плыли лодки, и церковные колокола веселым перезвоном звали своих богомольных прихожан. Малый мост был похож на праздничную ярмарочную площадь пестротой одежд, громкими выкриками уличных торговцев, песнями и шутками жонглеров. Горожане смешались с крестьянами, с монахами, с паломниками, клириками и философами. Не обходилось и без драк напившихся в тавернах, и мостовой страже приходилось разнимать и даже уводить в тюрьму замка разбушевавшихся. О мальчишках и говорить нечего — они шныряли в толпе, горланили песни. Вот что наделал апрель!
Весь этот шум, все веселье проходило мимо Ива. Он не замечал их, они не были нужны ему. С того вечера у оружейника, когда Фромон рассказал о войне, Ив был сам не свой. Что же ему делать? Оставаться в Париже, учиться и переписывать книги? А что там, в родной деревне, где могила отца, где учитель Гугон, где несчастная Жакелина, где все деревенские? Он ведь тоже ихний. Может быть, он должен быть там и помочь им? Как помочь, чем? А может быть, надо остаться, учиться и забыть про деревню?.. Нет! Он не может, не может забыть!
Вот так, и днем и ночью, всё думал, думал. Он чаще стал заходить в таверну «Железная лошадь», чаще видеться с Сюзанной. Чаще стал спрашивать ее, не был ли кто из Крюзье или Мерлетты, но не говорил ей о войне, не хотел пугать — а может быть, это всё придумал взбалмошный Госелен? Как было бы хорошо, если бы это действительно наврал жонглер…
Но пришел час, решивший судьбу Ива. Это было воскресное утро. Ив вошел в «Железную лошадь». Таверна была переполнена, стоял шум и гомон пьяных голосов. Увидав Ива, Сюзанна бросилась к нему навстречу. По ее необычно бледному лицу, испуганным глазам и дрожащему голосу Ив понял, что стряслась беда Какая, с кем? Сюзанна схватила его за руку и потащила в глубь таверны, за стойку. Там на скамейке сидел какой‑то человек.
— Вот он, — торопясь, прерывающимся шепотом говорила Сюзанна, — он говорит, у нас — он из Мерлетты, — у нас война, из Мерлетты все ушли в лес…
Дальше Сюзанна говорить не могла. Концом фартука она закрыла лицо и, заплакав, убежала.
Этого человека (его звали Проспер) прислала мать Сюзанны, его родственница, сказать, что вилланы Мерлетты все ушли в лес, узнав о приближении рыцарских отрядов для войны с сеньором дю Крюзье. Ушли и вилланы Крюзье, предупрежденные их священником, который ушел вместе с ними. Сейчас Мерлетта и Крюзье с замком окружены кольцом войска Большая Орлеанская дорога перерезана рыцарями. Купцы, объезжавшие мерлеттский лес стороной, видели, что Мерлетта и Крюзье горят. Люди говорили в тавернах, что сеньор дю Крюзье узнал заранее о войне и успел потайным ходом ввести в замок человек пятьсот—шестьсот и вооружить их, да и в замке было сто человек. Продовольствия там хватит месяцев на восемь—десять. Когда нагрянул первый отряд, никого уже в деревнях не было. Вилланы запаслись чем могли. Ушли глубоко в леса, в мерлеттский и орлеанский. Продовольствие добывают, а вот оружия нет никакого. Ни от зверей, ни от рыцарей. Из других деревень тоже пришли. Человек набралось порядочно, тысяча, пожалуй, будет. Понаделали рогаток дубовых, взяли с собой кто топоры, кто вилы, у некоторых луки. Но мало этого, да где взять оружие?
— А не раздобудем — всем погибать, пощады от рыцарей не жди!
Этих слов было достаточно, чтобы Ив решился:
— Я знаю, где добыть оружие!
— Ты?
— Да, я знаю. Пойдем к Сюзанне.
Втроем в тесной и темной каморке Сюзанны они до полудня решали, что им делать Ив сказал, что знает дорогу к тем угольным ямам, где спрятано оружие, и что надо как Можно скорее пойти туда и убедиться, там ли еще запасы оружия. Сюзанна не колебалась.
— Я должна разыскать свою мать и быть с ней. Я иду с вами!
Сюзанне поручили запастись съестным дня на четыре и мешками. Ив дал ей часть денег, накопленных переписыванием. Решили уйти в тот же день.
— Вот еще что, — сказал Ив, — ты, Сюнанна, ничего не говори своему болтуну хозяину. Я скажу одному только Симону. Соберемся снова здесь, а выйдем отдельно с моста на дорогу и некоторое время будем идти порознь, не теряя друг друга из виду. А в дороге, в деревнях, в тавернах — будто не знаем друг друга, и никому, никому ни слова. Понимаете, ни слова ни о Мерлетте, ни о Крюзье, Вообще деревень никаких не называть Вы будете говорить, что идете из Парижа в Орлеан искать работы, а я иду туда же искать другого магистра.
Так они и сделали.
Глава XVII
ГРОЗА
Лучи низкого заходящего солнца, пронизывая лес, разрисовали деревья узорами светотени, и стволы стали кружевными, прозрачными. По мере того как солнце уходило все ниже, кружево стволов блекло. Отблески вечерней зари потухали одив за другим, лес погрузился в синие сумерки и сразу стал неприютным. Потянул сырой ветерок, и листья деревьев начали загадочно нашептывать, словно предостерегая о чем-то таинственном, неведомом.
— Развести костер? — сказала Сюзанна. — Зверей отпугнет, а людей? Бог их знает, какие люди увидят огонь, учуют запах дыма.
— Потерпим. Ночь светлая, — отвечал Проспер, — Я знаю эти места. Если с рассветом двинемся, скоро выйдем на дорогу в обход мерлеттского леса, а там, после полудня, придем к лесу, где наши.
Вторые сутки, как Ив, Проспер и Сюзанна ушли из Парижа. Всё было знакомо Иву — в третий раз шел он Орлеанской дорогой. Даже встречные крестьянские повозки и тележки, вьючные ослы, вереницы паломников, монахи, рыбаки на берегу рек, казалось, были те же самые. Только он, Ив, был другим. Тревожно было на душе. Что ждет впереди, сможет ли он исполнить задуманное? Он укажет место угольных ям, а дальше? Уйдет обратно в Париж или останется со своими деревенскими и вместе с ними будет скрываться в лесах? Сколько — год, два? В пути на остановках Ив прислушивался к тому, что говорят люди, приглядывался к выражению лиц и ничего не услышал, ничего не увидел такого, что говорило бы о войне. Возле одной из придорожных таверн, помня слова Фромона, он слушал россказни черного монаха. Монах болтал о каком‑то рыцаре в графстве Гин, который устраивал для народа по праздникам на дворе своего замка кулачные бои и травлю медведя собаками. Странно, что он говорил о далеком графстве и молчал о том, что творится тут, совсем близко. Может быть, боялся кого‑нибудь, а может быть, считал, что война между рыцарями дело обычное и беспокоиться об этом должны только люди, близкие к этим рыцарям, — их сервы и вилланы или вассалы и монахи монастырей, находящихся в их доменах? Только одно утешало Ива в тревожных помыслах: встреча с отцом Гугоном. Все будет зависеть от его советов. Ив верил в дружеские чувства своего старого наставника, в его житейскую мудрость. Только бы скорее разыскать его!..
Когда чуть забрезжило утро и они, не дойдя нескольких лье до Шартра, свернули с Орлеанской дороги на заросшую травой проселочную дорогу, уходящую на восток, все трое долго шли молча, словно это безлюдье и эта трава, казавшаяся ковром после утоптанной и укатанной большой дороги, и тишина, нарушаемая еле слышным щебетом проснувшихся птиц, погрузили их в мир сосредоточенного, невеселого раздумья о войне, о близких, о том, что ожидает каждого из них. А утро было безоблачное, розовое, жизнерадостное, напоенное душистыми запахами трав, дорога блестела росой. У леса в овражке плескался ручей. Вышедший к нему на водопой олень, завидев подходивших, метнулся обратно в лес и спугнул двух диких голубей, которые потом долго кружили над дорогой.
